Приход ночи (сборник)
Шрифт:
У Ливи голова шла кругом от счастья.
— Скорей бы Нью-Йорк! — сказала она.
— Осталось меньше часа, любимая, — отвечал Норман. — И я буду тебя целовать. — Он порывисто наклонился к ней, словно не собирался ждать ни минуты.
— Не злись же! Ну что ты, Норман, люди смотрят!
Он отодвинулся.
— Надо было взять такси, — сказал он.
— Из Бостона в Нью-Йорк?
— Конечно. Зато мы были бы только вдвоем.
Ливи засмеялась:
— Ты ужасно забавный, когда разыгрываешь пылкого любовника.
— А я не разыгрываю. — Голос его вдруг стал серьезнее, глуше. Понимаешь, дело не только в том, что ждать еще целый час. У меня такое чувство, будто я жду уже пять лет.
— И у меня.
— Почему же мы с тобой не встретились раньше? Сколько времени прошло понапрасну.
— Бедная Жоржетта, — вздохнула Ливи.
Норман нетерпеливо отмахнулся.
— Не жалей ее, Ливи. Мы с ней сразу поняли, что ошиблись. Она была только рада от меня избавиться.
— Знаю. Потому и говорю — бедная Жоржетта. Мне ее жалко: она тебя не оценила.
— Ну смотри, сама меня цени! — сказал Норман. — Цени меня высоко-высоко, безмерно, бесконечно высоко, больше того: цени меня по крайней мере вполовину так, как я ценю тебя!
— А не то ты и со мной тоже разведешься?
— Ну, уж это — только через мой труп! — заявил Норман.
— Как странно, — сказала Ливи. — Я вот все думаю, что, если бы тогда под Новый Год ты не вылил на меня коктейль? Ты бы не пошел за мной, и ничего бы мне не сказал, я бы ничего и не знала. И все сложилось бы по-другому... Совсем-совсем иначе...
— Чепуха. Было бы все тоже самое. Не в этот раз, так в другой.
— Кто знает... — тихо сказала Ливи.
Стук колес того поезда перешел в нынешний стук колес. За окном замелькали огни, стало шумно, пестро — это был Нью-Йорк. В вагоне поднялась суета, пассажиры разбирали свои чемоданы.
В этой суматохе лишь одна Ливи словно застыла. Наконец Норман тронул ее за плечо. Она подняла глаза.
— Все-таки головоломка складывается только так.
— Да, — ответил Норман.
Она коснулась его руки.
— И все равно вышло нехорошо. Напрасно я это затеяла. Я думала, раз мы принадлежим друг другу, значит и все другие — те, какими стали бы мы, если б жизнь сложилась по-иному, — тоже принадлежали бы друг другу. А на самом деле неважно, что могло бы быть. Довольно того, что есть. Понимаешь?
Норман кивнул.
— Есть еще тысячи разных «если бы», — сказала Ливи. — И я не хочу знать, что бы тогда было. Никогда больше даже слов таких не скажу — что если...
— Успокойся, родная, — сказал Норман. — Вот твое пальто.
И потянулся за чемоданами.
Ливи вдруг сказала резко:
— А где же мистер Если?
Норман медленно обернулся, напротив никого не было. Оба пытливо оглядели салон.
— Может быть он перешел в другой вагон? — сказал Норман.
— Но почему? И потом, он бы тогда не оставил шляпу. — Ливи наклонилась и хотела взять ее со скамьи.
— Какую шляпу? — спросил Норман.
Ливи замерла, рука ее повисла над пустотой.
— Она была тут... я чуть чуть до нее не дотронулась! — Ливи выпрямилась. — Норман, а что если...
Норман прижал палец к ее губам.
— Родная моя...
— Прости, — сказала она. — Дай-ка я помогу тебе с чемоданами.
Поезд нырнул в туннель под Парк-авеню, и перестук колес обратился в гром.
Ах, Баттен, Баттен!
В течение каких-нибудь двух секунд я действительно его не узнавал. Он был для меня просто долгожданным клиентом, первым, кого судьба мне наконец послала за всю неделю, и, естественно, показался великолепным. Даже в смокинге в 9.45 утра он был неземным видением. Хотя из рукавов, не доходивших до запястий дюймов на шесть, свисали длинные костлявые кисти рук, а края носков и края брюк тщетно пытались встретиться, он был прекрасен, этот первый за неделю клиент.
Но затем я увидел лицо, и клиента не стало — передо мной был дядюшка Отто. Прекрасное видение исчезло. Как всегда, дядюшка напоминал старого, верного пса, которому только что ни за что ни про что дали пинка в зад. Дальнейшее мое поведение не отличалось оригинальностью. Я сказал;
— А, это вы, дядюшка Отто!
Вы бы его тоже где угодно узнали, доведись вам хоть раз увидеть эту физиономию. Когда пять лет назад на обложке журнала «Тайм» поместили его портрет (а было это в году 80-м или 81-м), по меньшей мере человек двести прислали в редакцию письма, где клялись, что вовек его не забудут. Большинство из них даже добавили что-то насчет ночных кошмаров. Вы хотите знать полное имя моего дядюшки? Пожалуйста. Зовут его Отто Шеммельмайер. Но прошу вас не делать из этого каких-либо поспешных выводов. Он всего лишь родной брат моей матери, меня же зовут Смит.
— Гарри, мой мальчик, — сказал он, и из его груди вырвался звук, похожий на стон.
Все это было впечатляюще, но не очень вразумительно. Поэтому я спросил:
— При чем здесь смокинг?
— Я взял его напрокат, — ответил дядюшка.
— Хорошо. Но зачем надевать его рано утром?
— А разве уже утро? — Он растерянно оглянулся по сторонам, подошел к окну и высунулся в него.
Вот таков он всегда, мой дядюшка Отго.
Когда мне все же удалось убедить его в том, что сейчас действительно утро, он не без труда пришел к выводу, что, должно быть, всю ночь бродил по городу.
Убрав костлявые пальцы со лба, он сказал:
— Я был так расстроен, Гарри. На этом банкете...
Пальцы помелькали в воздухе еще с минуту, а затем сжались в увесистый кулак, который несколько раз опустился на мой стол, подобно молоту, забивающему сваи.
— Хватит. Теперь я все буду делать сам.
Такие заявления мой дядюшка делал уже не в первый раз, с тех пор как началась эта история с «Эффектом Шеммельмайера». Вы удивлены? Может быть, даже считаете, что «Эффект Шеммельмайера» создал дядюшке Отго имя и сделал его знаменитым? Что ж, все зависит от того, как на это посмотреть.