Приключения 1974
Шрифт:
В понедельник утром Воронов едва успел сесть за стол, как раздался телефонный звонок.
— Кто это? — грубовато прозвучало в трубке.
Такая манера обращения бесила Воронова еще со студенческой скамьи, и он обычно отвечал вопросом на вопрос:
— А это кто?
Алексей с удовольствием почувствовал, что на другом конце провода смутились.
— Мне бы товарища Воронова...
— Я вас слушаю. Здравствуйте, — любезно произнес Алексей.
— Здравствуйте, — буркнули в трубке, — Прокофьев говорит.
Последние слова были произнесены
— Простите, какой Прокофьев?
Алексей увидел, как вошедший Стуков насмешливо покачал головой: мол, вот и ты язвой становишься!
— Тренер Прокофьев. Из «Локомотива». Я относительно Мамлеева хотел с вами поговорить.
— Очень хорошо. Как раз сегодня собирался побывать на «Локомотиве». Давайте условимся о встрече.
— Я тут случайно оказался рядом... Может быть, лучше мне к вам зайти? Готов сейчас, если дел у вас нет!
Последнее замечание обидело Воронова.
— Дел у нас всегда хватает, как вы знаете. Но коль случайно оказались рядом — заходите! — и Воронов назвал номер комнаты. — Пропуск я вам закажу.
— Настойчивый товарищ, — Стуков покачал головой, — любопытно. Я тебе мешать не буду, если поприсутствую?
— Напротив. Даже интересно, какое впечатление он произведет на тебя.
Воронов заходил по комнате, поглядывая на дверь.
— Между прочим, — заметил Стуков, не поднимая головы, — лучший способ успокоиться — попытаться целиком написать номер своего паспорта римскими цифрами.
Алексей узнал Прокофьева сразу, хотя сегодня он был одет в приличный костюм, а не в старые тренировочные брюки и рубашку навыпуск, как в прошлый раз.
Белая рубашка с ярким галстуком, повязанным крупным узлом, опрятно отглаженные брюки и начищенные ботинки — все говорило о том, что человек заранее и тщательно готовился к встрече.
«Вот тебе и случайно! Вранье плохое начало для откровенного разговора.
— Товарищ Прокофьев, прошу! — Воронов указал на стул. И от него не укрылось промелькнувшее в глазах Прокофьева явное разочарование: инспектор слишком молод.
Алексей тоже с любопытством взглянул в лицо посетителя. Странно, но оно не несло зримых следов тех пороков, которые приписывали Прокофьеву. Живое лицо с такими же живыми глазами. Маленькие усики смешно дергались под носом, словно владелец их все время что-то вынюхивал. Пожалуй, только землистый цвет лица говорил о ненормальном образе жизни.
Усаживаясь, Прокофьев сказал:
— Жаль, не знал, что это вы вчера у нас были. Остановил бы, поговорили...
— У вас хорошая память на лица, — попытался сделать комплимент Воронов, но Прокофьев не принял его.
— У стрелков это профессионально. Глаз как оптический прибор. Иначе на стенде и делать нечего.
Прокофьев внимательно огляделся и снова тень разочарования пробежала по его лицу, когда увидел в комнате Стукова и понял, что тот
— Это наш товарищ. Надеюсь, он разговору не помешает?
— У меня нет никаких секретов, — Прокофьев глубоко вздохнул, словно собирался надолго нырнуть, и начал без обиняков: — Вы когда-нибудь ружье в руках держали?
— Положим, держал, — смущенно признался Воронов, явно озадаченный таким активным поворотом разговора.
— И ладно. Тогда знать должны, что современное ружье, да еще такое, как «меркель», от «здравствуйте, пожалуйста» не разорвется. С патронами начудить что-нибудь — не такой Мамлеев человек. Обычно родоновский патрон предпочитал. Сколько бы ни стоил.
Воронов хотел спросить, почему Прокофьев так думает, но тот остановил его грубоватым жестом. Маленькие усики под носом неестественно вздулись:
— Вы меня не перебивайте. Потом, если что, спросите. Хочу изложить все, что думаю. Уж там сами рассудите! — Прокофьев помолчал, как бы вспоминая еще не произнесенную часть заученной роли. — Я говорить о Мамлееве могу долго, потому как он на моих руках в стрелка превратился. Прокофьев, это вам все скажут, и до сборной его довел. Потом он меня, правда, обидел... Очень. За две недели до поездки на игры другого тренера потребовал. Ну да ладно! Вам об этом дед не мог не рассказать... — Прокофьев искоса, как бы проверяя, взглянул на Воронова.
«Итак, Прокофьев и дед действительно недолюбливают друг друга. Дед об этом лишь мимоходом обмолвился, а Николай Николаевич уже считает, что все косточки его перемыты».
Прокофьев достал сигареты:
— Закурить у вас можно?
— Пожалуйста.
— И вы угощайтесь.
— Спасибо, не курю...
— Это по молодости. С годами пройдет. Лучше сигареты ничего душу не отведет. Даже добрая чарка водки.
— Неужто?
— Намекаете на то, что пью? Случается. На это тоже годы нужно, чтобы понять.
Прокофьев давил на молодость собеседника, прекрасно понимая, что это должно по меньшей мере раздражать Воронова, И Алексей не мог взять в толк, зачем собеседнику понадобилось лишний раз вызывать к себе антипатию. А Прокофьев вел себя именно так.
— Должен вам сказать, что Мамлеев не умел жить с людьми, не умел и не хотел быть им благодарным за что-либо... Хотя о покойниках и не принято говорить плохо... Что касается спорта, то стрелял знаменито. Не раз отмечали знатоки его школу, — не без гордости произнес Прокофьев, сделав нажим на слове «школа». — Не было ему равных на стенде. Потому и завистников хоть отбавляй. Странный он был парень, этот Александр Мамлеев. Я его за долгие годы так толком и не смог понять. Но одно скажу: происшествие на отборочных не случайно. Умысел здесь явный. Вот только чей? Это уже скорее по вашей части. Но во имя Сашкиной памяти... — Прокофьев вдруг сбился на сюсюканье и так неожиданно пустил настоящую слезу, что Воронов опешил. Никак не вязалась эта сентиментальность с грубоватым обликом Прокофьева.