Приход ночи (сборник)
Шрифт:
Он открыл эффект еще в 1966 году, и, возможно, вам это не хуже моего известно. Короче, он изобрел германиевое реле, которое приводилось в действие биотоками мозга, или, как бы это сказать, электромагнитными полями, образующимися вокруг мозговых клеток. Он потратил годы, чтобы превратить это реле в флейту, которая играла по велению только одной вашей мысли. Это была его любовь, его жизнь, и это должно было совершить полный переворот в музыке. Отныне играть смогут все. Не надо ни таланта, ни умения. Достаточно только подумать и захотеть.
А потом лет пять назад этот парень, Стивен Уиланд, из военного концерна «Консолидейтед армс» внес в эффект кое-какие изменения и приспособил его совсем для другой цели. Он создал поле сверхзвуковых волн, которые через германиевое реле так активизировали деятельность клеток мозга, что буквально испепеляли их. С расстояния двадцати шагов можно было мгновенно убить крысу А затем выяснилось, что и человека тоже.
Уиланд получил десять тысяч долларов, а главные держатели акций «Консолидейтед армс» огребли миллионы, когда правительство купило патент.
А мой дядюшка Отто? Что же, он попал на обложку журнала «Тайм».
После этого все, кто знал его, заметили, что он загрустил. Некоторые думали, что это потому, что он ничегошеньки не получил за свое изобретение. Другие считали, что его величайшее открытие стало орудием войны и убийства.
Все это ерунда. Дело все во флейте. Она была венцом его творений. Бедный дядюшка Отто пуще всего любил свою флейту. Он всегда носил ее с собой, готовый в любую минуту продемонстрировать ее. Она висела в специальном футляре на спинке его стула, когда он завтракал, обедал или ужинал, и у изголовья его кровати, когда он спал. В воскресенье, по утрам, физическая лаборатория университета оглашалась душераздирающими звуками, издаваемыми флейтой дядюшки Отто в результате не всегда удачных попыток воспроизвести сентиментальные напевы родной Германии. Вся беда в том, что ни один фабрикант музыкальных инструментов не хотел и слышать о флейте моего дядюшки. Как только стало о ней известно, профсоюз музыкантов пригрозил расправиться с любым, кто посмеет к ней хотя бы прикоснуться; представители всех зрелищных предприятий мобилизовали своих лоббистов и приказали в случае чего немедленно ринуться в бой. Даже старик Пьетро Фаранини, заложив дирижерскую палочку за ухо, сделал представителям печати гневное заявление о гибели искусства. Это был удар, от которого дядюшка Отто по сей день не мог оправиться.
Теперь же он рассказывал:
— Вчера я так надеялся. «Консолидейтед» звонит, говорит, будет банкет в моя честь. Как знать, сказал я себе, может, они моя флейта думают купить.
Волнуясь, мой дядюшка всегда строил фразы на немецкий лад.
Его рассказ начал меня интриговать.
— Представляю! — воскликнул я. — Тысяча гигантских флейт на территории противника изрыгают рекламу столь идиотскую, что...
— Молчать, молчать! — Дядюшка Огго опустил свою ладонь на стол с треском, похожим на выстрел, отчего пластмассовый календарь судорожно подпрыгнул, захлопнулся и плашмя упал на пол. — Ты тоже шутишь? Ты тоже меня не уважайт?
— Простите, дядюшка Отго.
— Тогда слушай. Я был на банкет, где было много речей о «Шеммельмайер эффект», какую силу он разуму придал. А потом, когда я так ожидал, что они покупайт моя флейта, они сунул мне вот это!
Он вытащил что-то похожее на увесистую золотую монету стоимостью в две тысячи долларов и вдруг швырнул ею в меня. Я вовремя увернулся. Если бы монета угодила в открытое окно, она наверняка отправила бы на тот свет кого-нибудь из прохожих, но она, слава Богу, угодила в стену. Я поднял ее. По ее весу мне сразу стало ясно, что она лишь позолоченная. На одной ее стороне большими буквами было оттиснуто: «Медаль Элиаса Банкрофта Сэндфорта», а буквами поменьше: «Доктору Отто Шеммельмайеру за его вклад в науку». На другой же стороне был чей-то профиль, но явно не моего дядюшки. Во всяком случае, в нем не было сходства с породой лающих; скорее он напоминал кого-то из семейства хрюкающих.
— Это Элиас Банкрофт Сэндфорт, президент «Консоли-дейтед армс», — пояснил дядюшка. И продолжал свой рассказ: — Когда я понял, что это все, я вставал и очень любезно им говорил: «Джентльмены, я не нахожу слов» — и ушел.
— И бродили всю ночь по улицам? — Я проникся к нему искренним сочувствием. — Вы пришли сюда даже не переодевшись, прямо в этом смокинге?
Дядюшка Отго вытянул перед собой руку и с явным недоумением посмотрел на нее.
— В смокинге?
— Да, в смокинге, — подтвердил я.
Его длинное костлявое лицо покрылось красными пятнами. Дядюшка Отто буквально зарычал:
— Я прихожу к родной племянник с очень важным вопрос, а он только об один дурацкий смокинг говорит. Мой родной племянник!
Я дал ему выкричаться. Дядюшка Отто действительно единственный гений в нашем роду, и поэтому мы стараемся по мере возможности уберечь его от того, чтобы он не угодил в канаву или не вышел вместо двери в окно. Во всем же остальном мы даем ему полную свободу.
Наконец я спросил:
— Чем я могу быть полезен, дядюшка? — и постарался, чтобы мой вопрос прозвучал солидно и по-деловому.
После многозначительной паузы он наконец сказал:
— Мне нужны деньги.
Увы, он обратился не по адресу.
— В данный момент, дядюшка... — начал было я.
— Не твои деньги, — прервал он меня.
Я с облегчением вздохнул.
— У меня есть новый «Эффект Шеммельмайера», еще лучше, чем первый. Но я его никому не давать, никакой журнал не сообщать. Свой большой глотка я буду держать теперь закрытый. Я делаю все сам.
Он размахивал костлявыми кулаками, словно дирижировал невидимым оркестром.
— Благодаря этот новый эффект, — продолжал он, — я собираюсь делать много денег и открывать мой собственный фабрик для флейта.
— Очень хорошо, — сказал я, подумав о фабрике и кривя душой.
— Но я не знаю как.
— Плохо, — сказал я, снова подумав о фабрике и снова кривя душой.
— Беда в том, что мой ум гениален есть и я могу придумывать то, чего не может придумывать обыкновенный человек. Только, Гарри, я не умею делать деньги. Этот талант у меня нет.
— Плохо, — сказал я теперь уже вполне искренне.
— Поэтому я пришел к тебе как к адвокату.
Я осторожно хихикнул.
— Я пришел к мой племянник, — продолжал дядюшка, — чтобы он мне помог через свой хитрый, извращенный, лживый, бесчестный адвокатский профессия.
Мысленно я отнес его слова к категории неожиданных комплиментов и поторопился сказать:
— Я тоже очень люблю вас, дядюшка Отто.
Он, должно быть, уловил иронию, ибо, побагровев от гнева, закричал: