Приход ночи (сборник)
Шрифт:
— Мне жаль, что пришлось задурить вам головы, Джон. Все это, к сожалению, вранье. Я все придумала. Но Демересту хотелось услышать нечто подобное. Он не убийца и не разрушитель. В своем разгоряченном воображении он видел себя патриотом и наверняка внушал сам себе, что должен разрушить ради того, чтобы спасти, — весьма распространенное заблуждение ограниченных умов. Но он сказал, что даст нам возможность его переубедить, и, по-моему, в душе он жаждал, чтобы нам это удалось. Ему хотелось услышать от нас нечто такое, что позволило бы ему спасти ради спасения, и я дала ему шанс… Жаль, что мне пришлось обмануть и тебя тоже, Джон.
— Ты меня не обманула.
— Ты не поверил?
— А как я мог поверить? Я знаю, что ты не член совета.
— Почему ты в этом так уверен? Потому что я женщина?
— Вовсе нет. Потому что я сам член совета, Аннет, и это действительно должно остаться между нами. Знаешь, если ты не против, я предложу совету твою идею — проект «Большая планета».
— Ну-у… — Аннет задумалась, а потом тихонько улыбнулась. — Ну что ж, я не против. Вот видишь: от женщин тоже порой бывает польза!
— Этого, — тоже улыбаясь, сказал Берген, — я никогда не отрицал.
Возьмите спичку
Космос был черным, куда ни глянь — сплошная чернота. Ни единого просвета, ни единой звезды.
Не потому, что не стало звезд...
В сущности, именно мысль, что звезды могут исчезнуть, буквально исчезнуть, леденила Петра Хэнсена. Это был старый кошмар, как его ни подавляй, но дремлющий в подсознании всех космических дальнепроходцев.
Когда совершаешь прыжок через пространство тахионов, как знать, куда попадешь? Можешь с какой угодно точностью рассчитать время и расход горючего, можешь иметь лучшего в мире термоядерщика, но от принципа неопределенности никуда не деться. Промах всегда возможен, больше того — даже неминуем.
А при скоростях, с которыми мчатся тахионы, ошибка на волосок может обернуться тысячью световых лет.
Что как окажешься без всяких ориентиров, не сможешь определиться и найти обратный путь?
Исключено, говорят ученые. Во всей Вселенной, говорят они, нет места, откуда не видны были бы квазары, а уже по ним одним можно сориентироваться. Да и вероятность выскочить при обычном прыжке за пределы Галактики равна одной десятимиллионной, а за пределы таких, скажем, галактик, как Андромеда или Маффей I, — что-нибудь порядка одной квадриллионной. Выкиньте это из головы, говорят ученые.
Значит, когда корабль возвращается из парадоксального пространства сверхсветовых скоростей в обычный, знакомый мир нормальных физических законов, звезды должны быть видны. Если же их все-таки не видишь, значит, ты угодил в пылевое облако — вот единственное объяснение.
Если не считать ревниво оберегаемых термоядерщиками тайн, Хэнсен, высокий, угрюмый человек с дубленой кожей, знал все о суперкораблях, вдоль и поперек бороздящих Галактику и ее окрестности. Сейчас он был один в милом его сердцу капитанском отсеке. Отсюда он мог связаться с любым человеком на корабле, взглянуть на показатели любых приборов, и ему нравилась эта возможность незримо присутствовать всюду.
Впрочем, сейчас Хэнсена ничто не радовало. Он нажал клавишу и спросил:
— Что еще, Штраус?
— Мы в рассеянном скоплении, — ответил голос Штрауса. — Во всяком случае, уровень излучения в инфракрасном и микроволновом диапазонах свидетельствует о рассеянном скоплении. Беда в том, что мы не можем сориентироваться. Никакой надежды.
— В обычном свете видимости совсем нет?
— Абсолютно. И в ближнем инфракрасном — тоже. Облако густое, как каша.
— А его размеры?
— Решительно невозможно определить.
— Далеко ли может быть ближайший край?
— Не имею ни малейшего представления. Может, одна земная неделя, а может, десять световых лет.
— Вы разговаривали с Вилыокисом?
— Да! — отрывисто произнес Штраус.
— Что он говорит?
— Почти ничего. Он дуется. Он, конечно, воспринимает все это как личное оскорбление.
— Конечно, — Хэнсен бесшумно вздохнул. Термоядерщики ведут себя, как неразумные дети, а особая роль, которую они выполняют в глубоком космосе, заставляет все им прощать. — Полагаю, вы говорили ему, что такие вещи непредсказуемы, что они со всяким могут случиться.
— Я-то говорил. А он, как вы, верно, догадываетесь, возразил: «Только не с Вилыокисом».
— Если забыть, что с ним это уже случилось. Ну, мне говорить с ним нельзя. Что бы я ни сказал, он воспримет это как попытку давления сверху, а тогда мы вообще ничего от него не добьемся... Он не намерен воспользоваться ковшом? [15]
— Он говорит, что так можно повредить ковш.
— Повредить магнитное поле?!
— Не говорите ему этого, — предупредил Штраус. — Он заявит, что здесь не столько магнитное поле, сколько термоядерная труба, а потом еще будет обижаться на вас.
15
Имеется в виду ковш для сбора межзвездного газа (Здесь и далее примеч. пер.)
— Да. Я знаю... Ладно, пусть все займутся этой задачей. Должен же быть какой-то способ узнать направление и расстояние до ближайшего края облака. — Он прекратил разговор и мрачно задумался.
Прыжок они сделали, двигаясь на полусветовой скорости в направлении к центру Галактики, а значит, на такой же скорости снова вернулись в пространство тардионов [16] . Такая операция всегда содержит элемент риска. Ведь после прыжка корабль мог оказаться вблизи какой-нибудь звезды, устремляясь к ней на полусветовой скорости.
16
Чтобы перенестись из одной точки Вселенной в другую, отдаленную на многие световые годы, автор «пользуется» пространством сверхбыстрых тахионов (от греческого «быстрый») в отличие от тардионов (от латинского «медленный»), составляющих привычный для нас мир.