Прикосновение
Шрифт:
Но настороженность прошла не сразу. Подойти они подошли, но стояли врозь: за спиной Никитича — казаки, за спиной Андрея — осетины.
— Вот это и есть Василь, — показал на тощего, тоскливо опустившего глаза в землю казака Никитич. — А где же Афонька?
— Иду, — шагнул вперед дюжий казак и сказал: — Спасибо за то, что пришли, да не из чего мне дома возводить. Нет ни леса, ни досок, ни кирпича…
— Ну, это уж ты, Степан Никитич, выдели, — попросил Андрей. — У тебя на колхозном складе наверняка есть, ты у нас на всю область славишься как хозяйственный руководитель…
— Есть-то есть, — согласился, вздохнув, Степан Никитич. — Так то на коровник припасено…
— Ты на коровник на стороне найдешь, — возразил Андрей. — А тут такой случай. Неужели
Об этом дне легенды позже сложили.
А на самом деле дальнейшие события развивались следующим образом. У Никитича нашлись и доски, и лес, и кирпич. Переселенцы в окружении толпы казаков, баб и детишек приступили к работе. Афонька и Василь сновали между ними, остальные казаки стояли сбоку и кто с усмешкой, кто с улыбкой, кто равнодушно, а кто и пряча гнев поглядывали на непрошеных помощников. Бабы молча грызли семечки. Детишки, сидя на земле, — во все глаза глядели на незваных гостей… Да разве останутся работящие люди равнодушными к перестуку топоров, визгу пилы, ударам молотка? И вот уже кто-то из казаков, поплевав на руки, ухватился за топор, кто-то помог подтащить бревно, третий стал заделывать дыры… К полудню на строительстве домов совместно трудились и казаки, и осетины. Бабы, продолжая щелкать семечки, зашумели, весело перебрасывались шутками, задорно и дружно хохотали. Дети забыли про наказ сидеть смирно, сновали под ногами взрослых…
А завершился этот общий зиу танцами под гармонь, пеньем казачьих песен, застольем. Говорят, Никитич и Андрей пили друг с другом на брудершафт. Сабан вызвал одну из казачек в круг и азартно станцевал с ней лезгинку, после чего и остальные женщины осмелели. Плясали в этот вечер и танец казачок, а длинная шеренга — чуть ли не в двести человек — исполняла симд. Были клятвы в дружбе и верности, был обмен кинжалами, соседи побратались. А в довершение зиу Тотырбек от имени своих товарищей поблагодарил за хлеб-соль и пригласил станичников в гости в Ногунал…
Глава девятая
…Колхозы. О них в то время много было разговоров. В газете что ни статья — то о пользе коллективного труда. Приводимые данные показывали, как заметно вырастал семейный доход труженика полей после того, как он вступал в колхоз. Не раз писали и о коллективном хозяйстве, созданном в Ардоне, о том, как труд сплачивает людей, сообщали, сколько техники появилось в хозяйстве. И на трудодень здесь получили больше, чем в других хозяйствах республики.
— В прошлом году на трудодень в этом хозяйстве было выдано по десять килограммов пшеницы, по двадцать пять рублей деньгами, — говорил Тотырбек односельчанам.
Он забыл, по сколько килограммов картофеля, кукурузы, овощей получили ардонцы, но ему хорошо запомнилось, что одна из семей получила шестнадцать тонн кукурузы, тридцать две тонны картофеля, несколько тонн пшеницы и овощей…
— Вот в такой колхоз все переселенцы вступили бы! — выдохнул кто-то из горцев.
— Выгоду понимаем все, — кивнул головой Тотырбек. — Да душа боязно сжимается при мысли, что плодородную землю, о какой мечтать не смели раньше, надо будет добровольно отдать. Да еще отвести на общий двор своих лошадей, коров, овец, свиней. Я сам потом покрываюсь, как представлю себе…
В Ногунале что ни день вспыхивали разговоры о колхозе. И за, и против приводились доводы. Но как ни старались приезжие представители района и даже области уговорить переселенцев подать заявления, ничего не получалось. «Есть у нас товарищество по обработке земли, пока это нас устраивает», — говорил кто-нибудь из сельчан, и тут же все поддерживали его, с тем и расходились…
— Слушаю агитаторов, читаю в газете о колхозной жизни, а в голове бьется коварная мысль: а вдруг отказом своим мы сами себя обкрадываем? — говорил Тотырбек, делясь сокровенными мыслями с Агубе.
Как быть? Рисковать или нет? И однажды Тотырбек, обозлившись на себя, что не в состоянии решиться, утром запряг лошадь и, хотя в поле ждали неотложные дела, плюнул на все и отправился в Ардон, в колхоз «Хох», о котором все говорили с таким восхищением…
Поездка потрясла Тотырбека. Он увидел, как с помощью тракторов может преобразиться труд земледельца. Из поколения в поколение люди молились на землю, из поколения в поколение они проклинали землю. Тяжел труд земледельца. Земля — его радость, его отрада, и она же выматывает все силы, выжимает соки. Под солнцепеком и дождем, в весеннюю распутицу и осеннюю слякоть она выманивает людей из дома, заставляя их весь день трудиться под открытым небом. Земля не признает ни непогоды, ни выходных. От непомерного труда грубеют руки и трескается кожа. И все во имя урожая. А всегда ли он радует? Никогда не забыть переселенцам тяжкий год, когда землю поразила страшная засуха. Но нет худа без добра. Испытание заставило задуматься о коллективном хозяйстве. Борьба с засухой — это, в первую очередь, организация орошения полей. А разве оно под силу единоличнику? А вот колхозу оно под силу. И еще одно соображение в пользу колхоза: в год засухи он оказывает посильную помощь, снабжая людей зерном из закромов, картофелем, спасая весь скот…
Рассказы Тотырбека об увиденном в Ардоне слушали со вниманием. После того как по его предложению зиу, предназначенный Тотырбеку, был устроен погорельцам казачьей станицы, на него смотрели как на человека, к которому стоит прислушаться. Совместная работа сдружила горцев и казаков. Он подробно говорил о том, как организован труд в колхозе «Хох», какую оплату получают члены артели, какую помощь оказывает колхоз в строительстве хадзаров, а также при внезапно нагрянувшей беде…
Люди верили ему, но все-таки задавали все новые и новые вопросы… И Тотырбек в который раз принимался рассказывать о том, что видел… Да, он знает твердо: колхоз нужен и им, жителям Ногунала. Он уже представлял себе, как расцветет жизнь сельчан, когда у них появится техника… Он убеждал страстно, настойчиво, надеясь, что его слова дойдут до разума и сердца односельчан. Он решил во что бы то ни стало убедить все село: еще до начала сева необходимо создать колхоз. Терять дни нельзя. И кому, как не жителям Ногунала, которые испытали на себе все тяготы прежней жизни, подать первым пример? А то ведь и соседи могут опередить. Андрей сообщил, что сегодня и у тех проходит сход. Тотырбек умолк. Его слова вызвали сочувствие у переселенцев. Но все молчали. Никто не спешил выразить желание записаться в колхоз.
— Ну, чего же вы, чего ждете?! — воскликнул Тотырбек и стал обводить взглядом односельчан, и каждый опускал глаза в землю. — Не молчите же! — рассердился он. — Спорьте, возражайте, наконец ругайтесь, но не молчите! Или вы все до единого против?!
Умар погасил папиросу, выпрямился, произнес:
— Почему против? Вот ты — за.
— А ты? — стал наступать на старшего из братьев Гагаевых Тотырбек. — Ты не желаешь вступить в колхоз? Ты, красный боец?
Что-то перестала тянуться к нему душа Тотырбека. И не потому, что годы набежали, посеребрили бороду и виски. Причина в другом: Умар внутренне изменился. Хочется упрекнуть его, да язык не поворачивается. Собственно, в чем он виноват? Он всего добился собственным трудом. Умар отстроился и стал обладателем второго по величине хадзара в Ногунале. Через год, построив дом с двумя комнатами, он отселил в него Урузмага. Потом Гагаевы и хозяйство стали вести каждый сам по себе. Прошел год, второй, третий… Умар все так же упрямо обрабатывал землю, косил сено, заготавливал дрова. На зиму перегонял в специально сделанный загон отару овец, а летом вновь отправлял их на горные пастбища.
Но от людей ничего нельзя скрыть. Умар вдруг стал жесток не только к земле, пашне, лесу, вырывая у них все, что они могли родить. Он стал жесток и к односельчанам, и к домочадцам… Нет, он не был скупым, он часто баловал детей и жену подарками, доставленными из города, причем все знали, как дорог ситец на городском базаре, а к лакомствам — сахару, конфетам — вообще не подступиться… Но, щедро снабжая семью, балуя малышей, Умар требовал, чтобы в доме все расходовалось разумно, пытался и детей приучить делать мало-мальски полезное.