Прикосновение
Шрифт:
Я включила свой – нет, принадлежащий этому телу – телефон сразу после пересечения границы Сербии и Венгрии. Поступило одно новое сообщение. Текст: «Эол». Номер отправителя опять не определился. Я снова отключила телефон, вынула батарейку и сунула поглубже в сумку.
– Семьсот евро, – сказал мне попутчик в баре. – Когда я последний раз путешествовал, мне прислали счет на семьсот евро. А я-то думал, что с членством в Европейском союзе у нас все подобные проблемы будут решены. Рассчитывал на позитивные перемены. То есть если ты звонишь в пределах Европы, то это как звонок по телефону в родном городе. Так ведь
– И как же вы поступили?
– Я уволился с работы. А как же!
– Что теперь?
– Я в дерьме. В полном дерьме. Вот еду, чтобы пожить у матушки. Ей восемьдесят семь лет, и она все еще верит, что замужем, тупая корова. Но что мне остается делать?
Я заказала еще бутылку минеральной воды и пакетик хрустящих хлопьев, добралась до своего кресла и проспала, пока поезд мчался по Венгрии, следуя вдоль течения Дуная в сторону Словакии.
Глава 20
Я собиралась нанести визит Хорсту Гюблеру. Не потому, что он мне нравился. Просто автор досье Кеплера в свое время тоже побывал у него. И на мне, быть может, сейчас было самое подходящее для такой встречи лицо – нужно лишь немного удачи.
Вот при каких обстоятельствах я познакомилась с Хорстом Гюблером.
Она сказала:
– Я хочу, чтобы он сполна за все заплатил.
Ее пальцы сжимали стакан с виски, лицо приняло жесткое выражение, плечи напряглись. Она сидела на террасе своего белого деревянного дома, глядя, как солнце постепенно скрывалось за плакучими ивами, и говорила с медлительным выговором уроженки Алабамы:
– Я хочу заставить его страдать.
Я провела пальцем по ободку своего стакана, но не произнесла ни слова. Закат ложился розовыми полосами над горизонтом, протянувшись далеко в сторону реки, – слой облаков и просвет солнца, еще слой облаков и снова солнце. Над следующим вдоль улицы домом реял американский флаг. Еще через два дома стояла супружеская пара с ребенком в прогулочной коляске, обсуждая с соседом соседские проблемы. Обама был президентом, экономика горела синим пламенем, но в этом тихом уголке США, как казалось, все плевать хотели на это. И вообще на все. Кроме этой женщины.
– Он ее изнасиловал, – продолжала она. – Он изнасиловал ее. Как и других, и мне насрать на любые законы, потому что ему все сошло с рук. И снова сойдет с рук. Я хочу, чтобы Гюблер понес наказание.
– Умер? – спросила я.
Она помотала головой. Черные кудрявые пряди цеплялись за воротник рубашки.
– Убивать – грех. Библия ясно объясняет нам это. Но в Библии ничего не говорится о том, что нельзя опустошить его банковский счет, заставить его продать дом, настроить против него друзей и пустить этого подонка по миру в одном рубище с посыпанной пеплом головой. Говорят, вы способны на такое. Ходят слухи, что когда-то вы работали агентом по продаже особого рода недвижимости.
Я отхлебнула виски. Это был паршивый американский напиток, из тех, что гонят на ранчо, более обширных, чем среднее английское графство, а рекламируют как лучшее виски для настоящих мужчин, считающих, что носить тряпичную кепку равносильно пониманию вселенской истины. Напротив меня в белой рубашке и ванильного цвета юбке сидела Мария Анна Селеста Джонс, чьих предков насильно вывезли из Сьерра-Леоне, чьим домом стала долина Миссисипи, чья жажда мести не знала предела.
– Как вы узнали обо мне? – спросила я.
– Меня носили на себе. – Ее голос звучал бесстрастно, словно излагал простые факты. – Как чужую кожу. Использовали мое тело. Ведь так это у вас называется, верно? Мне было семнадцать, я была совершенно нищей. И этот тип подвалил ко мне. «У тебя, – говорит, – красивые глаза». – А потом прикасается ко мне, и я словно засыпаю. А когда просыпаюсь через шесть месяцев, у моей постели сидит девушка, и я слышу: «Спасибо за прогулку». Под матрацем нахожу пятнадцать тысяч долларов и письмо из Нью-Йоркского университета. Мол, вы сдали экзамены. Молодец. Мы вас готовы принять.
– И вы туда поехали?
– То письмо я сначала сожгла. Но через две недели написала им с извинениями: письмо, дескать, потерялось на почте, и не могли бы они прислать мне другое. Они прислали, и я отправилась изучать юриспруденцию. Но узнала и многое другое. Например, что люди, переходящие из тела в тело, иногда сохраняют один и тот же электронный адрес. Тот, кто похитил мое тело, пользовался фамилией Куаньин. Он не удалил свои данные из компьютера отеля, когда выбрался из моей шкуры.
– Мне знакома Куаньин, – пробормотала я. – Она… Это женщина… Она, насколько я знаю, довольно-таки неряшлива. Многие этим отличаются. И что же… – я обдумывала свои слова, подбирая нужное сочетание, – она оставила вас в том же положении, в каком нашла?
Мария Анна Селеста Джонс посмотрела мне прямо в глаза, и ее взгляд был холоднее металла, а ее воля и желания несокрушимы.
– Он… То есть она… Трахала моим телом людей. Жрала, пила, украла полгода моей жизни, сделала маникюр, сменила мою прическу, а потом бросила меня в городе, где я никогда прежде не бывала. Но Куаньин дала мне столько денег, сколько я в жизни не видела, помогла поступить в колледж. И потому я больше не оглядываюсь назад. Нет, нельзя сказать, что она кинула меня такой же, какой нашла. Глупо даже так ставить вопрос, вам не кажется?
Я отхлебнула еще виски, дала себе время обдумать ее слова, а потом, откашлявшись, спросила:
– Значит, вы не хотите ей отомстить?
– Нет. Ей уже не хочу. Другому. – Ее пальцы сильнее сжали стакан. – Гюблеру. Это Куаньин рекомендовала вас. Считает, что вы в таких делах настоящий эксперт. Работали раньше с недвижимостью.
Тонкий ободок стакана слегка загудел, когда я снова провела по нему пальцем. Мне не хотелось встречаться взглядом с Марией Анной.
– Она объяснила, что это означает?