Приключения моряка Паганеля часть I - "Боцман и Паганель или Тайна полярного острова."
Шрифт:
На палубу всплывшей подлодки из открывшегося в рубке тёмного проёма, заметно сутулясь и прихрамывая, вышел худой, невысокий человек. «Сам командор на сцену пожаловал, сволочь!» – сквозь зубы процедил стоявший рядом Бронислав Устиныч – «Я тебе гад, Верманда не прощу!» Кранке всё так же демонстративно, без спешки захромал к своей странной пушке. От неё его отделяло не более двух десятков шагов. «Пособи ка мне, Вальдамир» – Устиныч изготовил свой уже проверенный в деле МГ- 42, расположив его ствол на планшире(горизонтальный стальной профиль) фальшборта, палубного ограждения левого крыла штурманской рубки. Я не заставил себя долго ждать и подскочив к боцману, (в душе восхищаясь собой) быстро поднял планку пулемётного затвора и вставил в него новую ленту с патронами из приготовленного заранее
Кранке уже почти доковылял до своего уродливого «водомёта», но в двух шагах от него остановился и повернув голову в нашу сторону замер. Как говорится: «Предчувствия его не обманули!» Гордость Вермахта, «Циркулярная пила Гитлера», немецкий пулемёт МГ-42, больно ударив по нашим измученным перепонкам, изрыгнул огнём короткую, смачную очередь. Но командор «Брунгильды», не дожил бы до своего почтенного возраста, не будь он так чувствителен к опасностям. За какую-то долю секунды до того, как боцман нажал на гашетку он с ловкостью юноши метнулся под прозрачный щит, ограждавший палубное орудие. Скорее всего на подлодке решили, что пулемёт находился на борту взорванного баркаса и именно погибший Вард орудовал им, расчищая от мин проход для нашего «Жуковска». Этим и объяснялась вальяжная неторопливость старого садиста, который видимо собирался тряхнуть стариной, самолично расправившись с беззащитным траулером и его экипажем.
О случайных свидетелях он мог не волноваться, поскольку на этой стороне острова в радиусе 12 миль не наблюдалось ни одного судна. Хромец встал во весь рост за прозрачным щитом и чёрное, короткое дуло качнулось вправо и чуть вверх, нацелившись точно в середину нашего капитанского мостика. Я, как говорят:«почувствовал звон тишины», так наверное слышит за секунды до залпа свою приближающуюся смерть, стоящий с завязанными глазами у расстрельной стены. Но наш бравый, усатый пулемётчик ударил первым. Длинная очередь полоснула по пуленепробиваемому стеклу, не оставляя следов и не причиняя ему вреда, но видимо рука Кранке, наводившего орудие всё-таки дрогнула. Воронёное дуло дёрнулось чуть вверх и с несолидным звуком, напомнившим выстрел пробки из бутылки с Шампанским, плюнуло огнём в нашу сторону. Устиныч зычно рявкнул:«Ложись!» – и первым бросился выполнять свою команду, увлекая за собой и меня.
В этот момент я стоял столбом, пребывая в полном оцепенении и падая так здорово приложился лбом о какой-то выступ, что на миг увидел бенгальские огни, кои вполне подходили к предыдущему звуку хлопнувшей шампанской пробки. В тот же миг что-то прошелестело над нашими головами. На палубе пеленгаторной площадки, служившей крышей-падволоком штурманской рубке, что-то с диким звоном ухнуло. Как-будто выскользнул из строп, неумело стянутыми похмельными грузчиками и грохнулся на асфальт с высоты верхнего этажа районного Дома культуры концертный рояль, почти уже втянутый в гостеприимно распахнутые окна актового зала. От третьей подряд контузии и пожизненной глухоты меня спас болевой шок, вызванный капитальным расквашиванием лба и последовавшим за ним небольшим сотрясением.
Пошатываясь от накатившей слабости, я поднялся на ноги. Над нами, что-то потрескивало и шипело, порыв ветра донёс чёрный, выедающий глаза дым и едкий запах гари. Располагавшиеся прежде на пеленгаторном мостике репитеры магнитного и гирокомпаса, а так же антенну судовой РЛС, да и саму верхнюю мачту превратил в пар и мелкую оплавленную труху один, судя по калибру небольшой снаряд, выпущенный из палубной пушки «Брунгильды», которую я так неуважительно сравнил с водомётом. Мне с тупым равнодушием подумалось, что следующий «плевок водомёта» будет более точным. Я плюхнулся на живот и уткнулся в воняющую ржавым железом и солью палубу саднящим разбитым лбом и прикрыл слипающиеся от крови веки. Так прошла минута, выстрела всё не было. Подняв голову и приоткрыв, не без труда, слезящиеся глаза, я увидел, что Устиныч вновь стоит у борта ограждения, вглядываясь через окуляры бинокля во вражью сторону. Оторвавшись от наблюдения, он повернул ко мне своё закопчённое гарью лицо с грязно-серыми, допрежь седыми усами и с какой-то кривой улыбкой произнёс: «Сцепились пауки на наше счастье!»
Я, цепляясь за всё, что можно
В левой руке рыжеволосый сжимал большой матово-серебристый пистолет. Он прильнув спиной к рубке, стараясь быть незамеченным Кранке, крался в его сторону. В нашу сторону он даже не глядел, совершенно, видимо, поглощённый решением внутренней проблемы. Укрытие самого командора располагалось таким образом, что будучи защищённым пуленепробиваемым стеклом или пластиком от нас, он не был закрыт от внутренних опасностей. Кранке что-то злобно отвечал Люци,(кому же ещё?) отмахиваясь от него рукой, как от надоедливой мухи. В этот момент Штинкер, не целясь трижды выстрелил в его сторону. Один из выстрелов достиг цели и старик беззвучно вскрикнув, схватился за левое плечо. В то же время правой рукой он выхватил откуда-то сбоку что-то маленькое и круглое и на секунду поднеся ко рту, наклонившись запустил его катится, как мячик по палубе в сторону стрелявшего. Прикрывающий его прозрачный щит тут же развернулся в сторону рубки субмарины, делая уязвимым с нашей стороны.
Бронислав среагировал почти мгновенно, прицелившись и нажав на гашетку пулемёта, но выстрелов не последовало. Видимо при взрыве снаряда, что-то повредилось в механике. В то же время мы услышали хлопок и белое облачко на палубе «Брунгильды». Ни Штинкера, ни Люци больше видно не было. Зато взревел пронзительный гудок и из полосы плотного тумана, словно из облаков стремительно вырвался знакомый серый силуэт военного корабля. – «„Сенье“, спаситель, праматерь твою в клюз поперёк брашпиля! Явился не запылился! Припёрся стяжать славу адмирала Нельсона! Союзничек, в пятак тебя распратак!» – без особого восторга в голосе прошипел сквозь зубы перемазанный сажей боцман
Глава 42. «Спасение на море».
Явление норвежского сторожевика и вправду было каким-то чересчур театральным. К тому же было совершенно непонятно откуда собственно он взялся. Хотя при более трезвом размышлении с момента последнего обзора окрестностей Медвежьего с помощью судовой РЛС прошло не менее получаса, потом уже было не до наблюдений. Если учесть, что на обзорном экране локатора была выставлена 12-ти мильная шкала дальности, то можно предположить, что «Сенье» в тот момент находился на большей дистанции. Преодолеть же за полчаса 12-15 миль для военного корабля, чья крейсерская скорость составляет не менее 25 узлов задача вполне выполнимая.
Все эти мысли пришли позже, когда улеглись страсти по нашей эпохальной «Брунгильдо-Жуковской битве» при Медвежьем крыле. Впрочем на момент живописного выхода на сцену стремительного красавца военного (я бы назвал эту сцену: «Те же и рыцарь».) события всё ещё продолжали развиваться. Командор «Брунгильды» тоже заметил новое лицо нашей пьесы и отреагировал на него несколько оригинально. Похоже старый нацист спятил окончательно. Он выскочил из-за своего прозрачного укрытия и попытался замахать кулаками в сторону приближающегося сторожевика, забыв видимо о простреленном собственным старпомом плече. От резкой боли он перекосился и зажал правой рукой кровоточащую рану. Ярости его это однако не уняло и Кранке принялся страстно плеваться, будто собирался доплюнуть через кабельтовы морского пространства до ненавистного борта.