Приговоренные ко тьме
Шрифт:
Вечером того же дня Адальберт устроил в честь императора роскошный пир, а на следующий день, невзирая на окончание весны, гости отправились на охоту. Главным анекдотом во время погони за дичью, передававшимся из уст в уста, стал рассказ о недавнем исчезновении во время охоты известного всем туринского епископа Амолона. По слухам, почтенный отец погнался за лисицей, после чего его никто более не видел. Злые языки, а их по отношению к Амолону в его родном городе было великое множество, уверяли, что нечестивого падре забрал сам Сатана, на время прикинувшийся лисой. Знатные вельможи, услыхав эту байку, дружно смеялись в свои густые усы и бороды, в этот день они перебили множество всякой дичи, но преследовать периодически возникавших перед их глазами лисиц не решился никто.
В
Теофилакты всюду сопровождали своего нового императора. Совершалось это большей частью не по их рвению, а по просьбам Людовика, который старался сохранять бдительность и уравновешенность во всем. Также состояние императора, но на свой лад, пыталась уравновесить его супруга Аделаида. Впрочем, императрица еще менее, чем ее супруг, соответствовала роли, выпавшей ей волей Провидения. Обладая весьма посредственными внешними и интеллектуальными данными, она скорее походила на добропорядочную супругу какого-нибудь мелкопоместного бургундского графа. При виде столь блестящих женщин, окруживших ее мужа, она со страхом и тревогой вглядывалась в будущее их семьи, женская интуиция подсказывала ей, что под смазливыми масками красавиц, щебечущих возле Людовика, скрываются самые настоящие волчицы.
Пиры, устраиваемые Адальбертом, проходили, как правило, в его резиденции, в огромной зале, где потолок вечерами исчезал в бездне темноты, с которой не справлялся целый сонм повсюду расставленных факелов. Вдоль стен размещались длинные столы и скамьи для многочисленных гостей. Где-то наверху, на хорах, прятался оркестр, периодически оглушающий пирующих хором арф, флейт и труб. Центр залы был предоставлен для лицедейства, здесь выступали иноземные музыканты – диковинные кельты с гнусавыми волынками, мавры с ребабами, этими прародительницами скрипки, а также уже упомянутые циркачи, мимы и танцовщицы. Гостям подавались в огромном количестве разнообразная дичь и мясо, знаменитое уже в ту пору тосканское вино поличиано34 лилось рекой. Рыбным блюдам, как и овощам, гости уделяли гораздо меньше внимания, с невежественным чванством считая их пищей черни.
В соседней зале, по размерам своим сильно уступающей главной приемной, но зато заметно выигрывающей в уютности, располагались дети и подростки благородных родов. Для них также были накрыты столы с обильной снедью и изумительными арабскими и византийскими сладостями. Слуги строго следили за тем, чтобы вино детям подавалось в меру, дабы никому из них не случилось плохо. Утолив голод, дети играли в догонялки, жмурки и прятки, смешно танцевали, подражая взрослым, а утомившись, слушали рыцарские баллады или жития благочестивых предков, которые им читали местные бенедиктинские монахи. Подростки старались вести себя обособленно от малышей. Расположившись в нишах зала они с важным видом потягивали вино, при этом делая вид, что это уже их десятый кубок, и заводили ранние глуповатые флирты с противоположным полом, в чем им помогали тогдашние игры на желание в «святого» и «исповедника».
Мароции в ту пору было уже девять лет, и внешностью она все более напоминала свою очаровательную матушку. Те же, немалой уже длины, густые черные волосы, тонкие и правильные черты лица, уже начинающая оформляться талия, не по-детски стройные ноги. От матери ее отличали, но в самую выгодную сторону, только до странности черные глубокие, действительно бездонные глаза. Бойкая, непосредственная, до смешного любопытная, любящая подслушивать разговоры старших и делать уже собственные выводы, она, обладая поистине неуемной энергией, была заводилой в детском кругу, изобретая все новые игры или подбивая ровесников на опасные приключения. Так, в самые первые дни своего пребывания в Лукке она, возглавив ватагу
В один из таких вечеров, когда во взрослой зале голоса разгоряченных мужчин уже начали преобладать над усилиями музыкантов, а дети, отужинав, перешли к играм, Мароция, танцуя в паре с каким-то сверстником, вдруг почувствовала, что ее, пардон, ущипнули за задницу. Резко обернувшись, она увидела перед собой двух мальчишек. Одного из них, впрочем, мальчишкой уже было не назвать – это был подросток лет пятнадцати, длинный, худой, с длинными темными волосами и с несколько вытянутым лицом, на котором замерла презрительная маска рано созревшего нахала, бросающего вызов. Рядом с ним стоял мальчик лет десяти, лицо его было кругло, румяно и обрамлялось мягкими белыми волосами. Он с каким-то восторженно застывшим взглядом смотрел на Мароцию.
– Дураки! Вы что себе позволяете? Кто вы такие?
– Ого, простолюдинка, а как заводится! Ты дочка чьих-то слуг? – насмешливо сказал долговязый подросток.
– Дубина! Дочка чьих-то слуг не может сидеть за одним столом с детьми благородных родителей! Кто вы?
Долговязый сделал шаг назад и выпятил нижнюю губу.
– О, мы такие и есть! Трепещи и падай ниц, плебейка, ибо с тобой разговаривает Гуго, сиятельный граф Арля и Вьенны, сын здешней хозяйки Берты Тосканской, внук короля Лотаря Второго и предок Карла Великого. А со мной, – он указал на белокурого мальчишку, – мой сводный брат Гвидо, сын Адальберта и Берты Тосканской, будущий хозяин этого замка и этих земель!
Понизив голос, он, ухмыляясь, спросил:
– Ну а теперь поведай кто ты, маленькая чернявка?
– Я Мароция, дочь Теофилакта, сенатора и консула Рима! Ну что, как вам такое?
– Ааа, – протянул Гуго, – понятно. Твой папаша обязан всеми должностями и титулами нашему покровителю, королю Людовику, моему кузену. И, кстати, – доверительно наклонившись к Мароции, Гуго, еще более понизив голос для вескости, произнес, – не имеющему по сию пору наследников! Ты понимаешь, что это может значить, римская горожанка?
– Я не горожанка. Мой отец граф Тусколо!
– Говорят, – со смехом он повернулся к Гвидо, который по-прежнему пожирал Мароцию влюбленным взглядом, – этот титул для него выхлопотала его жена Теодора, которая делила постель с доброй половиной здесь присутствующих.
Краска бросилась в лицо Мароции.
– Ты лжешь, мерзавец!
– А что ты так всполошилась, плебейка? Успокойся, с годами ты поймешь, что для людей твоего уровня участь конкубины – это единственная возможность выдвинуться в свет и приблизиться к нам, потомкам благородных семей. Будь ласковой, и, быть может, я или Гвидо приблизим тебя к себе. Тебе, конечно, будет непросто, ибо не одна ты будешь стремиться к этому. Нам будет из кого выбирать, поэтому тебе нужно будет постараться услужить нам. Умеешь?
И с этими словами Гуго бесцеремонно провел рукой по ее груди. Мароция ударила его..
– Эге, братец! Да у нее еще там ничего нет. Придется тебе, милая, потерпеть несколько лет, прежде чем ты должным образом дозреешь и привлечешь к себе наше внимание!
Вглядевшись в лицо Гвидо, все также умильно рассматривавшего Мароцию, Гуго расхохотался:
– Да ты что, братец? Если тебе понравилась эта краля, не надо скромничать и теряться! Поверь, любая из таких почтет за счастье принести усладу принцу королевской крови. О, да ты, я вижу, до сего дня еще не знал женщин!