Принц шутов
Шрифт:
Мэрес щелкнул пальцами, снова привлекая мое внимание.
— Это Джон Резчик. Когда мы вошли, я как раз говорил ему: мол, какая жалость, что ты видел здесь, как я веду свои дела.
— Де-де-дела? — выдавил я из себя. Теперь можно было считать: не обгадился — уже победил. Имя Джона Резчика слышали все, хотя видели его немногие. Джон Резчик вступал в игру, когда Мэрес хотел покалечить кого-нибудь поизощреннее. Когда сломанного или ампутированного пальца или просто хорошей трепки оказывалось недостаточно, за работу брался Джон Резчик. Некоторые называли это искусством.
— Мак.
— Не видел я никакого мака.
Здесь, под светильниками
— Ну так протрезвел ты на редкость живо. — Он поднес к носу флакон с нюхательной солью, словно исходящая от меня вонь оскорбляла его. Возможно, так оно и было. — В любом случае это риск, на который я не могу пойти, и если нам придется расстаться, то мы можем по крайней мере сделать из этого запоминающееся событие, верно?
Он кивнул Джону Резчику.
И тут мой мочевой пузырь не выдержал. Не то чтобы кто-то мог заметить, я и так был весь мокрый и вонючий.
— Д-да ты что, шутишь, Мэрес? Я должен тебе денег. Кто заплатит, если я… если я не заплачу?
Я был нужен ему.
— Ну что, Ялан, дело в том, что я не думаю, будто ты и правда можешь заплатить. Если человек задолжал мне тысячу крон, у него проблемы. Но если он задолжал сто тысяч, то проблемы у меня. А ты, Ялан, задолжал мне восемьсот шесть крон, с учетом того, что ушло на твоего забавного норсийца. Стало быть, ты — мелкая рыбешка, которая не сожрет меня, но и не накормит.
— Но… я могу заплатить. Я внук Красной Королевы. Я отдаю долги!
— Один из многих, Ялан. Вас слишком много, это обесценивает титул. Я бы сказал, что нынче в Красной Марке принцы — переоцененное имущество.
— Но… — Я всегда знал, что Мэрес Аллус — деловой человек, конечно жестокий и безжалостный, но в своем уме. А теперь вот казалось, что в глубине его маленьких темных глаз вилось безумие. Слишком много крови в воде, чтобы акула, живущая в этом мужчине, могла вот так просто лежать и ждать. — Но… что толку, если меня убьют?
Он же никому не скажет. Моя смерть не принесет ему пользы.
— Ты погиб при пожаре, принц Ялан. Все знают об этом. Я тут ни при чем. А если по Вермильону поползут отголоски сплетен… Шепот, который ты мог бы заглушить где угодно, даже в еще менее приятных обстоятельствах, касательно долга… Ну хорошо, тогда каких новых высот могли бы достичь мои клиенты, стараясь не разочаровать меня в будущем? Может, леди не самой лучшей репутации признают последний браслет Резчика и разнесут весть так же легко, как раздвигают ноги?
Он покосился на Джона Резчика, который поднял правую руку, обвитую сухими лентами бледных хрящей, шуршащими друг о друга. Их были десятки — от запястья и далее, выше локтя.
— Ч-что?
Я не понимал, что это, или, возможно, просто мозг берег меня от осознания этого.
Джон Резчик провел пальцем по собственным губам. При этом трофеи на его руке зашептали, зашелестели.
— Открывай шире.
Голос его присвистывал и звучал как будто не совсем по-человечески.
— Не надо было тебе приходить сюда, Ялан. — Голос Мэреса звучал в тишине моего ужаса. — Жаль, что ты видел мои маки, но мир полон того, что достойно сожаления.
Он отошел и встал рядом с Давитом у дверей. Лицо Мэреса оживляли лишь блики света — тень улыбки появлялась и исчезала, появлялась и исчезала.
— Нет! — Впервые в жизни мне не хотелось, чтобы Мэрес ушел. Что угодно, только не остаться один на один с Джоном Резчиком. — Нет! Я не скажу! Не скажу! Никогда! — Я попытался произнести это возмущенно — кто поверит слезливому обещанию быть сильным? — Я ничего не скажу! — Я забился в путах, раскачивая стол. — Вырвите мне ногти — не заговорю. Из меня раскаленными щипцами не вытянешь.
— А холодными?
Джон Резчик поднял короткие железные щипцы, которые все это время держал в другой руке.
И тогда я заорал на них и задергался — но бесполезно. Если бы один из людей Мэреса не стоял на ножках стола, я бы завалился вперед лицом на брусчатку — хотя, как бы страшно ни звучало, это казалось не столь жутким по сравнению с тем, что было на уме Джона Резчика. Я все еще орал и вопил, уже срываясь на всхлипы и мольбы, когда в лицо мне плеснули чем-то мокрым и горячим. Этого вполне хватило, чтобы я открыл глаза и перестал голосить. Хотя я умолк, тише в общем-то не стало, разве что теперь кричал уже не я. Я заглушил треск выбитой двери, слишком углубившись в свой страх, чтобы заметить его. Там, в дверном проеме, стоял Давит. Он развернулся, вспоротый от ключиц до паха, кишки кольцами вываливались на пол. Боковым зрением я увидел, как слева двигалась крупная фигура. Я повернул голову, и действие переместилось за стол, еще один вопль — и бледная рука в браслетах из человеческих губ упала на камни в полуметре от головы Давита, споткнувшегося о собственные внутренности. И в мгновение ока воцарилась тишина. Ни звука, разве что вдали, в конце коридора, эхом отдавались чьи-то крики. Давит, похоже, вырубился или умер от потери крови. Джон Резчик если и скучал по своей руке, то не жаловался. Были видны еще люди Мэреса, убитые. Остальные, наверно, тоже погибли и лежали позади меня или уже последовали моему примеру и удрали к холмам. Если бы я не был привязан к этому чертову столу, я бы уже обгонял их на пути к вышеупомянутым холмам, это точно.
Показался Снорри Снагасон.
— Ты!
Плащ с капюшоном, который был на нем во время нашей прошлой встречи, свисал с плеч, искромсанный, кровь забрызгала грудь и руки, капала с зажатого в кулаке меча, текла из неглубокого пореза на лбу. Он напоминал демона, восставшего из ада. Более того, в мерцающем свете, окровавленного, с яростным взглядом, его было бы трудно принять за что-то иное.
— Ты?
Красноречие, проявленное Снорри в тронном зале моей бабки, полностью покинуло его.
Он подался ко мне, и я отпрянул — но недалеко, потому что на пути попался гребаный стол. Когда огромная ручища приблизилась, у меня закололо в скулах, губах и на лбу, словно иголками, да все сильнее. Он тоже почувствовал это — глаза у него расширились. Направление, в котором влекло меня, цель — это был он. Та же сила привела Снорри сюда, к людям Мэреса. Теперь мы оба это понимали.
Норсиец придержал руку, пальцы остановились в пяти сантиметрах от моей шеи. Кожа на ней гудела, едва не трескаясь от… чего-то. Он остановился, не желая выяснять, что будет, если коснуться меня, кожа к коже. Рука отодвинулась, снова появилась уже с ножом и, прежде чем я смог вякнуть, принялась резать мои путы.