Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Пошли, брат, скорей, поднять женщину, вон лежит тут в переулке, пьяная или что, бог ее знает.
— Где в переулке?
— Да вот тут недалеко.
— Ладно; поднимут и без тебя, — отвечал будочник.
Вскоре в глухом переулке раздались голоса хожалого [73] с командой.
— Ну, где тут?… эка невидаль! проспалась бы и здесь! тащи ее покуда в будку.
Хожалый, отдав приказ, отправился домой, а будочники перетащили беспамятную Саломею к будке.
73
[73] Хожалый — полицейский солдат на посылках.
— Вот тебе раз, еще в будку! — сказал один из них, — брось ее в загороду.
На другой день Иван Иванович донес, что во вверенном квартале, в Переезжем переулке, поднята женщина в нетрезвом состоянии, а по освидетельствовании оказалось, что она же и в горячечном состоянии; никакого вида при ней не оказалось, кроме носильного крестьянского платья, почему, вероятно, она в бегах обретается, и куда благоугодно будет ее отправить, — не благоугодно ли в острог в больницу?
— Без сомнения, отправить в острог в больницу.
— Слушаю, — отвечал Иван Иванович.
IV
Обратимся теперь в Москву, к родителям и супругу Саломеи Петровны.
В тот самый день, когда она отправилась по своим надобностям из Москвы, около полуночи Федор Петрович, очень хорошо зная, что Саломеи Петровны нет еще дома, так, для большего убеждения, спросил у слуги:
— Что, Саломея Петровна еще не возвращалась?
— Никак нет-с.
— Ах, ты, господи!.. Нет уж, как хочет, а я спать лягу, — сказал Федор Петрович и лег спать.
По обыкновению, всякое утро приходил человек и будил его, докладывая, что чай готов и что Саломея Петровна изволили уже встать.
Против обыкновения, на другой день после отъезда Саломеи Петровны по своим надобностям человек не приходил будить Федора Петровича и докладывать, что Саломея Петровна изволили уже встать.
Был уже час третий пополудни, Федор Петрович отлежал бока, удивляясь, что Саломея Петровна так долго спит.
«Верно, поздно приехала домой, — думал он. — Вот жизнь собачья!» — прибавил он вслух и крикнул:
— Эй!
— Чего изволите, сударь? — спросил лакей.
— Барыня встала?
— Никак нет-с.
— Ах ты, господи! — сказал Федор Петрович, — в котором часу приехала барыня?
— Барыня не приезжали-с.
— Как, барыня еще не возвращалась домой?
— Никак нет-с.
— Ах ты, господи! — вскричал Федор Петрович, — да где ж она?
— Не могу знать-с; Петр ездил с барыней, они изволили послать его из галереи за афишкой в театр; он взял афишку, а в галерее уже барыни не было, так он и велел кучеру ждать У театра; а сам ждал в галерее в бельэтаже, подле нашей ложи. Театр-то кончился, все пошли вон, а Петр ждал-ждал, покуда свечи потушили. Петр хотел было еще немножко подождать, да капельдинер прогнал его: ступай, говорит, вон; кого ты ждешь? вce разъехались, и лампу потушили. Петр и пошел, спросил кучера Игната: «Что, барыня ее выходила?» — «Да не выходила же», говорит…
— Ах ты, господи! — вскричал Федор Петрович, — да где ж она?
— Не могу знать. Карета стояла подле театрального подъезда до рассвета, какое до рассвета — уж солнце высоко было, когда они воротились домой,
— Кто, барыня?
— Нет, Петр и Иван.
— А барыня?
— Ее так и не дождались.
— Ах ты, господи! Это ни на что не похоже! Давай чаю!
— Ключи у барыни.
— Тьфу! Давай одеваться.
Федор Петрович оделся и отправился к Петру Григорьевичу. Петра Григорьевича не было уже дома; Софья Васильевна куда-то сбиралась ехать, только Катенька была в гостиной.
— Ах, Федор Петрович! — вскричала она радушно, бросаясь к нему навстречу, — как давно вы у нас не были!
У Федора Петровича забилось сердце от какого-то тайного, горького чувства; несмотря на строгое запрещение Саломеи Петровны не подходить к ручке Катеньки — молоденькой девчонки, он в забывчивости подошел к руке.
— Что вы такие смущенные?
— Ничего, Катерина Петровна, так, устал, жарко!
— Вы пешком пришли?
— Пешком.
— Как же это вы осмелились? Сестрица не позволяет вам пешком ходить, — сказала шутя Катенька, — постойте, вот я ей окажу!
«Господи! — подумал Федор Петрович, — если б Катенька-то была моей женой!..»
— Вы что-то все думаете, не отвечаете.
— Отвечать-то, Катерина Петровна, нечего. Как на душе скребет, так бог знает что и отвечать.
— Что за несчастие такое с вами случилось?
— Помилуйте, встанешь в семь, жди до полудня чай пить!
— Кто ж вам велит?
— Кто? да это уж жизнь такая, неприятно же врозь пить чай… да добро бы в полдень, а то сегодня я по сю пору чаю еще не пил!
— Отчего ж это? Хотите, я велю поставить самовар.
— Сделайте одолжение… Ключи у Саломеи Петровны, а она еще, бог знает, со вчерашнего дня по сю пору не возвращалась домой.
— Как! — вскричала Катенька.
— Да так. Я уж этой жизни и не понимаю!
— Коляска готова? — раздался голос Софьи Васильевны; и с этими словами, она, разряженная, вышла в гостиную. — А! Федор Петрович.
Федор Петрович подошел молча к руке.
— Что это вас давно не видать, вы как чужой стали! Что Саломея делает?
— Да я пошел, ее еще не было дома, — отвечал Федор Петрович, стараясь говорить спокойным голосом.
— Маменька, Федор Петрович еще не пил чаю, я велела поставить самовар.
— Где ж вы были все утро?
— Дома.
— Напой, Катенька, Федора Петровича чаем; а мне нужно ехать. Прощайте, Федор Петрович, поцелуйте за меня Саломею.
— Покорнейше благодарю! — отвечал Федор Петрович по модному выражению, переведенному с французского диалекта.
Софья Васильевна поклонилась довольно сухо и уехала. Софья Васильевна сердита была на Федора Петровича, потому что Саломея, не позволив давать отцу своему денег взаймы, на него же свалила отказ.