Прикосновение
Шрифт:
— И мертвую мышь на дороге подбери — кошке на обед пойдет, — твердил он им.
Безжалостный, тяжкий труд Умара дал богатство семье. Видели это и соседи. Сельчане нередко ходили к Умару подзанять муку, мясо, соль… Старались приходить в такое время, когда самого хозяина не было дома. Нет, Умар не отказывал им в просьбе, но всем своим видом он словно бы говорил о презрении к тому, кто не имеет вдоволь еды.
— Сейчас каждый может быть сыт и одет, — твердил он. — Голодают теперь только беспробудные пьяницы и бездельники.
Умар первым в селе посадил на крутом пустыре сад,
Первым он стал и поливать землю. Нет, он не таскал воду в ведрах на поле. Своими руками смастерил он нечто, напоминающее водяную мельницу. Чаши с зачерпнутой водой высоко поднимались и опрокидывались над деревянным желобом, из которого живительная влага разбегалась ручейками по всему участку земли.
Не всем нравилась его настырность и жадность к работе. Вначале — да, и Тотырбек, и Агубе, и Урузмаг не могли нахвалиться Умаром. Но потом Тотырбек стал избегать разговоров на эту тему. А началось все с того, что Умар как-то нанял двух сирот-подростков пасти отару. Затем Тотырбек неожиданно встретил на улице Инала, того самого Инала, над которым весь аул насмехался, таким он был пьяницей. О нем даже песню сложили, и некоторые отчаянные горцы исполняли ее, завидя Инала, и им это сходило, потому что для Инала уже и честь семьи была нипочем. Гагаевы стыдились Инала, ведь он приходился им родственником. И вот этот пьяница оказался в Ногунале. И привез его Умар.
— Зачем он тебе? — напрямик спросил его Тотырбек.
— Пожалел его, — ответил Умар. — Человек там с голоду помирает. А у меня на него еды хватит.
Намерение будто и безвинное, но вскоре Тотырбек убедился, что и тут у старшего из братьев Гагаевых был свой расчет. Умар не давал спуску Иналу, тот действительно бросил пить и работал за двоих…
— Так ты, Умар, желаешь вступить в колхоз? — повторил Тотырбек.
— Почему ж мне не желать? — пожал плечами Гагаев.
— Чего же тогда молчишь?! — возмутился Тотырбек.
— Да вот как подумаю, с кем я буду в колхозе, желание пропадает…
…У ворот своего дома Умар остановил Тотырбека, Агубе и Урузмага:
— Хозяйка затеяла печь пироги. Не зайдете ли, земляки, отведать их? Дети спрашивают, Тотырбек, почему дядя редко заглядывает к нам домой… Или по сестре не соскучился?
На пороге дома одиннадцатилетняя Езетта повисла на шее дяди Тотырбека, весело защебетала:
— Ой, как хорошо, что ты пришел, дядя! У мамы все так вкусно получилось!
Сыновья Умара, Руслан, Хаджумар и младший Абхаз, степенно поздоровались, снисходительно поглядывая на сестру, не сумевшую скрыть радость. Но и их выдали глаза, враз засветившиеся. Сима, жена Умара и сестра Тотырбека, стояла в сторонке, пряча руки, запорошённые мукой, и тихо повторяла:
— Милости просим к столу… Усаживайтесь… Через минуту все будет готово… Просим к столу…
Руслан подхватил у дяди палку, пристроил в углу.
Тотырбек, как и в прежние посещения, обвел комнату взглядом и на сей раз заметил новую вещь — громадный буфет с вырезанными фигурками, поблескивавший стеклами… Богато стал жить зять, богато. Железные кровати, комод, два платяных шкафа, сквозь приоткрытую дверцу одного из них видны новая черкеска Умара, платья Симы, одежда сыновей и дочери. У каждого из них есть по две-три смены одежды, не то что у него, Тотырбека, или у Агубе, Урузмага… Сколько себя помнит Тотырбек, у его отца и на праздник, и на будни была одна и та же темная черкеска, а у матери — серое платье. Когда они вконец изнашивались, мать бралась за шитье — и на свет появлялись точно такого же покроя и цвета черкеска или платье. Младшие детишки донашивали рубашки и штанишки старших; таскали их до тех пор, пока они совсем не расползались.
А пища… Посмотришь на стол Умара, и враз становится ясно, что в доме достаток. Пироги, они в этом доме чуть ли не каждый день. А чего удивляться? В кладовой у Симы есть и мука, и сыр, и мясо, и масло… Это в других домах три пирога появляются по праздникам.
Радоваться бы за сестру, зять выбился из нужды, стал жить счастливо… Но отчего тоскливо на душе? Не оттого ли, что они уже сели за стол, а Инал еще в саду? Через окно видно, как он старательно окапывает землю вокруг деревьев.
— Инала позови, — сказал Руслану Тотырбек.
— Да-да, крикни ему, — поспешно добавил Умар. — Хотелось мне без него с вами потолковать — все-таки хоть и родственник он, но не одной с нами закваски… Да ладно уж, в другой раз…
Сима поставила на стол пироги. Хаджумар налил араку в рог, подал отцу, потом Тотырбеку… Десятилетний Абхаз ухаживал за дядями, щедро подкладывал им на тарелки куски вареного мяса. Особенно он постарался для Урузмага, который шутя шлепнул его ладонью по шее.
— Почему на столе нет чурека? — вдруг спросил Тотырбек.
— А зачем? — беспечно пожал плечами Умар: — Пироги заменят, не жаль…
— Плохо, когда пироги заменяют хлеб, — твердо сказал Тотырбек.
Урузмаг удивленно посмотрел на него: в руках у тамады рог, наполненный до краев, а гость волю дает языку — не полагается. Урузмаг прижал палец к губам, прося Тотырбека помолчать. Агубе смотрел на него во все глаза. Но в Тотырбека точно бес вселился.
— Не понимаю тебя, зять, — насторожился Умар.
— На чуреке выросли наши прадеды и деды; мы сами, сколько себя помним, радовались чуреку, — веско сказал Тотырбек. — И как бы ни был хорошо накрыт стол, для чурека всегда должно найтись место! Так должно быть в осетинском доме.
Чтобы не нагнетать напряженности, Умар расхохотался, натужно и громко, закричал жене:
— Подай сюда чурек. — И обратился к зятю: — Не знал, Тотырбек, что ты предпочитаешь чурек олибаху.
— На столе всегда должен лежать чурек, — упрямо повторил Тотырбек. — Не потому, что надо его обязательно есть, а чтоб напоминал, как мы жили и что ели. Я бы и через сто лет наказывал ставить на стол чурек, как бы прекрасно ни жили наши потомки. Вот так!
— Не знаю, как через сто лет, но у нас в доме ты всегда будешь видеть перед собой чурек, брат, — весело сказала Сима. — Не обижайся, если рядом с ними будут и пироги, и жаркое, и шашлык, и выпивка…