Принц в неглиже
Шрифт:
На миг забыв о личной драме, я с интересом посмотрела на норовистый транспорт: что это с ним? Ехал, ехал, не доехал… За лобовым стеклом хорошо видна была вагоновожатая, нервная особа в рыжих кудряшках. Глядя прямо на меня, она энергично шевелила губами и вертела пальцем у виска.
— В чем дело? — обиделась я. — Проезжайте, я вам не мешаю!
Особа замолчала, тараща на меня глаза и хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыбина.
— Анна? — произнес рядом со мной женский голос.
Я оглянулась: возле меня стояла крупная женщина лет тридцати. Типаж, описанный еще Некрасовым.
—
— Каренина? — В голосе женщины не было издевки, только любопытство.
Что такое? Я быстро глянула себе под ноги, пересчитала рельсы: три с одной стороны, один с другой. Выходит, я стою на пути трамвая?!
— Глубокоуважаемый вагоноуважатый! Нельзя ли у вокзая трамвал остановить? — нервно хихикнула я.
Смешки были не ко времени: рыжекудрая погонщица трамвая уже бежала ко мне с кулаками, на ходу понося меня последними словами.
— Ради бога, извините! — воскликнула я, пятясь.
— Спокойствие, только спокойствие! — веско произнесла некрасовская женщина, закрывая меня собой, и я сразу почувствовала себя вполне защищенной. Теперь трамвай мог идти на таран — у меня были бы шансы уцелеть.
Схватив мою руку, заступница оттащила меня от караванного пути электротранспорта и продолжала тянуть дальше. Я не упиралась: нам было по пути. На ходу мы разговорились.
— Ирка, — представилась она.
— Очень приятно, Лена.
— Я живу неподалеку, во-он в том белом доме, — сказала Ирка. — А ты?
— А я во-он в том красном.
— Так это у тебя собака? Здоровый такой щенок? Уважаю! — одобрила Ирка.
Вот уж не думала, что Томка когда-нибудь послужит мне верительной грамотой!
— Точно, моя собака, немецкая овчарка, — кивнула я. — А еще у меня есть персидский кот. А больше никого нет. — Голос мой упал. — С мужем только что развелась.
— Надо же, я тоже развелась!
Мы посмотрели друг на друга с симпатией.
— Говоришь, только что разбежались? Это надо отметить! — сказала Ирка.
Кажется, именно в этот момент я поняла, что конец моей старой жизни означал начало новой, лучшей: в ней утрату посредственного мужа с лихвой компенсировало приобретение замечательной подруги. С тех пор Ирка неизменно была мне поддержкой и опорой, и, возникни у меня такое желание, я всегда могла бы выплакаться на ее груди.
Вот только я не люблю плакать.
Утро следующего дня застало над Средиземноморьем в разных самолетах меня с Иркой и Лапокосова с Сидоровым — попарно, а также одинокого Монте Уокера: единственный из нас, он не прибывал на гостеприимный остров Кипр, а покидал его; но об этом тогда не знал никто, кроме Беримора.
Он проводил Сержа, с неудовольствием отметив, что тот чертовски неорганичен в общей толпе пассажиров: французким рейсом летели все больше хорошо ухоженные жизнерадостные старушки в пестрых маечках и шортиках веселеньких расцветочек. Неулыбчивый Серж в строгом светло-сером костюме и без багажа смотрелся штатным сотрудником дома престарелых на выезде.
Беримор с каменным лицом отследил взлет авиалайнера «Эйр Франс» и уже в такси по пути в отель расслабился, позволив себе обдумать ситуацию неторопливо и спокойно. До сих пор это ему решительно не удавалось, и совокупность последних
Но ведь действительно достаточно бегло ознакомиться с содержимым присланной покойным Димочкой дискеты, чтобы потерять покой и сон! Сейчас, когда проклятая дискета удалялась все дальше, Беримор мог рассуждать трезво. Итак, ситуация выглядела следующим образом: посылочку свою Шустрик отправил незадолго до смерти — стало быть, помер не случайно. А почему Беримору послал? Потому что тот — мелкая сошка, провинциальный бизнесмен, кто его заподозрит в интригах против сильных мира сего? Впрочем, могли и заподозрить — тогда Серж в самом деле был подсадным…
Беримор слабо улыбнулся: ему явно повезло, большое спасибо доктору Пиктусову. Кем бы ни был Серж, похоже, сам он, Беримор, из опасного положения выкрутился. Теперь одно из двух: либо дискета с компроматом через предполагаемого агента вернется к тем, кто ее ищет, либо погоня пойдет дальше уже по следу Сержа.
И, кстати вспомнив детскую песенку, Беримор негромко запел:
— Через дальние страны, за моря-океаны…
Таксист, заслышав пение пассажира, поморщился и сделал погромче радио: голос у Беримора был неплохой, но неприятно дрожащий.
Мы увидели море около полудня. Средиземное ли оно, я не знала, на нем не написано, но синела вода как-то особенно по-южному.
— Ясно, — сказала Ирка, обозрев просторное небо.
— Ясно! — согласилась я, думая о другом. — Ясно мне, что дуры мы с тобой, обе.
— Ничего себе дуры! — Ирка возмутилась. — Листовки с портретом Монтика сделать додумались? Додумались. И даже расклеили. Зря, по-твоему?
— Не зря, — согласилась я. — Жеке спасибо.
Поздно ночью позвонила Иркина институтская подруга, ныне тоже челночиха — говорю же, политехническое образование располагает к коммерции! Подруга, уже будучи при торговле, вышла замуж по расчету, для пользы дела, за парня, работающего на таможенном контроле в аэропорту. Фамилию их я не знаю, имени подруги не помню, а мужа подругиного звали Женей, полное прозвище — Жека-потрошитель: парень трудился на досмотре ручного багажа. Так вот, выяснилось, что Жека видел и нашу листовку, и — чуть раньше — Монте. Запомнил же его потому, что багажа у него не было, а еще Монте был «похож на зомби», в переводе с Жекиного — пассивен, бездеятелен и влеком исключительно своим сопровождающим. Личность сопровождающего осталась невыясненной.
— Хорошо хоть, он не с бабой на курорт улетел, — вяло порадовалась Ирка.
— А вдруг тот, второй, «голубой»? Или оба они такие, светло-синие? — осадила ее я. — Помнишь, Монтик в больнице назывался нам разными именами, мужскими и женскими вперемежку? Я бы на твоем месте задумалась.
— Глупости это, и нужно забыть их сейчас же, — сурово оборвала меня Ирка. — Разве не видела ты, как мой Монтик прекрасен?
Я закашлялась и посмотрела на подругу с уважением. Мы летели над Средиземноморьем, и воздух Древней Эллады, вероятно, подействовал на впечатлительную Ирку даже на десятикилометровой высоте: она отчетливо тяготела к гекзаметру. Я шумно сглотнула, открыла рот, и меня тоже понесло гомеровским стихом: