Прикосновение
Шрифт:
– Рассказала мне достаточно. Гюблер богат. Преуспевает во всем и собирается баллотироваться в конгресс. Причем его туда точно изберут, потому что если он что-то не сможет купить за деньги, то приобретет с помощью лжи. Он заводит дружбу с теми, кто вносит средства в фонд его кампании, и насилует бедных чернокожих девочек, потому что знает – ему ничего за это не грозит. И это мы сами все ему прощаем. Мы. Наши законы. На бумаге у нас перед законом все равны, но некоторые более равны, чем другие. И если я смогу хоть что-то сделать в своей жизни, то этого мне будет вполне достаточно. Мое единственное желание – уничтожьте Гюблера. Сделайте это за деньги, требуйте любое вознаграждение. Или сделайте ради развлечения. Потому, например, что вам нужно новое
Она говорила, не повышая голоса, а ее глаза не извергали молний. Ее речь словно была записью, сделанной в морге, показаниями призрака, восставшего из гроба, а ее доброта давно лежала в могиле под толстым слоем сырой земли.
Я допила виски, поставила стакан на стол и сказала:
– Хорошо.
…Четыре дня спустя она надела синее бальное платье с глубоким вырезом, подчеркивавшим ее крепкую грудь, облегавшим упругие ягодицы, не скрывавшим изящную форму ее ног. А я надела тело мужчины без подбородка, но в новом костюме, который продавал доверчивым людям никуда не годные автомобили и попытался проделать тот же трюк со мной. Мы стояли на ступеньках у входа в музей, посвященный одному из крупнейших сражений Гражданской войны, в котором сражались люди, действительно во что-то верящие, и те, кто волею слепого случая стал их противником, хотя на поле боя и те и другие проявили чудеса храбрости независимо от причин, приведших их сюда. Изнутри доносились негромкие звуки самой незамысловатой музыки в исполнении приглашенного квартета, голоса уверенных в себе людей и постукивание высоких каблуков. Бокал звенел о бокал. Деньги почти ощутимо перетекали изо ртов одних людей в уши других, когда заключались сделки и составлялись планы, не оформленные пока официально.
Мария Анна держала в руках приглашение с серебристой каймой. Я протянул ей руку. Словно кавалер, приглашающий на танец со словами:
– Вы позволите?
Ее лицо оставалось совершенно спокойным, когда она приняла мою руку, но пальцы заметно дрожали. Я ободряюще сжала ее ладонь, заметив, как ее передернуло. И переход совершился.
Торговец машинами покачнулся, издал легкий стон, но я уже летела вверх по ступеням в волнах тафты и духов с ароматом шиповника, с волосами, слишком туго стянутыми на затылке. Мое сердце билось так часто, что на мгновение я ощутила головокружение, но знала, что причина не во мне, а в тревожном предчувствии, переполнявшем все существо Марии Анны всего несколько секунд назад.
И все же она взялась за мою руку.
Я протянула приглашение юноше на входе, даже не посмотрев на него, зато юноша проводил меня долгим взглядом, какого заслуживало тело, в котором я сейчас находилась. Мария Анна была высокой и грациозной, а длину ее лебединой шеи только подчеркивала единственная крупная жемчужина, лежавшая во впадинке под горлом. Ладони мои вспотели – естественная физиологическая реакция на продолжительный стресс. Когда я вихрем ворвалась в главный зал музея, гости в смокингах и вечерних платьях двигались по кругу от черной чугунной пушки и монумента павшим к стеклянным витринам, в которых были выставлены пистолет генерала, мундир погибшего в бою полковника, знамя батальона, весь личный состав которого погиб, защищая некую простреливаемую со всех сторон высоту. Но и перед экспонатами люди в толпе оживленно переговаривались и даже посмеивались, словно речь шла не о славном прошлом, а о вчерашнем эпизоде популярного телевизионного сериала.
Я взяла бокал шампанского с подноса у проходившего мимо официанта и двинулась в сторону стены с фотографиями, зернистыми и пожелтевшими. Попивая шипучий напиток, я дожидалась, пока пульс вернется в норму, а излишнее возбуждение пройдет. Напряжение спадало очень медленно. Казалось, нервная система упрямо не желает давать мышцам расслабиться. Я стала всматриваться в круживших рядом людей, выискивая в толпе Хорста Гюблера.
Долго всматриваться мне не пришлось. Вокруг него стоял непрерывный шум, подобный морскому прибою, и, в отличие от более скромных гостей, ему не приходилось перемещаться по залу в поисках компании – наоборот, другие стремились подойти и присоединиться к нему. Я тоже приблизилась, очаровательно улыбаясь каждому, кто попадался на пути, и вскоре уже стояла почти рядом, но чуть в стороне, слушая его рассказы для восхищенно внимавшей публики – о том, как однажды он поймал поистине огромную рыбу, о встрече с министром, о красоте заката среди нефтяных полей Саудовской Аравии, который ему довелось наблюдать. Причем, когда аудитория начинала смеяться, я и бровью не вела, и именно такая реакция заставила его повернуться, чтобы обратить свой взор в мою сторону.
Он осмотрел меня снизу вверх и сверху вниз, похотливо изучая тело и кожу, прежде чем на его лице появилась радостная улыбка узнавания, от которой у меня свело низ живота, и он сказал:
– Привет! Я помню вас очень хорошо.
И хотя я была в отменной физической форме, привыкнув к занятиям в спортзале два или три раза в неделю, а питалась очень рационально, мне было трудно сдержать тошноту. Поэтому я поспешно сделала шаг в сторону его улыбающегося, но уже плывущего в моих глазах лица и вытянутой вперед руки.
– Не сомневаюсь, что помните, – ответила я.
И он пожал мне руку.
Позже, вспоминая речь, произнесенную Хорстом Гюблером в музее, наиболее снисходительные слушатели посчитали, что он, видимо, был болен, поскольку вел себя немного странно еще до нее. Более строгие критики и представители прессы сообщали: мистер Гюблер, несомненно, выступал уже в сильнейшем подпитии, – другого объяснения его поведению не находилось.
Но, независимо от личных симпатий или антипатий, каждый запомнил первое же заявление, сделанное им с трибуны и растиражированное потом всеми средствами массовой информации страны.
– Всем привет! – воскликнуло тело Хорста Гюблера, заставляя зал замолчать при помощи постукивания серебряной ложки о хрустальный бокал. – Я так рад, что вы здесь сегодня собрались! Очень рад! И хочу высказать только одно мнение, прежде чем мы начнем нашу вечеринку. Какой все-таки педик этот президент Обама!
Через три дня я уже сидела в самолете, летевшем в Словакию, с паспортом и кредитными картами Хорста Гюблера в кармане. Баснословный размер его состояния оказался чистейшим блефом. На самом деле в его распоряжении был один миллион восемьсот тысяч долларов, из которых двадцать тысяч были перечислены в швейцарский банк на предъявителя – некоего анонимного путешественника. Еще восемьдесят тысяч он задолжал в качестве алиментов бывшей жене, а остальное владелец добровольно пожертвовал благотворительной организации, занимавшейся помощью жертвам изнасилований и их психологической реабилитацией. В избытке благодарности организация прислала мне почетную грамоту в бронзовой рамке, которую я с поздравлениями переадресовала Марии Анне Селесте.
Глава 21
Знаю ли я словацкий язык? Ни слова. Я владею французским, немецким, русским, китайским, японским, английским, малайским, испанским, итальянским, арабским и турецким языками, а также фарси и суахили. Разумеется, обладая столь обширной базой, я способна отчасти понимать языки, схожие по происхождению, хотя общее понимание смысла простых фраз далеко не равнозначно умению говорить.
Венгерский? Чешский? Как раз из этой серии. Лишь несколько слов, заимствованных из других языков: туалет, телевидение, кредитная карта, Интернет, электронная почта. То есть слова, появившиеся в мировом употреблении либо слишком давно, либо слишком недавно и оперативно, чтобы местные лингвисты успели найти для них эквиваленты.
Я сошла с поезда, не доехав нескольких станций до Братиславы. Когда я впервые приехала в Словакию, это была красивая страна с широкими реками, с обширными плодородными полями, с поросшими соснами холмами, высившимися на горизонте, и с отдаленным звоном коровьих колокольчиков, доносившимся с окрашенных в серо-зеленые тона пастбищ в долинах. У словаков, возможно, были даже свои национальные костюмы, хотя в то время концепция национальных традиций еще не была романтизирована до ее нынешнего пышного величия.