Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Пространство перед магазином с примыкающим к нему пивным ларьком, было запружено народом. Ларек, однако, был запечатан, на крыше его возвышалась трибуна, на которой некий оратор, орудуя каменным топором собственного красноречия, раздувал классовую ненависть у собравшейся перед ним толпы.
Судя по лозунгам, здесь собрались приверженцы партии устарелого марксистского толка, только флаги были почему-то оранжевые - выцвели, видимо. Негнущиеся спины трудящихся закрывали урну для бюллетеней, но все же видно было изредка, как кто-либо подходил и опускал
Слушали с интересом. Лозунги были простые, доходчивые. Раздавались виваты. Некоторых пробирало до самых недр. Я все никак не мог сосредоточиться на речи оратора. Ни эмоциональный накал, ни пространные периоды не цепляли слух. Во мне эхом отзывались лишь заключительные фразы.
– Я бедноту уважаю, - говорил граф Утятин с обескураживающей чистосердечностью.
– Я с беднотой на ты. Но эти поборники примитивного равенства мне глубоко не симпатичны, маркиз. Ну как можно маркиза с марксистом равнять?
– Мы, опальные, объединившись с подпольными, - поднимал голос оратор, - и выйдя из тени ...
'И эти в тени', - подумал я.
Утятин пошире открыл окно и пронзительно засвистел. Я не ожидал от него такого умения.
– Там богатые бедных бьют!
– заорал Утятин, как только на его свист обратили внимание.
– Где?
– взметнулась толпа.
Чем человек бедней и честней, тем он доверчивей. Не знаю, чем эту взаимосвязь объяснить. Пролетарии постоянно пролетают из-за своей доверчивости. Толпа, еще минуту назад доверчиво внимавшая оратору, рванулась туда, куда простер свою руку Утятин.
Нас один за другим обогнали наши автобусы. Я написал: 'наши'? Вычеркните. Не хочу себя с феодалами отождествлять.
Последний притормозил, из окна высунулся какой-то боксер.
– Что ж это вы, Иван Павлович? Где мы их теперь ловить будем? У нас разнарядка, на наш автобус - восемьсот человек.
– Извините, Сережа, - сказал виновато Утятин.
– Удержаться не мог. Ничего, наловите где-нибудь. Там подальше анархисты будут.
Шувалов, полагая, что разговор исчерпан, тронул педаль. Мы вновь обогнали эти четыре автобуса. Но минут через пять шевалье вновь вынужден был притормозить.
На этот раз толпа была меньше, а социальный статус более разнородный: от опрятных интеллигентов до оборванцев-бомжей - элемент сплошь нетрудовой и нетрезвый. Оратор на баррикаде из каких-то бочек, ящиков, деревянной и пластмассовой тары, вещал:
– Анархия - мать порядка, и как всякая порядочная мать ...
– Твою мать, - выругался, успев увернуться от нашего 'Пежо', какой-то пожилой анархист.
Я думал, анархизм как архаическое вероисповедание прекратился уже. Однако в этом городе еще пребывал в реликтовом состоянии.
Мы, лавируя, обогнули толпу. Оглянувшись,
– Куда их?
– поинтересовался я.
– На избирательный участок, в Дворянский Клуб. Шутка ли, шестьдесят тысяч по всем прогнозам не добираем. Не понимает народ своего счастья. У нас основные соперники - мотыгинские и Старухин, - продолжал граф.
– А эти марксизматики и штирнеристы все равно не пройдут. Ходили, правда, слухи о некой третьей силе, четвертой уж теперь, раз Старухин откололся от нас, да что-то не видно их.
Кто не чужд увлечения жанровой живописью, тот помнит 'Выборы бобового короля'. Иные сценки были не менее жанрово выписаны. И вообще, состояние населения напомнило мне смутное время в Содоме перед самым бунтом. То же разнообразие мнений - от кумачовых революций до бархатных, от шоковой терапии до шелковой, а один банкир, вынув чековую книжку, предлагал задумать какое-нибудь число и тут же выписывал чек на задуманную сумму желающим. Предупреждая не каждого, что до понедельника его банк закрыт.
На медленной скорости проехал автомобиль с откидным верхом. Стоя на заднем сиденье, моя знакомая Маша, чаруя чернь, демонстрировала стриптиз. За машиной скорым шагом, а иные бегом, трусила изрядная часть населения.
– Куда они с этой голой женщиной во главе?
– спросил я.
– К Старухину, - сказал граф.
– Его методы.
У мэрии народу было побольше, и его все прибывало благодаря энтузиазму Маши и других волонтёрш. Площадь была запружена полностью, и чем ближе к трибунам, тем более возрастала плотность толпы.
И трибуна здесь была повыше, и площадка просторней. Можно было предположить, что основные события разворачиваются здесь. Гусар-основатель со своего постамента насмешливо взирал на сборище, а вокруг напирала, аплодировала, вопила народная толпа, заходилась в криворотом 'Ура!'. Ораторы, поочередно сменяли друг друга, всячески электризуя электорат. Говорил и Старухин. Граф первое время что-то помечал у себя в блокноте карандашом, но вскоре соскучился.
– Что-то наши запаздывают, - вздохнув, посетовал он.
Я бы тоже подобно ему заскучал, если бы дважды во время Старухинской речи над городом не повисал мираж. Один раз на востоке, другой - немного южнее, визуализируя процесс процветания, который он яркими красками расписал. Это явление для меня было в диковинку, и какие бы спецэффекты для этого ни использовались, мираж удался на славу.
Тот, что состоялся на востоке, носил индустриальный характер, воспроизводя трубы теплоэнергоцентрали, стены и оранжевые корпуса какого-то предприятия в натуральную величину. Доносился даже тонкий металлический визг - работали в инструментальном цехе станки, свиристели сверла, на участке сборки вращался под действием сжатого воздуха пневматический гайковерт. Виден был даже пожилой фрезеровщик - для этого стена на минуту стала прозрачной - тычущий пальцем в какой-то чертеж. Невдалеке начальник цеха чокался с группой рабочих.