Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— О боже, боже! — проговорила Саломея, не понимая ни чужих слов, ни своих мыслей, — я согласна, ни за что не ворочусь… лучше умереть, нежели идти на позор!
— Уж так, конечно, сударыня, извольте — вот тут все: сарафан, кичка, чулки и чоботки; да извольте скорей, скоро рассветать будет.
— Смотри ты, пожалуй, шелковая какая, — шепнул Иван.
Саломея, напуганная воображением, готова была на все, чтоб только избежать позора и стыда. Но самолюбие и здесь польстило ей: торопясь перерядиться в костюм крестьянки с головы до ног, она как будто исполняла собственную волю и видела в людях, которые ее везли, уважение к себе, покорность и желание спасти свою барыню.
— Так счастливо оставаться, сударыня, — сказал Алексей, скомкав в узелок наряд Саломеи.
— Ах, постой, постой! — вскричала она, — боже мой, мне страшно здесь; нет, я не останусь одна!
— А кому ж здесь прикажете оставаться с вами? — спросил насмешливо Иван.
— Нет, что ж мне в лесу оставаться. Довезите меня до какой-нибудь деревни, там я напишу к моей матери письмо, и вы доставите его; а мужу не говорите.
— Нет уж, сударыня, вашей матушки мы не знаем, и где она живет, и что; а Филиппу Савичу уж, конечно, говорить не станем. Наше дело было представить вас сюда; в нашем доме вам не годится жить; соблазн, сударыня; а вот извольте идти, куда вам благоугодно будет, а назад в дом не ворочайтесь: сами знаете, позор будет.
— О, постойте, я не понимаю, что говорите вы.
— Да где ж мадаме французской по-русски все понимать. А коротко и ясно: оставайтесь с богом!.. пошел!
— Прощай, мадам! — крикнул Иван и приударил коней, понесся по извивающейся дорожке глушью лесной.
— Постойте, постойте, — вскричала опять Саломея, протягивая руки и побежав вслед за телегой; но страшная тишина как будто обдала ее посреди мрака ночи, и она упала без памяти на землю.
II
Жил-был в Москве господин Брусницкий; в сан губернского секретаря в отставке облеченный, разбитной малый, славный товарищ, весельчак, любезник, светский пустомеля, дум не думающий, о высоких и глубоких вещах рассуждающий, легкий как пард, [72] смелый наездник, коней и собак любитель, жен и прекрасных дев почитатель, мостовой гранитель, нескольких душ обладатель.
В некоем из его имений, аки при стаде, пастыря не обреталось, но была дворовая собака. Эта собака — Дорофей Игнатов, бывший его барский камердинер, в звание управляющего облеченный.
72
[72] Барс.
Вот в один прекрасный день, уже перед вечером, ехал Дорофей из одной деревни в другую, в тележке, сам правил, ехал он через лес, заключавший в себе нашу забытую судьбой, оставленную людьми и роком преследуемую героиню Саломею,
Вдруг слышит он чей-то голос.
Дорофей вздрогнул, подумал — не леший ли?
Он подогнал было конька; но близ его раздалось в стороне: «Постой, постой, добрый человек!»
Он было хотел еще придать рыси коньку; но вдруг видит бегущую к нему крестьянку. Дорофей успокоился и приостановил конька.
«Это, — думал он, — не леший; это какой-то славный леший!..»
— Что тебе, моя милая?
— Добрый человек, вывези меня из лесу, — проговорила задыхаясь Саломея.
— Что, заблудилась, верно? Пожалуй, изволь, лебедка, садись.
— Ты ошибаешься, мой милый, я не крестьянка, — произнесла вдруг с достоинством Саломея; затронутая слишком ласковым голосом Дорофея, — я ехала на поклоненье в Киев… меня ограбили разбойники, оставили мне только крестьянское платье…
Дорофей посмотрел на нее недоверчиво; но наружность, взгляд и голос Саломеи, казалось, убедили его, что это действительно должна быть барыня, а не крестьянка.
— Извольте, я довезу, — сказал Дорофей, — наша деревня | отсюда недалеко; а вы откуда же ехали в Киев?
— Из Москвы.
— Там наш барин живет, — сказал Дорофей, — так, стало быть, вы знаете Александра Ивановича Брусницкого?
— Нет, не знаю.
— Как же это, не знаете Александра Ивановича Брусницкого, да его кто не знает, ведь он со всеми господами знаком.
Саломея молчала. Дорофей посмотрел на нее и моргнул глазом.
— Александра Ивановича нельзя не знать.
Проехав версты три, Дорофей приостановился подле корчмы.
— Я забегу только напиться, — сказал он.
— Спроси, пожалуйста, и мне воды: у меня страшная жажда, — проговорила Саломея.
Дорофей отправился в корчму, выпил там известную меру, взял копченых сельдей и булку и вынес напиться Саломее.
— Дай мне кусочек хлеба, — сказала она дорогой.
Дорофей, уплетая селедку и булку, возбудил в ней голод.
— Изволь… извольте, — сказал Дорофей, отняв от рта булку и разломив оставшийся кусок пополам.
Саломея поднесла ко рту, но с отвращением поморщилась и не стала есть хлеба: он заражен был водкой.
— Э, да ты… вы, барыня, брезгаете, сударыня?
Саломея ничего не отвечала.
— Ну, как изволите… Ну, ты, сивая! пошла! Приедем домой, чем угодно накормлю, у нас все есть… суп сварим, пожалуй… вот уж недалеко… тут будет корчма… да вот она… а тут, версты две, и деревня Александра Ивановича… Пррр! стой! Не прикажете ли тут булочку взять? тут славные булки… я возьму… а может напиться не угодно ли?
И с этими словами Дорофей остановил коня и побежал в корчму. Выпил известную пропорцию водки, взял булку и вынес воды Саломее.
— Изволь… извольте.
— Благодарствуй, я не хочу пить, — отвечала Саломея, очнувшись из задумчивости и содрогаясь при взгляде на свою одежду, экипаж, корчму и Дорофея, угощающего водой.
— Ну, булочки, — говорил он, — я не кусал, ей-богу… Ну, честь приложена… а… Ну! собака! пошел! близко!
И Дорофей начал жарить лошадь кнутом. Сивая понесла во всю прыть, тележка по неровной дороге запрыгала, Саломею бросало во все стороны; бледная и трепещущая, она вскрикивала на всяком скачке тележки.