Приход ночи (сборник)
Шрифт:
Дядюшка лишь пожал плечами и поднес пергамент к горелке Бунзена.
Его, физика, мало интересовала история и ее реликвии. Но тут он услышал специфический запах тлеющего пергамента. Он сбил пламя, и в руках у него остался лишь обгоревший кусок с тремя подписями. Он посмотрел на пергамент, и имя Баттена Гвиннетта вернуло его к действительности.
Он выучил наизусть все, что должен был говорить. Я предложил поджечь края пергамента так, чтобы чуть-чуть пострадала подпись сенатора Уолтона.
— Для большей правдоподобности, — пояснил
В душу дядюшки Отто закралось сомнение.
— А если они сравнивает эти подписи с теми, что на Декларации, если они замечает, что они как две капля похожи? Они подозревает подделку?
— Конечно. Но что они смогут сделать? Пергамент подлинный, чернила тоже и подписи тоже. Им придется согласиться с этим. Что бы они ни подозревали, доказать им ничего не удастся. Я надеюсь, что они поднимут шум вокруг всего этого. Им, конечно, и в голову не придет, что вы достали этот кусок из времени. А реклама лишь поднимет цену нашего пергамента.
Последняя фраза ободрила дядюшку Отто.
На следующий день он поездом отбыл в Вашингтон, мечтая о своих флейтах — длинных и коротких, флейтах-басах и флейтах-тремоло, флейтах-гигантах и микрофлейтах, флейтах для музыкантов-одиночек и для мощных оркестров. О целом мире флейт, играющих по одному только велению человеческого разума.
— Помни, — были его последние слова, — у меня нет денег починить мой машин. У нас не должно быть осечка.
— Осечки не может быть, дядюшка Отто, — заверил я его.
Не может? Ха! Ха!
Он вернулся через неделю. Я звонил ему в Вашингтон ежедневно, и каждый раз он мне отвечал, что «они исследуют».
Исследуют!
А разве вы бы не сделали этого? Но что это им даст?
Я встречал его на вокзале. Лицо его ничего не выражало. Я не посмел ни о чем спросить его на людной платформе. Хотелось только задать вопрос: «Да или нет?» — но я решил, пусть лучше он сам расскажет.
Я привез его в свою контору. Я предложил ему сигару и виски. Свои руки я спрятал под стол, но толку от этого не было — стол заходил ходуном, поэтому я сунул их в карманы, продолжая уже мелко дрожать всем телом.
Он сказал:
— Они исследовали.
— Конечно! Я же вас предупреждал, что они это сделают. Ха-ха-ха! Ха-ха?
Дядюшка медленно затянулся сигарой. Затем сказал:
— Этот тип из бюро документов пришел ко мне и говорил: «Профессор Шеммельмайер, — говорил он, — вы есть жертва хитрый обман». «Да? — спросил я. — Как может это быть обман? По-вашему, подпись не настоящий, да?» Он тогда отвечал: «Это действительно не похоже на подделку, но все-таки это есть подделка!» «Почему это есть подделка?» — спрашивайт я.
Дядюшка отложил сигару, отставил стакан с виски и наклонился ко мне через стол. Он держал меня в таком напряжении своим рассказом, что я невольно тоже придвинулся к нему поближе и поэтому в какой-то
— Вот именно! — залепетал я. — Почему это должно быть подделкой? Они не могут этого доказать, потому что это подлинная подпись. Какая же это подделка?!
Голос дядюшки Отто стал просто медовым.
— Мы доставали пергамент из прошлого?
— Да, конечно. Вы же сами его доставали.
— Значит, из прошлого?
— Да, сто пятьдесят лет назад. Вы же сказали...
— Сто пятьдесят лет назад пергамент, на котором написана Декларация независимости, был совсем новый, так или не так?
Я начал понемногу соображать, но все же недостаточно быстро.
Голос моего дядюшки стал подобен раскатам грома:
— ...если твой Баттен Гвиннетт умирайт в 1777 год ты большой, глупый, набитый дурак, почему не соображайт, что его подпись не может сейчас стоять на совсем новый кусок пергамент?..
Далее помню только, что стены и потолок не то сдвинулись, не то рухнули, не то понеслись вокруг меня в диком плясе.
Я надеюсь скоро снова быть на ногах. На мне нет ни единого местечка, которое бы не ныло и не болело, но врачи уверяют, что все кости целы.
И все-таки дядюшка поступил нехорошо, заставив меня проглотить этот ужасный кусок пергамента.
Перст обезьяны
— Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да, — сказал Марми Таллинн, писатель-фантаст, всякий раз придавая голосу новую модуляцию и высоту тона. Кадык на его длинной шее ходил ходуном.
— Нет, — отрезал Лемюэл Хоскинс, редактор научно-фантастического журнала, глядя немигающим взором сквозь стекла очков в стальной оправе.
— Значит, вы против научного опыта. Вы и слушать меня не желаете. Как это понимать? Меня забаллотировали? — Марми принялся подниматься на носках и опускаться, дыхание у него участилось. В тех местах, где он хватался за голову, волосы его спутались.
— Один против шестнадцати, — сказал Хоскинс.
— Слушайте, — не унимался Марми, — ну почему вы всегда правы? Почему я всегда не прав?
— Марми, посмотрите правде в глаза. С каждого из нас спрашивают по-своему. Упади тираж: журнала, и я погорел. Меня тут же вышвырнут. Президент фирмы «Спейс паблишерс» даже не станет задавать вопросов, уж вы мне поверьте. Он просто посмотрит цифры. Но тираж пока не падает, а растет. Выходит, я хороший редактор. Ну, а с вами дело обстоит так: когда редакторы принимают вашу продукцию, вы талант. Когда они вас отвергают, вы бездельник. В данном конкретном случае вы бездельник.
— Есть и другие редакторы. На вас, знаете ли, свет клином не сошелся. — Марми воздел руки и растопырил пальцы. — Считать умеете? Вот сколько научно-фантастических журналов с удовольствием возьмут любое произведение Таллинна, причем возьмут с закрытыми глазами.