Прикосновенье ветра
Шрифт:
Это все внешнее. Более толково напишу, когда совсем выздоровею. Но я не умею рассказывать. Не знаю — получится ли у меня. Анна Андреевна очень любила Нику. Одну зиму она целиком прожила у Ники — это когда еще была жива Никина мать. И я думаю, что Анне Андреевне нигде не жилось так спокойно и уютно, как у Ники, хотя Ника жила тогда в невероятной тесноте.
За этот месяц я много читала и перечитывала. (Любимые книги я всегда читаю по многу раз.) Читали ли Вы когда-нибудь книгу С. Т. Аксакова «История моего знакомства с Гоголем»? Если не читали — прочтите, очень содержательная и очень со своим характером книга.
А где же Ваш Лафонтен? Я до сих пор не получила.
Простите бессвязность этого письма.
Мои самые добрые пожелания Вам и Вашим близким.
Пожалуйста,
благодарю Вас за новогодние благопожелания. Надеюсь, что и Вы получили уже мою новогоднюю открытку.
<…> Слава Богу, что сейчас Вы здоровы. Но Вам нужно быть осторожной и главное — перестать курить <…> Знаете, человек не должен полагаться только на свою волю, а должен в таких случаях быть педантом и даже вырабатывать себе целую стратегию. Отстраните от своих глаз все соблазны: не держите дома сигареты и спички; не позволяйте своим гостям курить перед Вами, даже с риском их обидеть.
Вот, учу Вас благоразумию, а сам-то так ли уж благоразумен. Врачи нашли, что кровь не орошает правильно мой мозг, — что я констатировал раньше их, так как видел, что он не работает как следует. Они запретили мне всякое умственное напряжение, сказали, чтобы я не читал больше часа в день. Но я продолжаю читать мои философские и теоретические книги, которые не только утомляют меня и держат в напряжении, но и своими абстракциями высасывают из меня последние капли поэзии. Чтение — это мой табак.
И тут мы не очень-то различаемся. Но разница между нами совсем не в праве, которое Вы себе присвоили, — не верить в ценность Вашей мысли, — и в котором Вы сурово отказываете мне. <…> Вы без основания недооцениваете себя, а меня ставите высоко, где я не нахожусь и не хочу быть, потому что оттуда очень легко всякий миг упасть.
Здоровье и благоразумие не в почете со времен романтизма («Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»). Но раньше было не так. Оставим в стороне восточную поэзию, насквозь проникнутую мудростью. Лет тридцать назад я перевел книгу избранных мыслей Монтеня. (Это мой самый лучший перевод.) Знаете, какие прекрасные страницы во славу здоровья есть там! Вы можете сказать: Монтень — мыслитель. Но Лафонтен — поэт, притом изумительный поэт. А что может быть более чуждым поэзии, чем благоразумие (не говоря уж о мудрости)? И все-таки у этого баснописца можно увидеть чудо — сочетание этих двух противоположных, как бы несовместимых сущностей.
<…> О книге Аксакова «История моего знакомства с Гоголем» я знаю, но не читал ее. Прочту, если найду ее в нашей Народной библиотеке. Гоголь — необыкновенный, страшный писатель. Он напоминает мне одного из своих бурсаков, который, вернувшись домой, впутывается в компанию нечестивых сил, участвует в их делах и, наконец, погибает ужасной смертью. Это произошло, если я не ошибаюсь, в повести «Вий». Позже Гоголь писал реалистические произведения, но они не менее фантастичны и страшны.
Вы упрекаете себя, что Ваше письмо бессвязно. Что я могу сказать о своем? Выходит, бессвязность — это стиль письма вообще, которое, в сущности, есть разговор на расстоянии.
С самыми лучшими пожеланиями. Будем благоразумны и здоровы!
я так давно не писала Вам, что сама измучилась от своего молчания. Каждый день думала и хотела написать. И всегда что-нибудь мешало — или недомогание, или какая-то суматошность жизни. Но без разговора с Вами я как потерянная.
1-й № «Иностранной литературы» Вы, наверное, получили. Ваша статья{10} благородна и прекрасна и очень Ваша. Спасибо
Продолжайте Ваши «фрагменты» (очень я люблю их и часто перечитываю), ну пишите хоть по строчке в день. И от стихов не отмахивайтесь, когда услышатся.
Большая разница между нами, кроме всего прочего, в том, что в отличие от Вас я совсем не читаю философских и теоретических книг — ума не хватает. Подарил мне мой сосед — замечательный человек и крупный ученый проф. В. Ф. Асмус свою книгу о Канте (издательство «Наука», Москва, 1973), я почитала немного, как будто даже что-то понимаю, но отложила из боязни, что дальше ничего не пойму. Вы, вероятно, книгу эту читали.
Как Вы относитесь к прозе Михаила Булгакова? И к его пьесам? Он мой самый любимый прозаик и драматург нашего века. Но м[ожет] б[ыть], не слабее его Андрей Платонов. С Платоновым я недолго была знакома — чудеснейший был человек, очень сдержанный, молчаливый и бесконечно добрый. Есть две-три замечательных пьесы у Евгения Шварца. Вы его читали? Я прозу читаю гораздо чаще, чем стихи, вернее сказать, непрестанно, — когда нет срочной работы. Стихи гораздо реже. Вероятно, журналы наши у вас в библиотеках есть; очень советую прочесть в 12-м № журнала «Наш современник» (за 1974 г.) статью А. Кондратовича о Твардовском. «Я ведь не стихолюб. Я стихи не люблю» — этими словами Твардовского начинается статья. И это говорил поэт с таким ярко выраженным призванием, такой истинный и обреченный именно на поэзию. Он как будто отталкивал ее от себя, но она его не отпускала. Счастливец! Понимал ли он — какой он счастливец! Неуместно здесь говорить о себе, и все-таки скажу Вам четверостишие, которое нечаянно возникло у меня прошлым летом:
Как были эти годы хороши, Когда и я стихи писать умела; Невзрачные, они росли несмело И все-таки из сердца, из души.А вот теперь только отдельные строчки набегают; я иногда их записываю, но не возвращаюсь к ним и стихотворение не развивается. Как я завидую тем, кто пишет много. Мне хоть немного, хоть бы десять стихотворений в год, и я была бы уже счастлива. Молчание мучительно. От него становлюсь угрюмой, хоть и стараюсь этого не показывать. Друзей у меня не много, но хорошие. Мне на людей везет. Что-то я слишком уж о себе расписалась! Очень жду Вашего Лафонтена. Большое спасибо Вам за Ваше заботливое доброе «антиникотинное» письмо. После инфаркта, который был на рубеже 1972 — 73 гг., я не курила 10 месяцев, а потом чем-то очень огорчилась и опять закурила. После нынешней сердечной болезни (видимо, подозревали инфаркт, но я думаю — его не было) не курила три месяца, а потом дочь была нездорова, я очень волновалась и тайком начала немножко покуривать, но очень мало, не волнуйтесь за меня. Я принимаю все время превосходные лекарства, предупреждающие инфаркт. Мне так много хочется еще сделать, надо написать воспоминания о замечательных людях, которых я знала, а м[ожет] б[ыть], и стихи все же будут. Так что я себя более или менее берегу. И я вовсе брошу курение, это я уже решила.