Приказчик без головы
Шрифт:
Глава седьмая
На улице стояло то же самое марево, что и в полдень, но Сашенька жары не почувствовала, ее колотил озноб. Не помня себя от страха, она бежала, расталкивая встречных, и, только выскочив на Невский, опомнилась. Господи! Вдруг ее узнают? Надвинув платочек на глаза, она перешла проспект, свернула на Мойку и дошла пустынной набережной до самого Царицына луга. Лишь там перевела дух и огляделась. Никто за ней не гнался. Слава богу, вроде пронесло.
Сашенька свернула на аллею вдоль Михайловского сада. Здесь в тени деревьев ощущался легкий ветерок. Остановившись у одной из лип, прижалась к стволу и прикрыла глаза.
Нет! Больше никаких расследований! С этой секунды Сашенька ведет размеренную жизнь степенной матроны. Kinder, K"uche, Kirche… [38]
Кстати, о K"uche – надо ведь огурцов купить. С пупырышками! Черт, а денег-то нет.
Но… она ведь решила выгнать Клашку! Значит, огурцы не нужны. Кто их будет солить? От незатейливой этой мысли Сашеньке наступило вдруг блаженство. Но ненадолго. Где-то рядом залаяла шавка. Истошно, протяжно.
Вначале княгиня старалась не обращать внимания на гавканье. Но собака продолжала надрываться. Ее лай, будто жужжание мухи, залетевшей в ухо, зазвенел в Сашенькиной голове. Господи! Ну сколько можно? Неужели собачку выгуливает глухой? Тарусова вспомнила, что в юности переписала расстроивший ее финал «Муму»: мол, собачка выплыла, Герасим сбежал с ней в Петербург и теперь каждый день выгуливает ее возле дома, в который пристроился дворником.
38
Дети, кухня, церковь (нем.).
Вдруг это он?
Сашенька приоткрыла глаза. Герасим оказался мерзкой старушенцией в ярко-синем платье с вышедшим из моды длинным кринолином, а Муму – жирной болонкой, с упоением гавкавшей на пушистого рыженького котенка. Спасаясь от собаки, тот забрался на юную акацию, обхватил лапками, словно белка, тоненький ствол и теперь качался из стороны в сторону, боясь пошевелиться. Двинуться вверх или вбок не мог – ветки тонкие, непрочные, а путь вниз ему был отрезан. Старушенция держала любимицу на поводке и подначивала:
– Ату его, Шарлотта, ату!
Шарлотта все же решилась на прыжок, но ее окорока давно уже перевешивали остальные части тела, и псина рухнула спиной на землю.
– Ах ты так! – возмутилась старуха и замахнулась на несчастного котенка зонтиком.
В ответ рыжий комочек зашипел. К немалому Сашенькиному удивлению, из его пасти полетели брызги.
– Он еще и плюется! – заверещала старуха в кринолине. – На тебе, на!
Она, будто шпагой, ткнула котенка зонтиком, тот не удержался и полетел вниз. Сашенька рванула на помощь, но ее опередили. Мальчик пяти-шести лет в ярко-красной рубахе с кружевным воротником подлетел к деревцу первым и поднял котенка на руки. Прижал к груди, начал гладить…
Господи! Это же Володя!
Сашенька осмотрелась по сторонам. Ни старших детей, ни гувернантки!
Ах да! Женя с Таней наказаны.
– Мальчик! Поставь блохастого на место, – строго повелела старуха. – Это наш кот!
– Неправда! Он ничей! Я его вчера гладил!
– Вчера был ничей…
Старуха не договорила. Володя узнал Сашеньку:
– Мама! Мама!
Старуха то ли не расслышала, то ли не поверила обращению, что, собственно, немудрено – представить, что у наряженного мальчика из хорошей семьи мать щеголяет в замызганном сарафане, было затруднительно.
– Нянька! Скажи ребенку, чтобы бросил кота!
– Я не брошу! Вы его загрызете!
– А ну поставь!
– Ни за что!
– Ах так! Я тебя проучу! – Раздосадованная старуха двинулась на ребенка и замахнулась зонтиком.
Володя с котенком отскочил в сторону.
– Что вы делаете? – строго сказала Сашенька.
– Тебя, нянька, не спрашивают…
– Это не нянька, – топнул ногой Володя. – Это ма…
Сашенька была вынуждена его перебить:
– Я не нянька, я кухарка!
– Так марш на кухню! – скомандовала старуха. – Чего сюда приперлась?
– Кухарка? – удивился в свою очередь Володя.
Сашенька повернулась к нему и приложила палец к губам. Сын в ответ заговорщически подмигнул.
– А где Наталья Ивановна? – спросила Тарусова.
Володя махнул рукой в сторону Михайловского моста. Княгиня обернулась. Однако! Придется все-таки гувернантку рассчитать. Слишком увлеклась личной жизнью. Стоит и беспечно беседует с молодым человеком в соломенном канапе. А про Володю забыла! Нет, они не беседуют. Ругаются! Да как! Наталья Ивановна на глазах Сашеньки отвесила ухажеру звонкую оплеуху. Ну, дела! Тут же, опомнившись, гувернантка стала высматривать вверенного ей ребенка, а не найдя, громко закричала:
– Володечка!
– Мы здесь! – откликнулся мальчик и, чтоб точно увидела, поднял вверх руки, в которых держал котенка.
Наталья Ивановна, увидев Володю, тотчас заспешила к нему.
А тут Шарлотта, потерявшая после падения добычу из виду, наконец заметила кота. И кинулась с лаем на мальчика.
На Сашенькиного сына!
Княгиня, не раздумывая, пнула злобную собачонку ногой. Та, взвизгнув от боли, съежилась, затравленно посмотрела на обидчицу, а потом, пятясь задом, спряталась за хозяйкой.
– Как ты смеешь, негодница! – старуха пришла в ярость. – Пороть вас перестали, а зря! Ну, погоди, я сейчас тебя сама проучу!
И с размаху огрела Сашеньку зонтиком! Княгиня не сдержалась – ответила пощечиной.
– Что?! Что?! Городовой! Полиция! – завизжала старуха.
В ответ с Конюшенной площади прозвучал полицейский свисток.
Княгиня решила не искушать судьбу. За ребенка можно было теперь не волноваться – на всех парах к нему спешит гувернантка, а вот самой Сашеньке возвращаться в тюремную камеру не хотелось. Подхватив подол, она побежала в сторону Летнего сада. Старуха с собакой ринулась следом. Ей даже разок удалось ткнуть княгиню в спину зонтиком. Но молодость быстро одержала верх. Уже через пять шагов старуха начала отставать.
Спешившая навстречу Наталья Ивановна не узнала хозяйку.
Около Михайловского моста Сашенька сбавила шаг и рискнула посмотреть назад: преследовательница безнадежно отстала, городовой так и не появился на аллее, а Володя уже что-то взахлеб рассказывал Наталье Ивановне, которая нежно гладила котенка.
Тарусова пересекла мост, не обратив внимания на молодого человека в соломенном канапе, при ее приближении спрятавшегося за деревом. Оттуда он внимательно ее рассмотрел, а когда Сашенька удалилась, вышел из укрытия. Достав испанскую пахитоску, юноша вставил ее в мундштучок, чиркнул шведской спичкой и не спеша прикурил. Минут через пять с ним поравнялась старуха с собачкой. Молодой человек учтиво приподнял головной убор: