Прииск в тайге
Шрифт:
Старик ушел, а Дунаев стал собираться. Феня помогала ему. Девушка волновалась. Уходил ее старший товарищ, организатор первого в Зареченске подпольного кружка, уходил человек, которого она считала своим учителем жизни и втайне любила. Феня приготовила для ссыльного мешок с разными припасами и кое-что из отцовской одежды.
Ссыльный надел полушубок, туго подпоясался.
— А теперь попрощаемся. Чего не бывает…
Феня протянула руку. Дунаев пожал ее, маленькую, теплую, и не заметил, как рука эта слегка дрожала.
— Прощайте, Григорий Андреич. Мы еще встретимся.
— Обязательно, Фенюшка, обязательно.
Топорков вышел с Дунаевым. Ночь выдалась темная, морозная. В избах нигде не видно было огней, зареченцы спали. Два человека быстро зашагали по пустынным улицам поселка. Вот и последний проулок, за ним — пустырь и дорога на Каменку. Прошли еще немного и остановились у придорожных кустов, густо обсыпанных снегом. Ветер, уныло насвистывая, крутил снежные вихри, бросал в лицо колючим снегом.
Со стороны прииска послышался скрип санных полозьев — кто-то ехал. Все ближе повизгивал мерзлый снег, в темноте фыркнула невидимая лошадь. На дороге обозначилось темное пятно. Ссыльный из-за куста шагнул навстречу.
— Кто на дороге? — крикнул возница, и Дунаев узнал Ваганова.
— Я, Степан Дорофеич.
Лошадь остановилась. Топорков бросил в сани мешок с припасами и крепко обнял товарища.
— Завтра я ухожу в Златогорск, Григорий Андреич, меня ведь там ждут. Связь наладим через него, — указал рукавицей на Ваганова. — Счастливый путь.
— До скорой встречи, Василий, — Дунаев прыгнул в сани. — Буду ждать от тебя вестей.
Степан Дорофеич тронул вожжи, и лошадь опять затрусила по дороге. Фигура Топоркова почти сразу же растворилась в темноте.
— Далеко ли ехать? — спросил ссыльный.
— Верст семьдесят, а, может, и больше, — ответил старик и, заметив, что Дунаев с сомнением поглядел на заиндевелый круп лошади, добавил: — Ты не думай, конек добрый, хоть на вид и неказист. Завтра к вечеру будем на месте.
Ваганов привстал, покрутил вожжой, подбадривая лошадь, свистнул, и легкие сани полетели птицей. Ветер гнал поземку и заметал следы.
Утром Плетнев вышел на крыльцо. Снег щедро усыпал землю, шапками лежал на столбах изгороди, на мохнатых ветках сосен и елей. Редкие крупные снежинки еще падали на землю из белесых, низко стелющихся облаков, лениво кружились в безветренном воздухе, догоняли друг друга, сверкая крохотными яркими огоньками. Две сороки сели на поленницу, покачивая длинными аспидными хвостами и затрещали громко, возбужденно. Заметив человека, птицы взлетели, оставив на мягком снегу четкие крестики следов. Никита набрал беремя дров и вернулся в избу. Сухие дрова сразу разгорелись. Печь загудела, наполняя избу теплом. С подстилки поднялась Вьюга, вытянула передние лапы, изгибая спину, и зевнула во всю пасть, показывая крепкие желтые клыки.
— Горазда дрыхнуть-то, — попенял ей Никита — он привык разговаривать с лайкой как с человеком. — День уж на дворе. Не стыдно ли?
Вьюга и в самом деле будто сконфузилась, отвернула морду, не смея посмотреть на хозяина, и боком-боком к порогу, распахнула дверь и во двор.
К вечеру погода переменилась. С запада подул ветер, все небо затянула мутная пелена и снова повалил снег. Через час разыгрался настоящий буран. Слышно было, как за стенами избы метался свирепый ветер, завывая и плача, раскачивая поскрипывающие деревья, забирался в печную трубу и будто живой, возился там: кряхтел, стонал и повизгивал, выталкивая в щели дверцы дым, смешанный с золой. Плетнев сидел перед пышущей жаром печью, прислушиваясь к шуму тайги, к хохоту и визгу ветра. «Не дай бог в пути быть в такую погоду», — подумал охотник, натягивая на правило лисью шкуру. Вечером он часто занимался какими-нибудь хозяйственными делами: снимал с добытых зверьков шкурки, отливал пули или чинил поизносившуюся одежду.
Ветер то утихал, словно обессилев, то принимался дуть снова еще яростнее. После полуночи буран перестал.
Долгую зимнюю ночь сменило морозное утро. Бледно-голубое небо скупо окрасилось поздней зарей. Выглянул краешек приплюснутого неяркого солнца, и самоцветами заискрились высокие наметы сугробов. Никита давно проснулся, несмотря на то, что лег поздно, и сейчас покуривал трубку. В последнее время он часто просыпался среди ночи. Лежал с открытыми глазами, смотрел на тонкий лунный луч, пробравшийся в замерзшее оконце, слушал, как где-то в углу возились и попискивали мыши. Разные думы приходили в голову. О найденном золоте старался не вспоминать, о тех двух, что непрошеными пришли в тайгу — тоже. Но стоило закрыть глаза, и опять видел глубокую пропасть среди скал и на камнях — лошадей и две человеческие фигурки. Лежит Плетнев в темноте с открытыми глазами, перебирая в памяти минувшие годы, людей, с которыми сводила судьба. За стеной, как раненая птица, бьется ветер, царапает бревна, стучит чем-то. Лунный луч давно выскользнул из избы, и на смену ему заглянул солнечный. Уснуть бы, забыться, избавиться от тоскливых дум. Погасшая трубка падает из разжавшихся пальцев на безмятежно спящую Вьюгу. Лайка поднимает голову, смотрит на свесившуюся с нар хозяйскую руку, лижет ее и опять свертывается калачиком.
…Лошадь шла устало, опустив голову, облепленная куржаком. Рядом с санями, которые она тащила, шагали два человека. Лица у обоих тоже закуржавели, на усах нависли сосульки. Они часто хлопали рукавицами, чтобы согреть замерзшие руки.
— Теперь близко, — сказал тот, что держал вожжи. — Сейчас повернем налево, а там и изба.
— Далеко же вы меня завезли, Степан Дорофеич.
— Подальше-то надежнее будет.
Лошадь остановилась, часто поводя боками.
— Нно-о, милая! Пошла, пошла!
Сани двинулись снова. Вскоре деревья немного расступились, и на лужайке показалась изба. Из трубы столбом поднимался сизоватый дым.
— Вот и приехали, Григорий Андреич. И хозяин дома.
Навстречу путникам, заливаясь лаем, бежала Вьюга. Вихрем налетела на людей и остановилась как вкопанная.
— Что, Вьюжка, узнала? — весело заговорил Ваганов, привязывая лошадь к изгороди. — А где твой хозяин?
— Здесь он, — раздалось с крылечка. Ваганов повернулся и увидел племянника.
— Здравствуй, Никита. Встречай гостей.
Плетнев помог путникам перенести из саней вещи, выпряг лошадь и завел во двор, бросив ей охапку сена. Когда он вернулся в избу, гости сидели у печи, отогреваясь после долгой дороги. Таежник поставил на стол попыхивающий паром чайник.
— Вот, Никита, — говорил Степан Дорофеевич, маленькими глотками отпивая чай из кружки. — Привез я тебе Григория Андреича. Ты, наверное, его не знаешь, а это наш, зареченский. У глухой Феклисты жил.