Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
Черномский в ответ простонал.
«Э! да куда ж я еду? — спросил Дмитрицкий сам себя, — куда ж мне ехать? а? вот вопрос». — Эй, ямщик, куда идет эта дорога?
— Да в Могилев же, в Могилев.
— А что ж я буду делать в Могилеве? А еще куда?
— Из Могилева в Минск, да на Смоленск.
— А что ж я буду делать в Минске и в Смоленске? Мир велик, а прислониться негде, и ни одной души, которой бы можно было сказать откровенно: послушай, душа моя, поверишь ли ты мне, что я ужасная свинья. «Неужели?» — Ей-ей! черт сбил меня с пути, и вот, сам не знаю, что делать на белом свете. — «Женись». Да не знаю, где живет невеста, — куда к ней ехать? Родилась ли она, жива, или умерла, ничего не знаю. Другим как-то счастье: все само ладится. Уж если влюбится и навяжется на шею, так по крайней мере девушка, а не чужая жена, как, например, Саломея Петровна. Уверила, что я создан, собственно, для нее, а она для меня, я и поверил, да и увез ее. Что ж из этого вышло? она на стороне, я на другой… А желательно было бы знать, что с ней делается: где она? что она?… Удивительный характер! Поскакала от мужа, от отца, от матери, черт знает куда, точно как из гостей домой!.. Отец и мать!.. Господи боже мой, отец и мать!.. Я бы поехал теперь к отцу и матери… «Здравствуй, Вася, здравствуй, сынок!» У Васи сердце бы порадовалось, Вася бы заплакал. «Это что у тебя? где это ты нажил?» — «Бог дал». — «Ах ты мое нещечко», — сказала бы матушка и заплакала бы с радости. «Врешь, брат, — сказал бы отец, — верно, ты черту служишь!» — и заплакал бы с горя… Да это все мечта: батюшка умер давным-давно, а матушка недавно скончалась… Э! Да у меня есть тетка и сестра невеста… Верно, в бедности живут… Вот случай осчастливить Наташеньку… прекрасно!..
Дмитрицкий стал развивать и лелеять эту мысль в голове.
Приехали на станцию.
— Матеуш! — крикнул Дмитрицкий, — распорядись скорей о лошадях.
— Нет, пан, — отвечал Черномский, соскочив с козел, — лошадей успеют запрячь; прежде всего надо решить, кому пановать на этом свете; если пан благородный человек, то не откажется на мой вызов… пара пистолетов есть…
— Изволь, брат, пойдем! вот тут же в рощице. Только не иначе, как оба заряда в один пистолет; а потом выбирай любой; но подлецу я в руки не дам пистолета, а сам, одним дулом себе в пузо, а другим тебе.
— Нет, я на это не согласен!
— Так пошел, записывай подорожную! ну!
— Это, пан, бесчестно!
— Ну!
Черномский бросился от Дмитрицкого.
— Постой, поди сюда! Вот что я тебе скажу: хочешь, чтоб я возвратил тебе название плута грабе Черномского, и все, разумеется, кроме того, что у меня выиграли мошенники? Хочешь?
— Пан обязан воротить мне все!
— Ну, это мечта; ты слушай, что я тебе говорю; во-первых, отвечай, женат ли ты?
— Женат, пане, имею шесть человек детей, на руках моих все родные; все, что нажил трудом, нажил для обеспечения своего бедного семейства; а пан хочет лишить меня всего, пустить по миру по крайней мере двадцать человек!
— Так ты женат? Ну, черт с тобой, ступай, да чтоб скорее лошадей.
— А пану для чего знать, женат я или нет?
— Дело кончено, так нечего и говорить условий, на которых я бы тебе возвратил парик с усами и имущество Черномского.
— Да я прошу сказать мне, пане, какие условия, может быть, я их исполню.
— Нет, уж кончено; ты женат и мне не годишься.
— Я пану нарочно сказал, что я женат.
— Подлец! думал разжалобить; теперь уж я не поверю.
— Ей-ей, не женат!
— Так хочешь жениться на моей сестре? девочка чудо, с хорошим состоянием, умна; ну, просто, отдаю ее тебе, как свинье апельсин, для того только, чтоб исполнилось мое предсказание, что она будет графиня.
— Пан все отдаст мне?
— Все, кроме выигрышных у меня.
— То есть восемь тысяч?
— Нет, любезный, сто восемь.
— Э, нет, пане, не могу согласиться.
— Ну, не можешь, так оставайся холостым Матеушем.
— Но какие ж выигранные сто тысяч у пана? Я и не знаю об них.
— А вот те, что шайка твоя выиграла у меня.
— Пан обижает меня!
— Ну, обижаю, так оставайся холостым Матеушем.
— Я готов двадцать тысяч из своих кровных прибавить к восьми, а больше не в состоянии.
— Ты дурак: изо ста тысяч я шестьдесят назначил твоей будущей жене в приданое.
— Восемьдесят, пан, и мне отдать в день свадьбы.
— Торговаться? так ни жены, ни копейки! убирайся!
— Пан сдержит свое слово свято? — Еще спрашивает!
— Ну, так и быть, я согласен. Вот рука моя.
— Пошел к черту с своей грязной рукой!
— Прошу пана отдать мне ключи.
— Нет, приятель, это будет все сделано следующим образом: теперь мы поедем в Шклов; там я кое-что куплю к свадьбе, — там, говорят, все есть у жидов, и дешево; а потом поедем в Путивль, где живет моя тетка. До тех пор ты будешь Матеуш, слышишь?
— Пан не верит мне, что я исполню данное слово? Я не могу унижать себя, ехать на козлах.
— Врешь, поедешь и на деревянном козле, на котором вашу братью мошенников кнутом дерут.
— А если, пан, свадьба как-нибудь не состоится?
— Если только не ты в этом будешь виноват, получишь все, как сказано.
— И условленное приданое?
— Половину.
— Ну, так и быть!
Лошади были запряжены; Черномский, понимая нрав Дмитрицкого, верил ему на слово, и как низкая душа обратился в совершенного холопа. Прикрикивал в подражание Дмитрицкому на ямщиков, на смотрителей, называл барина его сиятельством; но только портил дело.
— Поди-кось какой! — говорили ямщики, — экой страшный! расхрабрился! запрягай сам скорее!
— Еще прикрикивать вздумал! так нет же лошадей, все разошлись, а курьерских не дам! — говорили и смотрители станций.
Дмитрицкий платил тройные и четверные прогоны, сидел по нескольку часов на станциях и ехал как на волах.
Приехав в Шклов, он расположился в гостинице у жида, потребовал почтовой бумаги и написал следующее письмо к тетке:
«Любезная тетушка Дарья Ивановна. С год тому назад вы писали ко мне в полк, жаловались на недостатки и просили прислать хоть рублей сто; тогда у меня, ей-ей, ничего не было. Теперь очень рад служить вам: ведь вы да Наташенька только и родных у меня. Наташеньке я везу жениха, моего приятеля, графа. Только вы, пожалуйста, наймите богатый дом, со всей роскошью, да нашейте моей сестричке, будущей графине, модного платья и разных уборов, чтоб все было на знатную ногу, чтоб не стыдно было принять сиятельного. На расходы посылаю двадцать тысяч, а сам привезу все приданое, шалей, материй, драгоценных вещей и всего. Поторопитесь все устроить, недели через две я непременно буду.
Вложив в конверт двадцать тысяч, Дмитрицкий запер свою комнату и сам отправился с письмом на почту, отдав приказ Черномскому привести жидов с товарами. Почта была в двух шагах, и потому Дмитрицкий скоро возвратился; но жиды пронюхали богатого покупщика, набежали со всех сторон с узлами и ящиками, разложили свои товары на полу и перебранивались. Жид Мошка с узлом полотна уверял жида Иоску с ящиком янтарных колечек, сердечек, мундштучков, игольников и прочее, что пану не нужны его игольники, что пан не шьет; а Иоска твердил, что пан не такой дурак, чтоб стал покупать у Мошки миткаль вместо полотна.