Приключения Эмиля из Леннеберги
Шрифт:
— Нельзя лежать, когда Эмиль дома, — сказал он. К тому же он хотел поздороваться с Альфредом.
Альфред, еще очень бледный, сидел на кухне, и рука у него была еще на перевязи, но он был счастлив и весел. Лина радостно суетилась вокруг него. Когда он появился, она и Крюсе-Майя чистили медную посуду. Все кастрюльки, сковородки, чайники должны были блестеть как золото к Рождественским и новогодним праздникам. Но Лина никак не могла заставить себя заняться этим делом и все угощала Альфреда то соком, то пряником. Сестренка Ида тоже не отрывала взгляда от Альфреда, она глядела на него как завороженная, будто глазам своим не веря, что это он.
Крюсе-Майя сияла, как медный таз, который она чистила, на радостях она не закрывала рта и тараторила о заражении крови так, что в конце концов язык у нее стал заплетаться:
— Тебе еще повезло, как еще никому не везло, потому что все обошлось, да еще обошлось-то, как ни у кого еще не обходилось, а обошлось, как должно было обойтись у человека, которому так повезло, как тебе, но поверь мне, хочешь верь, хочешь не верь, а я уж точно знаю, что закровление крови, то есть, разаженье врови, то есть зараженье крови, такая болезненная страшность, то есть страшная болезнь, что человек остается больным, даже когда он уже совсем выздоровел, — не болен, не здоров, не здоров, не болен, а не здоров, здоров, а не болен, здоболен, а не боров… Боров, а не коров… Тьфу ты!..
Как замечательно провели они этот вечер! Мама Эмиля подала на ужин домашнюю колбасу, приготовленную к Рождеству, и начался настоящий пир. Все они — и Эмиль, и мама, и папа, и сестренка Ида, и Альфред, и Лина, и Крюсе-Майя — сидели вместе в празднично убранной, сияющей медью кастрюль кухне, вокруг стола, на котором горели свечи, и веселились от души. Колбаса удалась на славу — румяная, с хрустящей корочкой, просто пальчики оближешь! И ели они ее со свежей, прихваченной морозом брусникой. Альфред уписывал за двоих, хотя управляться одной рукой ему было нелегко.
Лина то и дело бросала на него нежнейшие взгляды и вдруг спросила:
— Послушай, Альфред, раз у тебя нет никакого заражения крови, то что нам помешает весной пожениться? А?
Альфред от ужаса даже куском подавился и просыпал себе на брюки целую пригоршню мороженой брусники.
— До весны далеко! — пробурчал он невесело. — Учти, что у меня может, например, нарывать и другой палец, и кто знает, чем все это кончится, а вдруг опять зараженьем?..
— Только имей в виду, — подхватил Эмиль, — что тогда ты будешь похоронен тут, в Катхульте. Второй раз я ни за что не повезу тебя в Марианнелунд.
Вот так и сидели они, освещенные ярким дрожащим светом свечей, и на душе у всех было легко и торжественно. Вдруг мама Эмиля выдвинула ящик стола, достала письмо доктора и снова стала читать его вслух.
"Пусть они еще раз его услышат", — решила она.
Все разом перестали жевать и принялись внимательно слушать. За столом воцарилась полная тишина, потому что доктор написал замечательное письмо.
— И все это про тебя, Эмиль!
Эмиль сидел красный от смущения и не знал, куда деваться. Ведь все глядели на него с обожанием, а он терпеть не мог, когда так глядят, и печально отвернулся к окну. За окном тоже ничего утешительного не было, снова повалил снег, и уж кто-кто, а Эмиль точно знал, кому придется завтра его разгребать.
В конце концов он взял себе еще кусок колбасы и принялся вяло есть. Он сидел потупившись, лишь время от времени вскидывая глаза, но тут же снова опускал их, потому что взгляды всех по-прежнему были устремлены на него. Во всяком случае, мама глядела на него с улыбкой — ей, видно, было очень приятно разглядывать своего любимого мальчика. Да он, к слову сказать, и вправду выглядел на редкость привлекательно: румяные щеки, ясные голубые глаза и копна спутанных волос цвета спелой пшеницы — ни дать ни взять ангелочек с рождественской открытки, а кроме того, доктор писал, что она должна гордиться таким сыном. И мама гордилась.
— Странно, — произнесла она вдруг. — Всякий раз, когда я гляжу на Эмиля, я спрашиваю себя: ну неужели из него не вырастет какой-нибудь большой человек?
— А что значит большой? — спросил Эмиль, с сомнением поморщившись. — Кто они такие, большие люди?
— Ну, я не знаю… — ответила мама. — Например, председатель сельской управы или что-нибудь в этом роде…
Тут Лина прямо прыснула от смеха:
— Представляю себе этого председателя сельской управы, который только и знает, что озорничать!
Но мама строго посмотрела на нее, ни слова не сказала и жестом предложила всем взять еще по куску колбасы.
Эмиль потянулся за колбасой, взял кусок и стал его посыпать мороженой брусникой, а сам в это время думал о маминых словах насчет большого человека и решил, что совсем не плохо стать когда-нибудь председателем сельской управы. А вдруг так оно и будет!
А потом он стал думать о словах Лины насчет того, что он будет озорным председателем сельской управы… Интересно, какие проказы тогда можно будет придумать?
Эмиль налил стакан молока и стал медленно пить, ломая себе голову над тем, что может выкинуть председатель сельской управы. Да разве за минуту это выдумаешь? Он снова поднес стакан к губам, и тут ему вдруг что-то пришло на ум, что-то настолько смешное, что он громко фыркнул, и молоко фонтаном брызнуло во все стороны, обдав папу с головы до ног. Папа хотел было рассердиться, но не рассердился, ведь неловко ругать мальчика, о котором сам доктор отзывается так уважительно, тем более что мальчик этот и вправду совершил вполне благородный поступок! Папа Эмиля стер с брюк молочные брызги и пробормотал мрачно:
— Заметно, что ты вернулся домой!..
— Не надо так говорить, — укоризненно сказала мама. И папа не стал продолжать, а, наоборот, пустился в рассуждения о будущем своего сына.
— По-честному, я не думаю, что Эмиль станет когда-нибудь председателем сельской управы… Но он парень что надо, и, если он будет жив-здоров, из него выйдет толк, это уж как пить дать!
Мама согласно кивнула.
— Сказать вам, как все будет? — сказала вдруг сестренка Ида. — Как Эмиль захочет, так и будет!