Приход ночи (сборник)
Шрифт:
— Ну и на здоровье, — сказал Хоскинс.
— Послушайте, — голос Марми смягчился. — Вы хотите, чтобы я внес в повествование два изменения, верно? Вам нужен был вводный эпизод с войны в космосе. И я вам его представил, вот он. — Марми помахал рукописью под носом у Хоскинса, и тот отодвинулся, будто от нее попахивало. — Но вы также хотели, чтобы в эпизод, где действие происходит на обшивке корпуса космического корабля, я ввел короткую ретроспективную сцену с действием внутри корабля, — продолжал Марми, — А вот этого вам не видать как своих ушей. Если я пойду на это изменение, я испорчу концовку, которая в ее теперешнем виде исполнена пафоса и глубокого чувства.
Редактор откинулся в кресле и воззвал к своей секретарше, которая на протяжении этого спора знай себе неторопливо печатала. К подобным сценам она привыкла.
— Вы слышите, мисс Кейн? И он еще толкует о пафосе, глубоком чувстве… Что он, писатель, может понимать в таких вещах? Да вы меня послушайте! Если вы вставите эту ретроспективную сцену, вы усилите напряжение, уплотните сюжет, прибавите ему убедительности.
— Каким же образом я прибавлю ему убедительности? — в отчаянии вскричал Марми. — По-вашему, если я заставлю ребят в космическом корабле толковать о политике и социологии, когда они того и гляди взорвутся, повествование от этого станет убедительнее? О Господи Боже!
— А больше ничего и не остается. Если вы начнете толковать о политике и социологии после кульминации, читатель у вас заснет.
— Но я же пытаюсь доказать вам, что вы ошибаетесь. И я могу это доказать. Какой прок от разговоров, когда я условился о научном эксперименте…
— О каком еще эксперименте? — Хоскинс снова обратился к секретарше: — Как вам это нравится, мисс Кейн? Он уже вообразил себя одним из своих героев.
— Так уж вышло, что я знаком с одним ученым.
— С кем именно?
— С доктором Арпдтом Торгессоном, профессором психодинамики из Колумбийского университета.
— Сроду о таком не слыхал.
— Я полагаю, это о многом говорит, — с презрением сказал Марми. — Вы никогда о нем не слыхали! Да вы и об Эйнштейне-то услышали только тогда, когда ваши авторы стали упоминать о нем в своих рассказах!
— Очень смешно. Ну, и что этот Торгессон?
— Он разработал способ научного определения ценности литературного произведения. Это огромная работа… она… она…
— И она закрытая?
— Разумеется, закрытая. Он же не профессор от научной фантастики. В научной фантастике, когда человек придумывает какую-нибудь теорию, он тут же растрезвонивает о ней в газетах. В настоящей жизни такого не бывает. Ученый порой годами экспериментирует, прежде чем что-нибудь напечатать. Публикация — дело нешуточное.
— Тогда откуда об этом знаете вы, если не секрет?
— Так уж вышло, что доктор Торгессон — мой поклонник. Так уж случайно оказалось, что ему нравятся мои рассказы. Так уж получилось, что он считает меня лучшим из всех писателей-фантастов.
— И он знакомит вас со своей работой?
— Совершенно верно. Я как будто чувствовал, что вы встанете на дыбы из-за этого рассказа, и попросил его устроить для нас показательный опыт. Он обещал — если только мы не станем болтать. Он сказал, что эксперимент будет интересный. Он сказал…
— Что же в нем такого тайного?
— Ну… — Марми замялся. — Послушайте, а что, если бы я сказал вам, что у него есть обезьяна, которая из головы может отстукивать на машинке «Гамлета»?
Хоскинс в тревоге воззрился на Марми.
— Что это вы тут устраиваете? Хотите сыграть со мной злую шутку? — Он повернулся к мисс Кейн: — Когда писатель десять лет строчит научную фантастику, его для вящей безопасности надо держать в клетке-одиночке.
Мисс Кейн знай себе размеренно печатает.
— Вы слышали, что я сказал, — продолжал Марми. — Обыкновенная обезьяна, на вид даже смешнее среднестатистического редактора. Я договорился на сегодняшний полдень. Пойдете со мной или нет?
— Разумеется, нет. Вы думаете, я оставлю кучу рукописей вот такой высоты, — он провел рукой по горлу, — ради ваших глупых шуток? Вообразили себя комиком, а я, значит, должен вам подыгрывать?
— Если это шутка, Хоскинс, я угощаю вас обедом в любом ресторане по вашему выбору. Мисс Кейн свидетель.
Хоскинс откинулся в кресле.
— Вы угостите меня обедом?! Вы, Мармадъюк Таллинн, самый известный в Нью-Йорке тунеядец, живущий в долг, собираетесь уплатить наличными?!
Марми всего передернуло — и не оттого, что его упрекнули в скупердяйстве, а потому, что произнесли его имя полностью, все его три ужасных слога.
— Повторю, — заявил он, — обед за мной: где хотите и что хотите. Бифштекс, грибы, грудка цесарки, марсианский аллигатор — что угодно.
Хоскинс встал и взял шляпу с крышки ящика для картотеки.
Да ради того только, чтобы поглядеть, как вы разворачиваете огромные старинные долларовые купюры, которые прячете в ложном каблуке своей левой туфли с тысяча девятьсот двадцать восьмого года, я бы пошел пешком в Бостон…
Доктор Торгессон был польщен. Он тепло пожал Хоскинсу руку и сказал:
— Я читаю «Космические истории». С тех самых нор, как приехал в эту страну, мистер Хоскинс. Превосходный журнал. И особенно мне нравятся рассказы мистера Таллинна.
— Вы слышите? — не удержался Марми.
— Слышу. Марми говорит, что у вас, профессор, есть какая-то одаренная обезьяна.
— Да, — ответил Торгессон, — но, разумеется, это должно остаться между нами. К публикациям я еще не готов, а преждевременная шумиха может погубить мою профессиональную карьеру.