Приключения Родрика Рэндома
Шрифт:
Я дал ему понять, что этот способ более подходит нам по нашему положению, чем первый, если только он не считается позорным.
— Позорный! — воскликнул он. — Боже избавь! Есть немало почтенных людей, богатых людей, скажу даже — превосходных людей, которые ныряют ежедневно. Мне приходилось видеть много прекрасных джентльменов в камзолах с кружевами, которые обедали весьма удобно за три с половиной пенса, а затем шли в кофейню, где были на равной ноге с самыми знатными лордами. Да вот вы сами своими глазами убедитесь, я пойду сегодня с вами и покажу вам все.
И он в самом деле отвел нас в какой-то проулок, где, замедлив шаг, предложил следить за ним и делать то, что он делает; затем, пройдя несколько шагов, он нырнул в подвал и мгновенно исчез. Я последовал его примеру и, благополучно спустившись вниз, очутился в обжорке, почти задохнувшийся от запаха жареной говядины, окруженный кучерами наемных карет, носильщиками портшезов, ломовиками, лакеями, безработными или живущими у хозяев на своих харчах; все они поедали требуху, говяжьи ножки, студень или колбасу, усевшись за отдельными столиками, накрытыми скатертями, от которых меня затошнило.
Пока я стоял, недоумевая, садиться ли мне за стол, или выбираться наверх, Стрэп, спускавшийся вниз, оступился, влетел в эту ужасную обжорку и сбил с ног кухарку, подававшую в этот момент миску с супом одному из посетителей. При своем падении она разбила миску об ноги барабанщика пешей гвардии и столь жестоко его обварила, что он вскочил и завертелся, изрыгая проклятия, от которых у меня волосы встали дыбом. Пока он развлекал присутствующих привычным для него красноречием, кухарка встала и, смачно выругав виновного в этой незадаче беднягу, лежавшего под столом и потиравшего с кислой миной огузок, зачерпнула соль из солонки, которую держала, и, спустив вниз чулок барабанщика, а вместе с ним и кожу, высыпала соль на больное место. Едва эта припарка возымела свое действие, как барабанщик, уже замолкавший, столь неистово взвыл, что вся компания содрогнулась; схватив стоявший рядом оловянный кувшин, вместимостью в пинту, он стиснул края его так, словно кувшин был кожаный, и при этом страшно искривил рот, скрежеща зубами. Сообразив, в чем причина такого неистовства, я приказал кухарке смыть соль и полить ногу маслом, что она и исполнила, принеся ему немедленное облегчение.
Но тут возникло новое затруднение, так как хозяйка потребовала уплаты за кувшин, ставший отныне непригодным. Барабанщик поклялся, что заплатит только за съеденное, присовокупив, что она должна быть благодарна ему за умеренность, а не то он еще взыщет с нее за убытки. Стрэп, предвидя, что все падет на его голову, посулил заплатить хозяйке и потребовал ужин, чтобы угостить барабанщика, чем совершенно умиротворил его и потушил вражду. После того как все уладилось, мы уселись вместе с хозяином за стол и получили чудесный обед из говяжьих ножек, уплатив каждый два с половиной пенса, включая в эту сумму хлеб и слабое пиво.
Глава XIV
Днем мой сотоварищ предложил пойти к своему приятелю, который, как мы знали, жил по соседству; мы отправились туда, и нам посчастливилось застать его дома. Этот джентльмен, прибывший из Шотландии три-четыре года назад, открыл в городе школу для обучения латыни, французскому и итальянскому языкам; но глазным образом он преподавал английское произношение по методе, самой скорой и необычной из всех, какие применялись доселе, и если его ученики говорили так, как их учитель, то надо сказать, что сию последнюю свою задачу он решал отменно. Ибо, хотя я легко понимал каждое слово с той поры, как прибыл в Англию, три четверти слов из его диалекта были непонятны мне так же, как если бы он говорил на арабском языке или на ирландском. Был он среднего роста и весьма сутулился, хотя едва достиг сорока лет; лицо его было ужасно попорчено оспой, а рот растянут от уха до уха. Он был облачен в халат из шотландки, перехваченный вокруг талии старым сержантским поясом, и в парик с косицей и тупеем высотой в три дюйма по моде эпохи Карла Второго.
Радушно встретив Стрэпа (приходившегося ему сродни), он осведомился у него, кто я таков, и, узнавши, пожал мне руку и сказал, что учился в школе с моим отцом. Ознакомившись с моим положением, он заверил меня, что готов мне служить по мере сил — советом или чем-нибудь иным; говоря это, он смотрел на меня весьма пристально, ходил вокруг меня и бормотал: «Господи Иисусе! Ну, и вид!» Скоро я разобрал его восклицания и сказал:
— Мне кажется, сэр, вам не нравится мой костюм?
— Костюм? — переспросил он. — У себя на родине вы можете называть это как угодно, но, клянусь, здесь это маскарад… Ни одна христианская душа не впустит к себе в дом такую фигуру! Не понимаю, как это собаки за вами не охотятся! Вы были на Сен-Джемской рыночной площади? Клянусь, вы похожи на двоюродного брата орангутанга!
Услыхав такие речи, я призадумался и задал ему вопрос, допустят ли меня завтра к мистеру Кринджеру, от которого весьма зависело пристроить меня к какому-нибудь делу.
— Мистер Кринджер, мистер Кринджер… — повторил он, поскребывая щеку. — Может быть, он и достойный джентльмен… ничего дурного я о нем не слыхивал, но вы зависите от него одного, что ли? Кто рекомендовал вас ему?
Я вытащил письмо мистера Крэба и поведал ему о том, на чем зиждутсямои надежды; в ответ на это он уставился на меня и повторил:
— Господи Иисусе!
Поведение это показалось мне дурным предзнаменованием, и я попросил его помочь мне своим советом, что он и обещал охотно; в подтверждение сего он направил нас в бывшую неподалеку лавку, где торговали париками, строго наказав мне не появляться перед мистером Кринджером, пока я не расстанусь с этими рыжими волосами, которых, по его словам, достаточно, чтобы поселить в человечестве неприязнь ко мне. А когда мы двинулись в путь, чтобы последовать его совету, он окликнул меня и велел передать мое письмо мистеру Кринджеру в собственные руки.
Пока мы шли, Стрэп ликовал по поводу приема, оказанного нам его другом, который, по-видимому, заверил его, что в один-два дня подыщет для него доброго хозяина.
— А вот теперь, — говорил Стрэп, — вы увидите, какой парик я выберу для вас. Во всем Лондоне — а это не шутки — нет цырюльника, который всучил бы мне гнилую подкладку или негодный волос… И в самом деле, сей рачительный малый вступил в такие длительные пререкания с торговцем, что ему раз двадцать предлагали покинуть давку, чтобы поискать парик подешевле. В конце концов я выбрал за десять шиллингов, приятный на вид короткий парик и вернулся домой, где Стрэп во мгновение обкорнал мои волосы, вызывавшие такое неудовольствие учителя.
На следующий день мы встали спозаранку, предупрежденные, что мистер Кринджер принимает еще при свечах всех уповающих на него и что сам он должен присутствовать на утреннем приеме милорда Террьера на рассвете, потому что его лордство присутствует на утреннем приеме министра между восемью и девятью часами. Когда мы пришли к дому мистера Кринджера, Стрэп, дабы показать мне образец своего хорошего обхождения, стал тарахтеть дверным кольцом так громко и долго, что вызвал тревогу по всей улице; вдруг отворилось окно третьего этажа в соседнем доме, и из него столь ловко опорожнили ночную посуду, что бедняга цырюльник промок до костей; что до меня, то, к счастью, я стоял немного поодаль и избежал этого неароматного потопа. Тем временем лакей открыл дверь и, не видя никого кроме нас, недовольно спросил, я ли производил такой чертовский шум и что мне надобно. Я ответил ему, что имею дело к его хозяину и хочу его видеть. В ответ на это он захлопнул дверь перед моим носом, порекомендовав мне научиться раньше вежливости, прежде чем получить доступ к его хозяину. Огорченный этой неудачей, я обратил свое раздражение против Стрэпа, которого резко упрекнул за его самонадеянность; но он, не обращая внимания на мои слова, занят был тем, что выжимал свой парик, а засим поднял изрядной величины камень и с такой силой запустил им в дверь дома, из которого его оросили, что замок сломался, дверь распахнулась и Стрэп дал тягу, оставляя на мое благоусмотрение, следовать за ним либо нет.