Приключения Питера Джойса
Шрифт:
Она все молчала. Наконец сказала — зло и сухо:
— В голландских поселках всегда стоят корабли. Думаю, любой капитан не откажется получить пятьдесят гиней только за то, чтобы доставить в Англию пару брюк и потрепанную куртку, которые вас облекают.
Сняла с пояса сумку и протянула ее мне.
— Большое спасибо за все, — сказал я. — Денег ваших мне не надо, в Англию я не поеду — буду искать мистрис Гэмидж. Идите обратно, пока луна, не то заблудитесь. Я постою и послежу за вами.
Она швырнула сумку к моим ногам, повернулась и пустилась назад какой-то заплетающейся рысцой. Непрошеный подарок лежал у моих ног. Вот чертов характер! Оставить сумку
Чуть не милю играли мы таким образом в пятнашки и дороги конечно не разбирали. Было темновато, и случилась беда: угодила она ногой в яму.
Я подбежал. Она сидела, обеими руками ухватясь за пятку, и, видать, всеми силами старалась удержаться, чтобы не завизжать на весь лес.
— Давайте посмотрю ногу, чего уж, — говорю я благородно. — Мне частенько случалось вправлять вывихи овцам.
Мотает головой. И сквозь зубы:
— Плюньте на джентльменство, Бэк, возьмите деньги и бегите… Они очень злы, они вас повесят… — Крикнула в ярости: — Несчастный писаришка, он не слушает меня, урожденную Лайнфорт!
— Леди Алиса, — сказал я, нажав на «леди», — будь мы сейчас в стонхильской церкви, для Лайнфортов была бы отдельная скамеечка. А тут одни кочки да пни. Так что позвольте осмотреть ногу, хоть я и писарь, а вы леди.
Ей было совсем худо, и церемониться я не стал: насильно ощупал ногу. Никакого вывиха — растяжение. Под курткой на мне была хорошая рубашка из домоткани. Я ее располосовал, срезал два куска толстой коры, уложил ногу в них, как в лубки, и перебинтовал.
Сам думаю: положение-то отчаянное. Возвращаться в поселок за помощью страх как не хочется. Натаскал сучьев, сделал в овражке поблизости укрытие, развел там костер, перенес мою спутницу и устроил на одеялах.
Дьявол в таких случаях тут как тут. Нес я ее на руках, волосы Алисы щекотали мне лицо, и она еще так странно посматривала… Ясное дело, душа моя в опасности. А как перекреститься, когда обе руки заняты? Да пуритане и не признают крестного знамения. Сказать ли? возникло у меня, пока я ее нес, чувство такое, будто она моя сестренка маленькая, которой у меня никогда не было. И позабыл я все ее насмешки, капризы и обиды. Велю ей спать: надо же мне обсушиться у костра, холодно, трясучка пробирает. А она не спит. Все смотрит на меня, смотрит.
— Бэк, — говорит вдруг, — не называй меня «мисс Алисой».
— А как?
— Ну, хоть Алисой.
— Это можно, — говорю, — пока мы в лесу.
— И везде!
— А вот это уж нельзя. Правда, здесь не Англия, но тоже надо знать обращение.
— Чепуха, — громко сказала она и вся выпрямилась, и глаза засверкали. — Не повторяй чужих басен, Бэк! Кто сказал, что простой парень, который в беде друга не покинет и в опасности не дрогнет, хуже балованной девчонки, у которой только и есть, что громкая фамилия и деньги?
Я, храня строгий вид, про себя, однако, усмехаюсь: эх, голубушка, кому ты это доказываешь? И говорю осторожно:
— Это американские слова. По-английски так пока не говорят.
— Ну, заговорят! Полно, Бэк, не притворяйся ты передо мной. Умел же ты раньше держать себя с достоинством, за что я тебя и уважала!
— То-то вы меня и высмеивали, — говорю, однако уже без злости. Что-то не чувствую я прежней злости, и все. Куда она подевалась? Алиса и положи руку мне на плечо. В голосе ее, притихшем и нежном, появились неслыханные нотки: серьезные ли, смешливые ли, не разберешь. Но греховные —
— А ты никогда не задумывался, Бэк, почему я тебя изводила?
Испугался я этого вопроса. Право, вводит она меня в соблазн, яко змий Еву. Толкает в геенну огненную [144] , напускает на меня пагубную блажь, бесстыдница. Если уж святой Антоний [145] , подвергаясь сему искушению, едва не пал — каково же мне?
— Давайте уж спать, ми… ну, просто Алиса, — говорю. — Что там будет утром, добро или худо, а надо выспаться ради грядущего дня.
144
Геенна огненная — ад, преисподняя.
145
Святой Антоний — по христианской легенде, подвергался всяческим искушениям, в том числе и соблазнам женской красоты.
Она тотчас отдернула руку и горько так засмеялась:
— Ты опять прав, о праведнейший клерк из Стонхилла!
Плотней закуталась в накидку и стала смотреть в огонь. Я пошел в кусты и выжал свою одежду, потом попросил позволения подсушиться у огня. Дернула плечом:
— Мне-то что, сушитесь! — И опять глаза в огонь.
Я стою у огня, от штанов валит пар, высыхаю и горячо надеюсь после того вздремнуть. Какое там! Во мне началось какое-то круженье, вроде вихря, что гонит по дороге всего понемногу: и шерсти комок, и лоскутки, и былинки, и шляпу, если не удержал ее рукой. Трудно стало мне. Невзирая на виселицу, что надо мной все еще маячила недвижной тенью, это ее новое обращение со мной что-то во мне пробудило. Я не перестаю думать, что она вот тут, рядом. Лихость какую-то, отчаянность — вот что испытываю я сейчас. Разве это христианские чувства?
А прежде? Прежде меня от этого оскорбленная гордость спасала, защитная корка вражды. Теперь она пробила ее своими словечками и поступками, и дошел я в мыслях до того, что пожалел, зачем я не лорд, не эсквайр… тьфу!
Она снова:
— Бэк, пожалуйста, не надо больше сердиться. Я боюсь. Ну, будьте опять простым и милым!
Что ты скажешь? Опять на меня нашло круженье то самое. Какая-то сила сдвинула с места. Я сел к ней близко, плечом к плечу, и лучше от этого не стало: все во мне как-то замлело. Глядь — что же это? Звезды спустились к самым ветвям, сели на них и светят так, что глазам больно. А кругом-то по лесу целое лунное озеро разливается: и блестит, и пар, и сверканье какое-то. Смотрю — над нами дрозд-пересмешник проснулся. Затрепыхался вдруг и внятно так, подлец, говорит на своем, на птичьем языке: «Чилдрен! Чилдрен! — Дети! Дети!» Да как захохочет! Ей-богу, это он над нами!
Начиналось утро. Поднял я глаза: крона сосен и дубов заалела, вот-вот в вышине послышатся звуки труб — готовится парадное восхождение светила. От земли поднялась пелена, новый, рассеянный свет — не лунный, а иной — постепенно и ровно усиливался всюду, как бы спускаясь с неба, и все собой заполнил. Сбоку мне виден профиль Алисы со строгим и покорным выражением, ресницы вздрагивают, как пламя свечи. Что с нами происходит? Пружина, что ли, звенит у меня в теле? И сна — ни в одном глазу!
Берет она мою руку, тихонько приближает к своему лицу. Глаза ее полузакрыты, и медленным, тихим голосом она произносит слова, полные ужасного соблазна: