Приключения Тома Сойера (др. перевод)
Шрифт:
Сквозь пролом на другом конце полуразвалившегося строения прокралась внутрь некая тень, однако мальчики ее не заметили.
— Том, — прошептал Гекльберри, — думаешь, мы теперь совсем уж не проболтаемся — никогда?
— А как же. Что бы ни случилось, мы должны помалкивать, иначе помрем на месте — забыл?
— Ну, тогда, может, и не проболтаемся.
Какое-то время они продолжали перешептываться, и вдруг снаружи, футах в десяти от них, завыл, протяжно и траурно, пес. Обуянные ужасом мальчики прижались друг к другу.
— Это он на кого из нас воет? — задыхаясь, спросил Гекльберри.
— Не знаю…
— Нет, лучше ты, Том!
— Я не могу… просто не могу, Гек!
— Ну пожалуйста, Том. Слышишь, опять!
— О Господи, спасибо тебе! — зашептал Том. — Я узнал его голос. Это Булл Харбисон. [2]
— А, ну тогда хорошо, а то я уж перепугался до смерти, Том. Поспорить готов был, что пес бродячий.
2
Если бы мистер Харбисон владел рабом по имени Булл, Том сказал бы «харбисонов Булл»; сына же мистера Харбисона, как и его пса, следовало именовать «Буллом Харбисоном».
Пес взвыл снова и сердца мальчиков снова сжались.
— Ну нет, это не Булл Харбисон! — шепнул Гекльберри. — Да выгляни же, Том!
Том, трепеща от страха, сдался и приложил глаз к трещине в стене. А потом еле слышным голосом сообщил:
— Да, Гек, это бродячий пес!
— Быстрее, Том, быстрее! Скажи, на кого он воет?
— По-моему, на обоих, Гек, — мы ж с тобой рядом сидим.
— Ну все, Том, крышка нам полная. Уж я-то в точности знаю, куда попаду. Погрешил на своем веку.
— Да и мне поделом! Нечего было уроки прогуливать и никого не слушаться. Ведь мог бы, кабы постарался, быть добродетельным, как Сид — но куда там. Нет, если я сегодня отверчусь от беды, так, клянусь, меня тогда из воскресной школы палкой не выгонят! — и Том начал часто-часто шмыгать носом.
— По-твоему, это ты грешник! — Гекльберри тоже зашмыгал носом. — Опомнись, Том Сойер, по сравнению со мной ты — святая облатка. О, господи, господи, господи, да если б у меня была хоть половина твоих шансов.
Том вдруг перестал шмыгать и зашептал:
— Погоди, Гек, взгляни! Он же хвостом к нам стоит!
Гек приник к щели и сердце его переполнила радость.
— Точно, хвостом, чтоб я сдох! И раньше так стоял?
— И раньше тоже, а я, дурак, и не подумал об этом. Фу, знаешь, прямо от сердца отлегло. Но на кого же он воет-то?
Вой прервался. Том навострил уши.
— Чш! Что это? — шепнул он.
— Похоже на… свинья вроде хрюкает. Не — это кто-то храпит, Том.
— Верно! А где, Гек?
— По-моему, там, на другом конце. Звук, вроде, оттуда идет. Там иногда папаша ночевал, вместе со свиньями, да только, клянусь писанием, он как захрапит, так все вокруг трясется. Опять же, папаша, сдается мне, в наш город больше не вернется.
И мальчиками в очередной раз овладела жажда приключений
— Слушай, Гекки, пойдешь со мной, если я впереди пойду?
— Не по душе мне это, Том, — а ну как там Индеец Джо?
Том дрогнул. И все же, искушение было настолько сильным, что мальчики решили попытать счастья, договорившись, впрочем, что, если храп прекратится, они тут же дадут стрекача. И оба начали на цыпочках, гуськом, прокрадываться на другой конец дубильни. Когда до храпуна осталось шагов пять, Том наступил на сучок, и тот с громким треском переломился. Спящий застонал, заерзал и на лицо его пал свет луны. Это был Мэфф Поттер. Едва он зашевелился, сердца мальчиков замерли, а надежды так и умерли вовсе, но теперь все их страхи улетели прочь. На цыпочках же они выбрались сквозь пролом в дощатой стене наружу и, отойдя на несколько шагов, остановились, чтобы попрощаться. И тут по воздуху ночи снова поплыл протяжный, погребальный вой! Мальчики, оглянувшись, увидели бродячего пса, который стоял, поняв к небесам нос, в нескольких футах от Поттера — мордой к нему.
— Господи, так вот он на кого! — выдохнули оба.
— Слышь, Том, — говорят, в полночь, недели две назад, бродячая собака заявилась к дому Джонни Миллера, да как завоет, а в тот же вечер туда еще и козлодой прилетал, сидел на перилах веранды и пел. И ничего, все живы-здоровы.
— Да знаю я. И что? Разве в следующую же субботу Грейси Миллер не повалилась в кухонный очаг и не обожглась до жути?
— Так-то оно так, но ведь не померла же. И вообще она уже на поправку идет.
— Ладно, подожди еще, увидишь. Покойница она — такая же, как Мэфф Поттер. Так говорят негры, а уж они-то, Гек, в этих делах толк знают.
Мальчики разошлись, погруженные в глубокие размышления. Том, чувствуя себя совершенно измотанным, влез через окно в спальню, с ненужной осторожностью разделся и заснул, успев поздравить себя с тем, что никто его не хватился. Он и не знал, что тихо похрапывавший Сид вовсе не спал — и уже около часа.
Когда Том пробудился, Сида рядом не было. Судя по свету в окне, время стояло позднее, да и сам воздух говорил об этом. Том испугался. Почему его не разбудили, почему не тормошили, пока он не проснулся, как это делалось всегда? Душу Тома наполнили дурные предчувствия. Он оделся — быстро, за какие-то пять минут — и сошел вниз, по-прежнему сонный, ощущающий, как ноет все его тело. Семья, уже успевшая позавтракать, сидела за столом. Ни слова упрека Том не услышал, однако и взглядом встречаться с ним никто не желал, — в столовой стояло церемонное беззаботный вид — напрасный труд: ни одной улыбки в ответ, — и Том тоже примолк, и душа его погрузилась в бездну отчаяния.
После завтрака тетя призвала его к себе, и Том почти возликовал, надеясь, что она его высечет — куда там. Тетя расплакалась, спросила, как мог он уйти из дома, как мог разбить ее старое сердце, а затем сказала ему, что он обрекает себя на погибель, что сведет седину ее с печалью во гроб, что пытаться спасти его она больше не станет, потому что попытки эти бессмысленны. Все это было хуже тысячи порок, сердце Тома заныло почище тела. Он расплакался, стал молить о прощении, обещать и обещать, что совсем исправится, и тетя отпустила его, однако Том понимал, что прощение он получил не полное, а доверие, которое она питала к нему, сильно пошатнулось.
Ушел он от тети таким несчастным, что даже не стал сводить счеты с Сидом, и тот совершенно напрасно удрал из дома через заднюю калитку. В школу Том приплелся удрученным и грустным и, получая вместе с Джо Харпером порцию розог за вчерашний прогул, хранил выражение человека, чье сердце тяготят печали, к подобным пустякам безразличные. После порки он сел на свое место, уперся локтями в парту, опустил подбородок на ладони и уставился в стену неподвижным взглядом страдальца, который уже познал в жизни все и, куда ему теперь направить стопы свои, не знает. Один из его локтей упирался в нечто твердое, жесткое. Том долгое время терпел это неудобство, потом медленно и печально сдвинул локоть, вздохнул и взял помеху с парты. Помеха была завернута в бумажку. Том развернул ее. Последовал протяжный, тягучий, исполинский вздох, а затем сердце Тома разбилось. Взорам его предстала медная шишечка от каминной подставки для дров!