Прииск в тайге
Шрифт:
На столе, покрытом старенькой, но чистой скатертью, расставлены тарелки с румяными пирогами и закусками, графинчики с настойками. Гости едят и пьют мало, больше заняты разговорами. Только что из Златогорска вернулся Топорков, и сейчас он рассказывал товарищам последние новости. В уездном городе рабочие устроили крупную забастовку сразу на трех заводах. Не работали больше недели и добились своего: администрация пошла на уступки. Руководил забастовкой большевистский комитет.
— Златогорские товарищи листовки дали, — продолжал Топорков, доставая бумагу, сложенную в несколько раз. — Просили раздать нашим рабочим.
— Почитай, — попросил молчаливый Данила.
Василий откашлялся и начал читать. Внезапно входная дверь широко распахнулась. На пороге появился урядник Чернышев, зорко оглядел компанию и, расправив тараканьи усы, гаркнул на всю избу:
— С праздником Рождеством Христовым!
Феня подлетела к нему со стаканом в руке, поклонилась.
— И вас, Осип Кондратьич, с праздником.
— Ишь, сколько вас тут понабилось.
Гости Дунаева поднялись, держа стаканы, покачиваясь, чокались с урядником. Чернышев зорко оглядывал каждого, заметил в руках у Соловья розовую бумажку. Урядник подскочил к нему, не спуская с него колючих, заплывших жиром глазок.
— Что в кулаке-то зажал, Василий? Не письмо ли получил?
— Письмо, — спокойно ответил Соловей. — Родственники с праздником поздравили.
— Да где они бумагу-то взяли такую?
— А уж про то, Осип Кондратьич, не ведаю.
Василий взял из пепельницы недокуренную цигарку, подошел к печке и, открыв дверцу, достал листовкой огня. Прикуривая, насмешливо глядел на урядника. У Чернышева раздувались ноздри, в глазах — бешенство, так бы и вырвал бумажку из руки Топоркова. Но гости опять подступили, тыча стаканами чуть ли не в лицо.
— С праздником, Осип Кондратьич.
Розовая бумажка, сгорая, дымила, огонь палил Соловью пальцы. Василий словно не чувствовал боли, улыбаясь смотрел на урядника, попыхивал цигаркой. Обгорелые клочки бросил в печь, захлопнул дверцу. Чернышев подобрал оброненный клочок бумаги, посмотрел и даже понюхал.
— Чем пахнет? — засмеялся Топорков, а у самого пот на лбу.
— Странные письма ты получаешь, Василий. Не чернилами они писаны.
— Да уж какие шлют, такие и получаю, Осип Кондратьевич.
Урядник наскоро выпил стаканчик мятной, рукавом вытер усы и закусил соленым огурцом. Когда за ним закрылась дверь, гости поставили стаканы. Василий поплевал на обожженные пальцы.
— Пронюхал, пес. Давно следит за нами.
— И до чего противная рожа, — поморщился Каргаполов.
— А как же листовка-то? — спросил Матвей Суханов.
— Листовки есть, — Соловей, не торопясь, расстегнул пиджак, вытащил из-под рубахи тонкую пачку розовых листов бумаги, аккуратно перевязанных тесемкой. — Алеша, ты бы посмотрел, может, Чернышев неподалеку прохаживается.
Каргаполов кивнул головой и вышел из избы. Василий передал листовки Дунаеву. Тот сосчитал их, разделил на части.
— Это тебе, Матвей, это тебе, Иван, это Феня возьмет, а вот эти — Алексей. Будьте осторожны, товарищи, и постарайтесь, чтобы прочитало больше народу. Где нет грамотных — сами читайте и разъясняйте. Помните: если кто-нибудь попадется с листовкой — не сдобровать всем, и златогорских товарищей подведем.
— Что вы, Григорий Андреич, — запротестовал Иван Будашкин, — не впервой, знаем.
…В особняке управляющего по случаю рождественского праздника тоже собрались гости: местная знать, горное начальство, казачьи офицеры. Нет только старика Атясова. В последние годы он совсем перестал бывать в Зареченске. Сартаков почувствовал себя наконец полным хозяином прииска, что в первую очередь испытали на себе старатели-хищники, с которыми Евграф Емельянович повел жестокую борьбу. Управляющий знал и раньше, что на прииске воруют много золота, но смотрел на это сквозь пальцы. Теперь считал, что воруют его золото. Сартаков часто разъезжал по тайге в сопровождении казаков, внезапно появлялся там, где его не ждали.
Однажды, узнав от доносчиков, что возле самого прииска большая артель из деревни Вознесенки втихомолку моет золото, Евграф Емельянович немедленно отправился в тайгу. Старатели, увидев управляющего, смекнули, что дело неладное, а бежать поздно. Вознесенские ребята — народ отчаянный. Кое-кто имели ружьишки, затеяли стрельбу. Казаки — их было мало, — повернули лошадей и ускакали, а конь Сартакова заупрямился. Управляющего окружили, стянули с седла и, слегка помяв, приставили к станку. Евграф Емельянович подумал, что с ним шутят, но, получив черенком лопаты под ребро, понял: вознесенские шутить не умеют.
— Одумайтесь, ребята, — заговорил побледневший Сартаков. — Не пожалели бы потом.
— А ты помалкивай, — прикрикнул на него рыжий, зверского вида мужик и замахнулся кулаком, — качай воду.
Евграф Емельянович, позеленев от злобы, взялся за ручку деревянного насоса. С непривычки скоро устал, но едва остановился передохнуть, как опять получил черенком лопаты.
— Качай, барин, не стой.
Управляющий задыхался, дрожали в коленках ноги, тряслись руки.
— Будет, ребята, посмеялись над стариком и довольно. Сил больше нет, отпустите. Не забуду вашей науки.
— Качай, качай, барин.
И снова качал Сартаков, еле двигая руками. Старатели-хищники сделали сполосок, забрали золото, снасти в телеги, сами на лошадей, а управляющему наказали:
— Больше, барин, не попадайся и другим закажи. А ежели не послушаешь — на себя пеняй.
И уехали. Как Евграф Емельянович добрался до прииска — не помнил. Недели две пролежал в постели, а встав, дал волю злобе. Каждого пойманного хищника отдавал под суд, и вскоре мужик уходил на каторгу, а семья — по миру.