Приключения в Красном море. Книга 1(Тайны красного моря. Морские приключения)
Шрифт:
Ночью ветер стих, и перед рассветом с гор подул бриз, который принес запахи растений и поведал о странствии, совершенном ветерком над лесными просторами.
Благоприятные погодные условия позволяют мне достичь Асэба, не меняя моего плохонького паруса. Кажется, что мы плывем по многоводной тихой реке шириной более мили, несущей свои светлые воды между плодородных берегов. Но это всего лишь иллюзия; вода горькая на вкус, а прекрасные деревья лишены плодов. Можно умереть от жажды и голода среди этих зеленых декораций.
После двух часов «речного» плавания мы входим в просторный залив, подходящий вплотную к красным и черным горам, которые ощетинились вулканическими конусами; в самой его глубине вдоль воды расположился белый город, окруженный
Несколько арабских фелюг стоят на якоре недалеко от берега, это наводит меня на мысль, что тут находится стоянка, и я бросаю якорь там же. Какой-то туземец с очень высокой феской на голове, украшенной длинным пером, наподобие громоотвода, подает нам знаки. Это итальянский солдат. Я выхожу на берег и предъявляю документы. Нам придется ждать разрешения врача, одновременно являющегося резидентом — комиссарио.
Через час следует, наконец, приказ выгрузить оружие: 6 ружей и 50 патронов. Я протестую, так как мне надо пробыть здесь всего несколько часов (время, необходимое для покупки парусины), поэтому бесполезно выгружать оружие на такой короткий срок. Но аскер неумолим. Тогда в весьма дурном расположении духа я отправляюсь к комиссарио.
Мы идем к большому строению, господствующему над морем и стоящему на мадрепоровом возвышении. Местные солдаты, все в тех же нелепых фесках с пером, стоят на посту.
Я вхожу на веранду, где сидят на корточках другие туземцы с грязными повязками на ногах и перебинтованными головами: очевидно, это больные.
Бюст итальянского короля с величественным и самодовольным видом созерцает стены, изъеденные селитрой и солью. В удушливых и влажных потемках витает запах рассола и невидимых писсуаров. Из глубины резиденции волнами поступает запах обжаренного на прогорклом масле лука.
Дверь в кабинет резидента открыта. Там никого нет.
Под столом на выщербленном блюде потеет пузатый пористый сосуд из красной глины, ожидая прихода хозяина. С потолка каким-то непонятным лоскутом свисает панка; в углу, раскрыв рот, спит равнодушный к тучам мух, оспаривающих друг у друга отверстия на его блаженном лице, юное существо, которому поручено управлять этим устройством. Этому данакильцу восемь-десять лет от роду, он откомандирован сюда из исправительной тюрьмы, чтобы освежать комиссарио. Как и все его соплеменники, он обладает способностью погружаться в сон, забывая о всех невзгодах. Тюрьма для таких людей — это долгая спячка, где время не поддается исчислению.
Наверху раздаются чьи-то шаги, лестница поскрипывает, появляется толстый человек с засученными рукавами.
Поскольку он немало удивлен тем, что видит европейца, прибывшего сюда не на ежемесячном почтовом судне, ему требуется некоторое время, чтобы понять, что я приплыл на фелюге. Не зная пока, о чем пойдет речь, он начинает с санитарных формальностей: все мои люди заходят в кабинет один за другим. Покончив с делами, комиссарио предлагает мне остаться на завтрак. Пастушата и кьянти доставляют мне неизъяснимое наслаждение.
В Асэбе с ним находится лишь пилото, начальник порта, который также ведает почтой, но они в ссоре и посылают друг другу записочки по служебным вопросам.
Два европейца, оказавшись в этом заброшенном адском уголке земли, не могут не испытывать взаимной неприязни.
Я оставляю этого славного доктора за его сиестой: благодаря панке, он может спать, не опасаясь, что его потревожат мухи. Доктор поведал мне о том, что ему долго не удавалось отыскать способ, который помешал бы пленнику спать одновременно с ним. Сперва он попробовал револьвер. Нет ничего лучше, сказал он, чем выстрел, чтобы поднять на ноги спящего человека, однако негр быстро привык к стрельбе. Затем доктор изобрел такую штуку: с помощью веревки, пропущенной через блок, он подвесил под потолком кувшин с водой. Человек, приводящий панку в движение, держит веревку в руках, но стоит ему заснуть, как веревка выскальзывает из рук и его окатывает водой из кувшина. Однако мальчишка ухитрялся спать с зажатой в кулаке веревкой,
Во всем остальном этот почтенный доктор — превосходный человек, ему и невдомек, что он подвергает своего слугу ежедневной пытке. Не он ли строго наказал греческого лавочника за то, что тот дал пощечину своему бою? Надо учить этих людей быть гуманными по отношению к чернокожим!..
Я направляюсь в местную деревню, то есть в ту часть города, которая населена данакильцами и арабами, другие его районы обезлюдели: там остались только два европейца, грек и армянин, оба гнусные типы. Они торгуют всем и соперничают друг с другом, однако основной доход приносят им не их лавочки. Позднее я расскажу об этих левантинцах [21] , погрязших в туземной жизни и бессовестно спекулирующих всем, чем только можно.
21
Левантинцы — небольшая этническая группа в составе сирийцев и ливанцев, потомки европейских колонистов. (Примеч. ред.)
Я нахожу своих людей сидящими за старыми грязными ящиками на «террасе» данакильской кофейни. У них презабавный вид. Абди показывает на них рукой, смеясь и подмигивая.
— Сакраним. (Они пьяны.)
— Господи, чего же они выпили?
— Дум.
В самом деле, я вижу, как из рук в руки передаются бутылки с шипучим напитком. Это пальмовое вино. Я пригубил его, оно оказалось довольно приятным на вкус, напоминает крепковатый сидр. Если его остудить, то будет в самый раз.
Напиток представляет собой забродивший сок пальмового дерева, называемый думом. В растительном мире пальмовое дерево почти то же самое, что верблюд в мире фауны: пальме не нужно ничего, кроме песка и воспоминаний о дожде. Несмотря на такие суровые условия, в голубое небо из земли рвутся длинные стебли; разветвляясь, подобно причудливым канделябрам, они заканчиваются небольшими метелками из листьев, имеющих форму сабельных клинков.
Головки молодых побегов на кончиках ветвей обрубают, и из ростков сразу же начинает выделяться и капать сок. Для того чтобы его собрать, подвешивают кулек из свернутых спиралью пальмовых листьев, образующий своеобразную водонепроницаемую корзину вместимостью от половины до трех четвертей литра. Каждое утро «корзину» опорожняют, выливая из нее сок, накопившийся за сутки — примерно четверть литра или чуть поменьше, если подпочва очень сухая.
Сколько раз прибегал я к помощи этого чудодейственного дерева; в ствол вонзаешь нож, а потом прямо из надреза отсасываешь горьковатый и пресный, если он не забродил, сок, за неимением ничего лучшего, хорошо утоляющий жажду.
Плод пальмового дерева напоминает большое коричневое яблоко, его мякоть, толщиной всего в полсантиметра, жилистая и сладковатая, в лучшем случае ее можно сосать. Но более всего ценится сердцевина плода величиной с яйцо и твердая, как слоновая кость. Из нее делают пуговицы, называемые кокосовыми; это основной промысел местных жителей.
Пальмовый лист, называемый тафи, дает все эти циновки, ковры, мешки, которые распространены повсеместно — от Порт-Судана до Занзибара. Данакильцы и сомалийцы плетут из тафи молельные коврики, корзинки и т. п. Наконец ствол дерева, после того как с него соберут кокосовые орехи и сок, обдерут листья, идет на изготовление балок и стропил.