Приговоренный
Шрифт:
– В кого хочу, в того стреляю. Так, что ли?
Этот тип, как мне показалось, нарывался на скандал. У меня не было желания объяснять кому бы то ни было свою позицию. В данном случае это выглядело бы как попытка оправдать себя. Этого я вообще не хотел делать даже в суде. Тем более здесь, в камере, перед каким-то уголовником.
Я не стал объяснять, что наркоторговцев, на мой взгляд, надо стрелять без суда и следствия. Я снова готов это сделать, если мне еще раз представится такой случай.
Вещей у меня
Поэтому я просто хотел улечься спать, не обратил никакого внимания на откровенно агрессивную речь этого субъекта и спросил:
– Моя шконка верхняя, которая свободная? Так я понимаю?
Тот арестант, который сидел под ней, ткнул большим пальцем на место у себя над головой, и я забросил туда все, что принес с собой. Но смотрел сосед на меня при этом тоже недобро, хотя поначалу именно он показался мне самым вменяемым из сокамерников, человеком, с которым можно нормально разговаривать.
Впрочем, выражение лиц моих соседей просматривалось с трудом. Слишком тусклой была лампочка над зарешеченным окном. А сама решетка даже свет звездного неба не пропускала, потому что была сварена из толстых параллельных полос металла, с внешней стороны наклоненных к земле под одним углом. Если прильнуть к окну лицом, то можно будет, наверное, увидеть, что делается во дворе СИЗО.
Впрочем, я не намеревался надолго задерживаться в этом заведении. Мне не понравилось, как меня здесь встретили. Поэтому я особо не реагировал на условия содержания.
Я хотел было забраться на шконку, которая меня ждала, но увидел руку, протянутую мне соседом снизу.
– Меня Стасом зовут. Стас Копра. На последнем слоге ударение. Это не фамилия, а погоняло. Когда его неправильно произносят, я обижаюсь. Фамилия – Копровой.
Руку я пожал, а представляться вторично не стал. Ладонь у Стаса была сильной. Но меня, тренированного офицера спецназа, крепким рукопожатием не испугаешь. Моя кисть, конечно, поменьше, но сухая, жилистая и жесткая. Стас словно испытывал меня. Я ему не уступил.
– Впервые в СИЗО?
– Надеюсь, что и в последний раз.
– Не зарекайся. Жизнь всегда по-своему нами крутит. Сейчас ты тоже не рассчитывал, а попал сюда.
– Я осознанно все делал, не убегал, хотя мог бы. Свидетелей не убирал, а ведь мои солдаты сделали бы это по одному моему знаку.
Я застелил постель, разулся и одним махом оказался на своей шконке. Но спать мне уже почему-то не хотелось. Да и отключаться, наверное, было опасно, когда рядом, на соседней верхней шконке, по-прежнему сидел уголовник, агрессивно настроенный против меня.
Даже при тусклом свете я видел, что он сплошь расписной. Татуировок не было разве что на лице. Я не знаток тюремной символики, однако слышал, что перстни на пальцах рисуются за каждую ходку. Лучи, расходящиеся от них, символизируют количество лет, проведенных в заключении.
Подсчитать все это я никак не мог. Но эта личность вызывала у меня подозрение. Как и тот тип, который сидел под ним. Я сомневался в том, что этого парня следователь таскал ночью на допрос. А днем услышать от него что-то обо мне он еще не мог.
Этот самый субъект и начал разговор, когда Стас Копра, мой сосед снизу, спокойно лег спать:
– Давай, капитан, рассказывай, за что ты мальчонку расстрелял.
Я промолчал.
– Ты не знаешь, наверное, что есть у нас такой закон. Каждый новичок, который в камеру подселяется, о своем деле рассказывает, – довольно мягко проговорил расписной. – А потом по тюремному радио про него сообщается чистая и полная правда. Так что лучше сразу не врать. Себе дороже выйдет.
– Давай, лепи, а мы послушаем, – настаивал его сосед снизу.
– Могу и залепить! – резко проговорил я. – Готов сразу сказать, что ты наседка, на кума работаешь. Думаю, ты уже не одного нормального парня сдал.
Я, кажется, умело использовал те немногие слова из тюремного лексикона, которые знал. Вообще-то в армии они не в ходу. Более того, их употребление наказуемо. Но ведь каждый из нас, спецназовцев, живет среди людей, а они бывают очень даже разные, с каким угодно прошлым.
У меня имелся и кое-какой опыт общения с бывшими уголовниками. Когда они произносили какое-то слово, непонятное мне, я, естественно, спрашивал, что оно значит. Да мой друг детства вдруг оказался тертым уголовником. Он живет на одной лестничной площадке с моими родителями. Каждый приезд домой я с ним общаюсь, беседую.
– Фильтруй базар, – не менее резко оборвал меня расписной. – За свои слова отвечать надо. Тем более что это серьезная предъява авторитетному человеку, у которого уже не одна ходка. Его по всем зонам южного края давно и хорошо знают и в обиду не дадут. Запомни это, офицер! Ответишь?
– Готов ответить. – Я сел на шконке.
То же самое сделал и мой сосед снизу, который почувствовал, что назревает что-то серьезное.
– Он шпионит здесь у вас, а вы и уши развесили.
– Говори конкретно! – сурово изрек Копра, принимая мои слова всерьез, точно так же, как я и произносил их.
– Что он сказал, когда меня привели? Вы сами слышали. Можете припомнить его слова?
– Сказал, что ему следователь на допросе про тебя говорил.
– И назвал меня капитаном, хотя я еще не представлялся. А ему с его шконки мои погоны видно не было. Так?
– Та-ак… – протянул, как пропел, расписной. – Мне с верхней шконки их разглядеть не удалось. А уж ему-то с нижней подавно. Да, я помню. Боб назвал тебя капитаном.
– Это не главное. Идем дальше. Когда его на допрос к следаку возили?