Приключения Натаниэля Старбака
Шрифт:
— Отец написал мне, конечно же. Он хотел, чтобы я отправился в Бостон и замолвил о тебе словечко перед твоим отцом.
— Рад, что ты этого не сделал.
— Но я сделал. Правда, твой отец отказался меня принять. Хотя я прослушал его проповедь. Он был ужасно грозен.
— Он всегда такой, — сказал Старбак, хотя в глубине души гадал, почему Вашингтону Фалконеру могло прийти в голову попросить Адама поговорить с преподобным Элиялом. Хотел ли он от него избавиться?
Адам выдернул травинку и мял ее своими ловкими пальцами.
— Почему ты так поступил?
Лежащего на спине Старбака внезапно охватил стыд от своей
— С Доминик? Из-за похоти, я думаю.
Адам нахмурился, будто это понятие не было ему знакомо.
— Из-за похоти?
— Хотел бы я это описать. Но могу сказать лишь, что это переполняет тебя. То всё идет как обычно, будто корабль плывет по спокойному морю, и вдруг незнамо откуда налетает жуткий ветер, сильнейший, возбуждающий и завывающий ветер, с которым ты ничего не можешь поделать, лишь безумно подставить под него паруса, — он остановился, не удовлетворенный своим воображением.
— Это как песни сирен, Адам. Я знаю, что это неправильно, но с этим невозможно ничего поделать, — Старбак внезапно подумал о Салли Траслоу, и воспоминание о ее красоте причинило ему такую боль, что он зажмурился.
Адам принял это за проявление угрызений совести.
— Ты ведь должен всё вернуть этому Трейбеллу, правда?
— О, да. Конечно, должен, — необходимость этой выплаты тяжелым грузом висела на совести Старбака, по меньшей мере тогда, когда он позволял себе вспомнить о краже денег майора Трейбелла.
Еще несколько часов назад он планировал отправиться обратно на север, убедив себя, что хочет только одного — расплатиться с Трейбеллом, но теперь, когда Адам был дома, Старбак желал лишь остаться в Виргинии.
— Хотел бы я знать, как это сделать, — туманно произнес он.
— Думаю, тебе следует поехать домой, — твердо предложил Адам, — и во всём признаться семье.
Старбак провел последние два дня, размышляя именно об этом, но сейчас засомневался в разумности этого плана.
— Ты не знаешь моего отца.
— Как можно бояться собственного отца, но при этом намереваться бесстрашно отправиться на войну?
Старбак коротко улыбнулся, признав правоту этого утверждения, а потом покачал головой.
— Я не хочу ехать домой.
— Должны ли мы всегда делать то, что хотим? Есть долг и обязательства.
— Может, всё пошло наперекосяк, не когда я встретил Доминик, — сказал Старбак, защищаясь от суровых слов своего друга.
— Может, всё пошло не так, когда я поступил в Йель. Или когда согласился покреститься. Я никогда не чувствовал себя христианином, Адам. Мне не следовало разрешать отцу меня крестить. И не следовало позволять ему отправить меня в семинарию. Я жил во лжи, — он вспомнил о своих молитвах над могилой мертвой женщины и вспыхнул. — Не думаю, что я обращен. Я не настоящий христианин.
— Конечно, настоящий! — Адама шокировало вероотступничество друга.
— Нет, — настаивал Старбак. — Хотел бы я им быть. Я видел других обращенных. Видел их радость и силу Святого Духа внутри них, но никогда не испытывал подобного. Я всегда хотел это испытать, — он помолчал, подумав о том, что ни одному другому человеку кроме Адама не смог бы в этом признаться. Добрый честный Адам был как Верный, спутник Христианина в книге Джона Буньяна [10] .
— Боже мой, Адам, — продолжал Старбак, —
10
«Путешествие пилигрима в Небесную Страну» (англ. The Pilgrim's Progress from This World to That Which Is to Come, букв. «Движение пилигрима из этого мира в грядущий мир»), написанное английским писателем и проповедником Джоном Буньяном — одно из наиболее значительных произведений английской религиозной литературы. Главный герой книги — Христианин.
Он был воспитан в убеждении, что ничто во всей его жизни, даже сама жизнь, не является столь же важным, как обращение к Богу.
Обращение, как учили Старбака, было моментом нового рождения во Христе, то чудесное мгновение, когда человек впускает Иисуса Христа в свое сердце как Господа и Спасителя, и когда в жизни человека происходит этот чудесный момент, то ничто уже не будет прежним, потому что вся его жизнь и последующая за ней вечность превратятся в сияющее золотом существование.
Без спасения жизнь станет ничем иным, как грехом, адом, и будет полна разочарований, а с ним превратится в радость, любовь и вечный рай.
Но Старбак так никогда и не ощутил этот момент мистического обретения Бога. Ни разу не почувствовал радость. Он делал вид, потому что подобное притворство было единственным способом удовлетворить настойчивые требования его отца, но вся его жизнь с того момента, как он начал притворяться, была наполнена ложью.
— И даже кое-что похуже, — признался он Адаму. — Я начинаю подозревать, что настоящее спасение, настоящее счастье заключается отнюдь не в обращении к Богу, а совсем наоборот. Может, я смогу стать счастливым только лишь если всё это отвергну?
— Боже мой, — произнес Адам, в ужасе от самой идеи такого безбожия. Несколько секунд он размышлял. — Не думаю, — продолжал он медленно, — что обращение зависит от внешнего влияния. Ты не можешь ожидать магического превращения, Нат. Подлинное обращение исходит от внутренней потребности.
— В смысле, Христос ничего не может с нами поделать?
— Конечно, может, но он бессилен, если ты не пригласишь его войти. Ты должен высвободить его силу.
— Я не могу! — почти взвыл он в протесте, это был крик юноши, отчаянно пытавшегося выпутаться из тяжелой религиозной борьбы, той борьбы, что умаляла ценность Христа и спасения на фоне искушений в виде Салли Траслоу и Доминик и всех тех запретных и восхитительных удовольствий, которые, казалось, разрывали душу Старбака надвое.
— Тебе следует начать с возвращения домой, — заявил Адам. — Это твой долг.
— Я не поеду домой, — сказал Старбак, полностью проигнорировав свое же недавнее решение. — Я не найду Господа дома, Адам. Мне нужно побыть одному.
Это была неправда.
Теперь, когда его друг вернулся в Фалконер, Старбак хотел остаться в Виргинии, потому что лето, выглядевшее столь угрожающе под неодобрительными взглядами Вашингтона Фалконера, внезапно обещало вновь стать золотым.
— А ты почему здесь? — задал Старбак встречный вопрос. — Ради долга?