Приключения Карла Фрейберга, короля русских сыщиков.
Шрифт:
— Об этом нет необходимости предупреждать, — с улыбкой проговорил Фрейберг. — В этом отношении я испорчу себе репутацию — наше ремесло отнюдь не разрешает нам быть болтливыми. Поэтому я просил бы вас при изложении дела быть совершенно откровенной и не упускать ни малейшей мелочи.
— Я исполню ваше требование, — смущенно прошептала графиня.
Легким движением руки она откинула с лица вуаль и на сыщиков глянуло прекрасное, молодое лицо поразительной нежности, с большими томными темно-карими глазами…
Графиня придвинула к себе стул и, сев около круглого столика, заговорила.
— Сама
Графиня запнулась и густо покраснела…
— О-о! Нас вы можете не стесняться. Смотрите на нас, как на бездушные и бессловесные машины, работой которых вы пользуетесь, — проговорил Фрейберг, подбадривая ее.
— Спасибо, — грустно кивнула головой красавица. — Итак, я продолжаю. Мне было тогда восемнадцать с половиной лет и мою молодую голову совсем не занимали вопросы о партиях. Моя натура жаждала любви, не разбирая ни рангов, ни титулов, ни богатства. Ну… короче говоря, я влюбилась… Вы понимаете, конечно, что влюбленные молодые люди держат себя обыкновенно не совсем осторожно. Если бы это случилось со мною теперь, конечно, я избегала бы записок, но тогда я об этом не думала. Предметом моей любви был некий Броннов — медик, который через полгода должен был окончить военно-медицинскую академию. В это же самое время за мной очень настойчиво ухаживали два молодых человека из нашего круга: двадцатишестилетний князь Семизеров и двадцатидевятилетний граф Виктор Сторжицкий, ставший впоследствии моим мужем…
Графиня на минуту умолкла. Видимо, она сильно волновалась. Налив себе в стакан вина, стоявшего на столе, она отпила несколько глотков и, собравшись с силами, продолжала свой рассказ:
— Не знаю почему, но князь Семизеров всегда производил на меня отталкивающее впечатление. Он был недурен собою, богат, с большими связями и славился в своем кругу как один из самых развратных донжуанов. Мой теперешний муж, граф Сторжицкий, всегда был мне симпатичен. У него светлый ум, красота, мягкий характер. Единственное, что несколько портило его, — это болезненное самолюбие и непомерная гордость.
Любил он меня до безумия, и если бы сердце мое не было занято другим, я, ни слова не говоря, отдала бы еще тогда ему мою руку. Кстати, этого брака желали и мои родители, которым граф очень нравился.
Но… как я уже говорила вам, мое сердце было занято другим.
Броннов был из хорошей, небогатой семьи, типичный труженик, который трудом и настойчивостью, без сомнения, пробил бы себе в будущем хорошую дорогу.
Родители мои, когда я намекнула им о своей симпатии к молодому человеку, категорически дали мне понять, что никогда не согласятся на этот брак, и мы… мы стали прятать нашу любовь от света… Я не могу говорить все подробно, да это и не нужно.
Между нами решено было, что, как только Броннов сдаст выпускной экзамен, мы обвенчаемся тайно, и когда до экзаменов
Графиня умолкла и опустила глаза.
— Можете выпустить это место из вашего рассказа, — мягко произнес сыщик. — Я вас понял и так.
— Да… — прошептала графиня. — Я согласилась стать на два месяца его тайной гражданской женой, чтобы показать ему, что не думаю об отступлении. Но… судьба готовила мне страшный удар. За несколько дней до последнего экзамена один из моих знакомых в присутствии Броннова выразился грубо по моему адресу, и Броннов вызвал его на дуэль.
Губы графини дрогнули и на глазах выступили крупные слезы.
— Он кончил печально? — спросил Фрейберг.
— Его убили наповал, — ответила графиня. — Через час после смерти мне было доставлено письмо, найденное в его кармане и адресованное мне. В нем, предчувствуя свою смерть, он умолял простить его, называл меня своей женой перед Богом и изливал на меня поток ласки и предсмертной тоски.
В это время у нас в гостях сидел князь Семизеров. Когда мне подали письмо, в гостиной были только мы вдвоем. Я прочла письмо и без чувств грохнулась на пол. Когда я очнулась, князь по-прежнему был около меня, а кроме него, рядом стояли моя няня и мать.
Я с ужасом поняла, что письмо исчезло.
Князь заметил мой растерянный вид и, улыбаясь, показал на камин.
— Я видел, что письмо доставило вам горе, — произнес он, — а потому решил сжечь его. Если я сделал глупо, простите меня.
Взглянув в камин, я действительно увидала лист бумаги, уже превратившийся в пепел, и догоравший конверт.
Конверт я узнала сразу, и это меня успокоило.
Графиня умолкла, чтобы немного отдохнуть. Воспользовавшись паузой, Фрейберг налил ей легкого вина и предложил освежить горло.
Волнуясь, она последовала его совету и, когда волнение улеглось, продолжала:
— На самом деле этот негодяй не сжег письма. В огонь он сунул другую бумажку, а конверт, вероятно, кинул в огонь, когда увидел, что я очнулась, чтобы убедить меня в правдивости своих слов. Но… я долго не знала об этом.
Мое положение сделалось ужасным. Обдумав хорошенько, я решила сознаться во всем матери. Что тут было! И, как назло, домогания моей руки со стороны графа Сторжицкого делались все настойчивее и настойчивее. Через полмесяца после смерти Броннова он сделал мне официальное предложение.
Я уже была беременна, но конечно, никто пока этого не замечал.
Что мне было делать?
Не ответив Сторжицкому ничего определенного, я бросилась к матери, совершенно потеряв голову от стыда и ужаса перед грядущим позором.
Но родить незамужней было еще позорнее.
Поговорив со мной, мать куда-то ушла, а вечером, зайдя ко мне в комнату, она сказала:
— Дай свое согласие графу.
— Но… ведь он узнает все, — начала было я, но мать резко перебила:
— Ни другие, ни он не узнают ничего. Медицина и хирургия делают сейчас чудеса. Мы уедем в Париж, и граф поедет с нами. Там гораздо удобнее будет ускорить свадьбу, а в это время хирург сделает то, что нужно. Таким образом, ты родишь через восемь месяцев. Такие роды все назовут преждевременными, и никто ничего не узнает, а граф будет убежден, что взял тебя девушкой.