Приключения 1974
Шрифт:
Внутри прямоугольника немецких шеренг стояли два сооружения: помост с десятком виселиц, и рядом какие-то подмостки.
Раздался барабанный бой. Площадь зашевелилась.
— Везут!
— Ведут родимых!
— Вася! Сынок! Ты уж крепись!
— Гляньте! Да они в одном исподнем!
— Изверги!
— Гады! Одёжу сорвали!
— О-осади! — закричали полицаи, наезжая лошадями на толпу. Площадь притихла.
Барабанный бой смолк. По ступеням провели, почти проволокли избитых, окровавленных людей. На подмостки тоже поднималось несколько человек. Толпа примолкла, рассматривая тех и других. Партизаны покачивались, стоя под свисающими петлями. Лица их были черны,
— Гля, — сказали рядом с Полиной, — да вон тот здоровый — это не Леха Шибаев? Директор мельницы? А?
Спрашивающему тотчас ответили.
— Он.
— Он самый и есть!
— Да в партизанах же был?
— Вот и приволокли!
— А что же не под петлей?
— Во втору очередь!
— Гады. Смываются над народом!
— Помалкивай, Михайло, помалкивай!
— Дак глянь, и Нинка ж там Шибаева, да и детки! Эт што ж всех вешать будут?
Со скрипом открылась дверь на балконе управы, и вышли несколько человек. Толпа заволновалась.
— Шренк!
— Савостин!
— Весь навоз разом!
— Кто сказал?
— А што я сказал-то? Ничего и не говорил!
— Гляди у меня, посконное рыло! А то до комендатуры недалеко! — нагнулся с лошади полицай.
Полина вбирала в себя все эти говорки, перемолвки. Народ не смирился и не ослаб, он ненавидит «новый порядок». Людей попытались запугать, завязать им рот наглухо, чтоб только мычали, как скотина, а они противятся, протестуют.
Полицай на балконе после небольшой толкучки стали по чинам. В середине высокая худая фигура фон Шренка в армейской фуражке, в мундире, на котором у шеи сверкал черный с белой каймой крест. Бледное длинноносое лицо Шренка, как всегда, надменно-насмешливо. Рядом с ним тучный багровый мужчина в шапке — бургомистр Савостин, с другой стороны от Шренка — приземистый военный в немецком мундире и папахе, начальник полиции Куренцов. Несколько офицеров, переговариваясь, стояли в дверях, не выходя на балкон.
Офицер на серой лошади подъехал к балкону, задрав голову, отрапортовал. Шренк кивнул. Тучный человек рядом с ним вытащил бумажку из кармана, снял шапку.
— Господа жители! По поручению гебитскомиссара и военного коменданта нашего округа господина полковника фон Шренка, — бургомистр поклонился, Шренк козырнул, — объявляю вам. Вот перед вами бандиты, пойманные с оружием в руках. — Голос бургомистра, до этого сиплый и неуверенный, теперь обрел басовую господскую ноту. — Они грабили крестьян в деревнях, отбирали продукты и скот, выданный германской администрацией после разгона большевистских колхозов. Они нападали на солдат германской армии, освободившей нас от большевистских насильников, совершали страшные злодейства, и теперь должны быть покараны.
— Погоди, ворона, — крикнули в толпе, — как бы не подавился!
Полицаи, хлестнув коней, кинулись в толпу. Заплакали дети, закричали женщины. Проволокли двух упирающихся мужчин.
— Господа жители! — крикнул, багровея, бургомистр. — Ко всем, кто пытается с оружием в руках вернуть нам власть евреев и комиссаров, германская империя будет беспощадной. — Бургомистр читал по бумажке, но читал с большим выражением. — Однако с теми, кто заблуждался и сам вышел из леса, с теми, кто сдал оружие и согласился сотрудничать с «новым порядком», немецкие власти
— Сволочь! — взметнулся чей-то крик. Заработали нагайки полицаев.
— Шкура!
— Он вышел из леса, потому что хотел спасти свою семью и потому что не хотел больше бандитствовать, обирая мирных жителей. Рядом с ним стоит Кобзев Митрофан из села Большое Лотохино. Рядом с ними Гаркуша Семен и Воронов Павел. Всем им в знак прощения и доверия германская администрация выдает в дар по корове и обещает в дальнейшем обеспечить достойным административным постом.
Шренк махнул рукой: из переулка полицаи потянули четырех крупных холмогорских пеструшек. Толпа волновалась, но молчала. По приказу человека в котелке четверо мужчин валко полезли с помоста, втянув голову в плечи, пожимали руку заместителю бургомистра, который передавал коров. Потом, разобрав поводки, остались вместе с полицаями у выхода в проулок. Женщины и дети по-прежнему стояли на мостках.
— С теми же, кто пытается бороться с «новым порядком», будет поступлено по всей строгости закона! — прокричал бургомистр.
Шренк опять махнул рукой, и солдаты стали надевать петли на шеи партизан. Один из пленных охнул, другой, рванувшись вперед, крикнул: «Люди, отомстите!..»
Петли вздернулись одновременно. Целый взвод полицаев орудовал у воротов и блоков. Почти одновременно тела вскинулись, дернулись, заплясали и вдруг обмякли. Заголосили женщины, подавленно стали выбираться из толпы мужчины. Тетя Нюша, подхватив за талию, почти волокла на себе полубесчувственную Полину.
— Ахтунг! — крикнул офицер с коня.
Толпа, двинувшаяся уже расходиться, замерла. Высокая фигура фон Шренка наклонилась над перилами балкона.
— Слюшат зюда, русски житель! — он всматривался в лица. — Бандит Реткин разбит на голёва. Ви видель, что осталёсь. Все висит, кто не сдалёзь. Помните об это, русски житель. — Он повернул голову к офицеру и отдал приказ. Офицер с площади скомандовал, и четыре шеренги солдат, поводя автоматами, двинулись на толпу. Народ потек с площади.
...Полина сжала голову ладонями и пришла в себя. Гудящие и звенящие трансмиссии бешено работали в мозгу. Рев нарастал, движение их становилось нестерпимым. Еще несколько минут она стояла, закрыв глаза, а когда открыла их, то увидела прямо перед собой чей-то двор с наваленными возле забора чурбаками. Рядом с раскрытой калиткой сидела собака с рыжими подпалинами и, зевая, смотрела на нее. У собаки были умные и усталые старушечьи глаза.
— Очухалась, девонька? — спросил откуда-то снизу-сбоку голос Нюши, и рука ее крепче стиснула талию Полины.
Полина провела рукой по лбу, оттолкнулась от стены — видно, только благодаря этой стене и удерживала ее Нюша от падения, и шагнула. Ноги держали слабо, но держали.
— Изверги, — сказал позади скрипучий голос Нюши, — как с мышами, с людьми. Ловят, давят, ловят и давят. Могут и просто — для смеху.
Полина выпрямилась, сунула руки в карман, оглянулась на Нюшу.
— Побрели-ка домой, девонька. — Нюша опять обхватила ее за талию. — О таку пору лучше нету как дома сидеть.
Не торопясь, подстраиваясь под мелкий шаг Полины, она вывела ее на улицу и тут же остановилась. В десятке метров от них молча глядела на них куча женщин. Нюша вдруг охнула и как-то отстранилась, растворилась где-то сзади. Полина вскинула голову и увидела лица женщин.