Прикосновение

Норт Клэр

Когда я подошла к окошку, кассир сидел, упершись подбородком в ладонь. Козырек его фуражки был глубоко надвинут на лицо, но, увидев на стальной стойке перед собой деньги, он вскинул голову, и я с любопытством подметила, что встретила, должно быть, последнего мужчину в мире, считавшего усики в стиле Гитлера – Чаплина наилучшим украшением на лице.

Я подвинула ближе к нему наличные и свой турецкий паспорт. Он посмотрел на них, как врач смотрит на ампутированную ногу, дожидаясь, не станет ли она снова частью тела.

– Куда? – спросил он.

– В Белград, – ответила я.

Кассир с глубоким вздохом взял деньги, не обратив никакого внимания на паспорт, и этот вздох означал, что он, грубо говоря, понимает свое подчиненное положение. Вы требуете от него чего-то, и он вынужден выполнять требование, хотя, черт побери, более добрый человек отошел бы в сторону, не досаждая ему требованием продать эти треклятые билеты.

– Поезд уходит только вечером, – проворчал он, небрежно подталкивая паспорт с билетом в мою сторону. – Вам придется торчать здесь довольно долго.

– А есть в Капикуле на что посмотреть?

Его взгляд мог бы привести в ужас даже кобру. Я же улыбнулась ему самой обаятельной улыбкой, на какую оказалась способна, вложила билет в паспорт и сказала:

– Ничего. Я где-нибудь прилягу поспать.

– Только не вздумайте спать здесь, – пролаял он. – Инструкцией запрещено лежать на скамьях. Они – собственность вокзала.

– Разумеется. Было бы глупо даже подумать иначе.

Мне не хотелось дожидаться поезда в многолюдном месте. К этому времени полиция уже могла снять отпечатки моих новых пальцев, подобрать волоски, упавшие с головы, или найти еще что-то, о чем я даже не подозревала, чтобы начать поиск. Возможно, они – эти всегда неизвестные, но опасные «они» – даже отсмотрели записи со всех многочисленных камер наблюдения от момента падения Жозефины Цебулы на ступенях станции метро «Таксим» и до самого моего появления на подземной парковке отеля, где убийца оставил взятую напрокат машину. И если эти люди хоть что-то соображали в своем деле, они уже объявили в розыск автомобиль, стоявший сейчас в тени кипарисов напротив фонтана, из чаши которого росли металлические подсолнухи.

А быть может, и нет. Полиция вполне могла зайти в тупик. Кто я такая, чтобы разбираться в подобном?

Я нашла убежище в крохотной часовне из розового камня на речном берегу. Я все еще находилась в Турции, но аккуратные, хоть и пыльные, поля за рекой, со снятым урожаем и вспаханные под новые посевы, принадлежали уже Греции. Я могла оказаться там за минуту. И даже обдумала такой вариант – быстро вскрыть ножом вены на запястьях, после чего удалиться отсюда в теле греческого крестьянина с запахом чеснока изо рта и набившимся в грубые башмаки песком.

Пока я сидела на каменной скамье в самом последнем ряду, ко мне подошел священник с огромной черной бородой. Он обратился ко мне сначала по-гречески, но я никогда не владела этим языком в достаточной степени. Услышав мой акцент, священник удивленно приподнял брови, но перешел на турецкий:

– Эта церковь была заложена самим Константином Первым. Он путешествовал по своей империи и остановился здесь, чтобы испить воды из реки. В ту же ночь во сне ему явилась Пресвятая Дева Мария, омыла ему ноги и руки, а потом смочила губы водой из этого речного потока. Проснувшись, он был так потрясен ночным видением, что приказал построить на этом месте монастырь. И монастырь стал процветать: паломники сходились сюда отовсюду, чтобы тоже омыть ноги и увидеть во сне Богоматерь. Затем явились воины Оттоманской империи и разрушили все, кроме этой часовенки, в которой вы сейчас находитесь. И однажды во время охоты здесь случайно оказался султан Селим Угрюмый. Он прилег вздремнуть на берегу реки, и ему, представьте, приснился такой же сон, что и когда-то Константину. Пробудившись, он омыл руки и ноги, объявил реку священной и приказал считать преступником всякого, кто посмеет нанести ущерб этим древним стенам. Именно он оставил вот это, – святой отец провел рукой вдоль стены, указывая на сильно истершуюся надпись золотой краской, протянувшуюся на три фута вблизи от алтаря. – Рескрипт султана, принятый его властью, который гласит, что любого, покусившегося на эту часовню, мы имеем право привести сюда и показать ему строгий наказ правителя его страны. Так султан спас часовню, вот только паломники больше не приходят.

Я медленно кивала в такт его словам, всем своим видом показывая, что поражена этой историей, мои глаза всматривались то в подпись султана, то в грустную улыбку изображенной выше Девы Марии. Потом я спросила, нельзя ли мне спуститься к реке и проверить, не смоют ли ее воды моих прегрешений.

Глаза попа округлились от ужаса.

– Ни в коем случае! – взволнованно воскликнул он. – Нельзя осквернять грехами священную реку!

Глава 13

Тело Натана Койла.

Побыв в нем некоторое время, я поняла, что он относился к несхожему со мной типу людей. Мышцы рук и спины слишком накачаны в спортзале, гипертрофированно развиты путем бессмысленного поднятия тяжестей, когда наращивание мускулатуры становится самоцелью. Годы занятий бегом укрепили сердечно-сосудистую систему, хотя левое колено слегка ныло от долгой неподвижности, и боль исчезала, если только полностью вытянуть ногу. У меня оказалась дальнозоркость – я обладала отличным дистанционным зрением, зато, чтобы разглядеть близко расположенные вещи, мне приходилось щуриться. При этом в сумке я не нашла ни контактных линз, ни очков. Быть может, он только собирался обратиться к окулисту? Или, пока ему не приходилось защищать себя, он попросту считал это нормой?

* * *

Папка с надписью «Кеплер» лежала у меня на коленях. Скамья на платформе станции Капикуле была металлической – холодной и жесткой. Дул восточный ветер, в воздухе ощущался надвигавшийся дождь, белградский поезд опаздывал уже на двадцать минут.

Сам по себе Белград не представлял для меня никакого интереса. Мне важно было только покинуть Турцию, не попасть в руки местной полиции, которая теперь знала меня в лицо. Но у Койла был паспорт гражданина Северной Америки, как и Северной Европы, и еще текст на оставшемся у меня телефоне: «Цирцея». В сумке оказался целый набор приспособлений для убийств. Очень просто было бы покончить с этим телом, продолжив двигаться дальше, но я не могла забыть ощущение, когда пуля навылет ранила меня в ногу: хотя я и спаслась, а погибла Жозефина, убить-то он все же собирался меня.

Документы в папке, лежавшей у меня на коленях, были сложены в хронологическом порядке, как и фотографии. Во вступлении говорилось, что не имелось никакой иной информации о Кеплере, кроме этих тоненьких страничек, где рассказывалось о похищенных жизнях и потерянном времени, – ни примечаний, ни приложений, ни подписи, чтобы определить авторство этих заметок.

Я листала записи, перебирала жесткие глянцевые снимки, вглядывалась в имена и лица, которые едва помнила, пока не дошла до самого последнего фото. Моего фото. То есть фото Жозефины Цебулы.

Копия польского паспорта, добытая у сутенера из Франкфурта. Ее лицо, лишенное косметики и всякой жизни в глазах, казалось заурядным и скучным, но все же именно это лицо смотрело на меня из зеркала по утрам.

Еще снимок, сделанный где-то на углу улицы, – фотограф щелкнул на ходу, и потому она вышла вполоборота к камере, хотя все равно момент был пойман, запечатлен, приобщен к делу. Документ из полиции, когда ее впервые арестовали, отпустив через девять часов. На ней был короткий кожаный жакет, из-под которого виднелся пупок, юбка, едва прикрывавшая задницу, а под правым глазом красовался синяк – ее сняли для полицейской картотеки.