Приключения юнкора Игрека
Шрифт:
Это чтобы больше слепых становилось, да?— спросил я.— Чтобы эти ваши «мухоморы» люди посчитали за опята или лисички, или даже — за белый гриб?
Это у кого как получится!— усмехнулся Суровцев.— Покупатель — он же как малый ребенок. Не хочет ребенок кашки, противно ему. А ты ему — сказочки под кашку подпусти, ловкую побасенку. Он тогда и не заметит, как проглотил кашку. Сложная это наука, и не вам, мальцам, в нее встревать. Коммерция...
А с Леопардом Самсоновичем у вас тоже была коммерция?— не выдержал я.— Вы ведь и ему «мухомор» подсунули.
Что за чушь?— насторожился Суровцев.— Выражайся яснее.
Пожалуйста!— согласился я.— Могу яснее. Ваш Ромка вон что в кабинете зоологии сделал. И коньяк он в школу приносил. Он! Больше некому, мы это точно знаем... И что же? Чуть на меня все не свалили. А когда мой папа все объяснил директору, Ромке все равно ничего не было. Ромка ваш — как «мухомор». Ему все можно. За него краской заплачено. И еще — стенка какая-то. Мне папа говорил... И в редакцию вы на меня жаловались, будто это все я...
Суровцев криво усмехнулся:
—Ну, акселераты! Во все нос сунут. А стенка — что? Он за нее денежки заплатил. А что помог ему раз добыть дефицитишко — так как же не причинить добро хорошему человеку? Не в моих это правилах. Мне ваш Мантюш ничего дурного не сделал. И детей не обижал. Впрочем, чего я вам об этом толкую? Малы вы еще.
Суровцев глянул на часы и развел руками!
Мне пора. Сиропову, шефу вашему, привет! А газетку пусть пришлет.
Коммерция!— передразнил Борька Самохвалов Суровцева, когда мы спускались к выходу.— Вранье на постном масле. Ишь, как он ее одним костюмчиком актрисой сделал. Войдите в кадр... Войдите в кадр...
—А сам-то ты!— не выдержал я.— Сам-то...
Борька вздохнул:
—Ерунда какая-то... Понимаю, что ерунда, а ничего сделать не могу. И зачем Макс меня фотографировал — никак в толк не возьму. Как ты думаешь: что ему Сиропов по телефону сказал?
— Откуда я знаю. Я и сам ничего не понял. Ты же видел, как Макс спешил.
—Слушай!— подпрыгнул Борька и прямо-таки выхватил из моих рук сетку, которую дал мне подержать, когда «пошел в кадр» взамен мамаши,— Ты диктофон выключил?
А кто его включил?— удивился я.— Ты, что ли?
Ну!— и Борька нажал на черную клавишу.— Есть!
Когда же ты его включил?!— восхитился я.— И — так незаметно... Ну, молодец!
А как начался весь этот кинематограф — так сразу и включил. Просто так. Для смеха. Раз уж мы его взяли с собой, надо же было хоть что-то записать.
А если не записалось?— засомневался я.— Давай проверим.
Выбежав из магазина, мы присели на скамейку, включили диктофон и сразу же услышали строгий голос: «Мамаша! Одну минуточку!.. Вернитесь, пожалуйста. Нам без вас не обойтись...»
Суровцев!— расплылся в улыбке Самохвалов.— Попалась рыбка на крючок!
Крючок, кстати, ему и принадлежит,— напомнил я.— Не забудь, что Катька уже караулит нас у подъезда, чтобы отнять свой диктофон.
Вот и отдадим,— спокойно отозвался Борька.
С кассетой вместе?
Вот еще. Кассету оставим.
Это по какому такому праву?
—Скажем, что хорошую музыку случайно записали. Перепишем, мол, и сразу кассету отдадим. С этой музыкой вместе...
Я засмеялся. Борькина идея — дать Динэру Петровичу кассету с записью всего, что было в магазине — пришлась мне по душе. Для этого ее и переписывать не нужно. Сказать только, что переписали, и все. Пусть трясется. Пусть думает, что есть еще одна запись.
А как же заметка?— спросил Борька.— Подписушка, как сказал Сиропов.— Строк на двадцать... Будем писать или нет?
Надо позвонить Олегу,— сказал я.— О чем писать-то вообще. Про «мухомор», что ли?
Слушай, а давай дадим ему послушать запись!— предложил Самохвалов.
—Сейчас, что ли?.. Поздно уже. В школу опоздаем.
—Ладно,— согласился Борька.— Кассету все равно сегодня Катьке не отдадим. Пусть послушает Сиропов, кто его шикарным костюмом осчастливил.
—Взамен какого-нибудь «мухомора»!— прибавил я.
Как говорит Акрам — «Бумажный кораблик в одном лучше и сильнее океанского теплохода: умеет плавать в арыке».
У подъезда, вопреки нашим с Борькой предположениям, Кэт не оказалось. Не пришла она и на уроки.
Это ее Пирамидон загрыз,— сказал Борька,— Воротничок наш Катьку, видать, шибко напугал.
—Самохвалов, почему сегодня нет Суровцевой?— спросила Борьку Марта Борисова.
А почему я должен знать об этом?— обиделся Борька.— У нее брат в десятом, пойди и спроси.
—Вы живете в одном доме — вот я и спрашиваю.
—Дом большой, — неопределенно протянул Самохвалов.
Можно было подумать, что его интересуют размеры дома, а не отсутствие Суровцевой.
Сегодня же зайди к ней,— строго распорядилась Марта и узнай — не заболела ли...
А почему я?— с вызовом протянул Борька.— Может, я с ней в ссоре, зачем же мне тогда ходить?
Марта была невозмутима.
—Вот и отлично!— сказала она.— Прекрасный повод помириться перед Восьмым марта! Дружба — лучший подарок!
Слушая Марту, улыбнешься поневоле. Если следовать ее логике, так всем мальчишкам нашего класса следовало не валять дурака, а недельки две назад найти повод крупно поссориться со всеми девчонками сразу — да так, чтобы не оставить им никаких надежд на примирение. И только в самый канун праздника объявить, что все это было с нашей стороны всего лишь милой шуткой и что мы снова великодушно позволяем им дружить с нами... Вот было бы великолепно! И — никаких забот о сюрпризах и подарках! И где была Марта со своими советами раньше?