Принцесса для императора
Шрифт:
***
Солнце нещадно палит Новый Викар. С трона на высоком помосте смотрю на толпу, жадно растаскивающую одежду, волосы и отрубленные части тел только что казнённых заговорщиков. — Какая ирония, — горько усмехаюсь я, — эти преступники гордо уверяли, что борются за свободу своего народа, и теперь этот народ растаскивает их на амулеты и обереги. — И это нас они называют дикарями, — мрачно произносит стоящий рядом Фероуз. — Ни один наш соотечественник не потащит домой мертвечину. Это притягивает злых духов и в целом мерзко. Пощипывая бороду, он брезгливо кривит губы. Его слова напоминают о глупой легенде, будто я держу у себя сушёные головы врагов и членов королевской семьи. Горожане практически втаптывают в мостовую своих неудачливых «спасителей». Вёрткий парнишка бросается прочь с чьей-то головой. «Может, надеется продать её родственникам убитого?» — надеюсь я. Ни капли не сочувствую проигравшим, но противно думать, что их головы украсят дома моей столицы. Лёгким движением руки подзываю стражника, приказываю: — Проследите, чтобы все головы и туловища вернули семьям. Тот кивает и уходит, но я успел прочитать на его лице замешательство. — Задал ты им работёнки, — бормочет Фероуз. Лишь дёргаю плечом: самому это всё не нравится, но надо показать, что ждёт посягнувших на мою семью. К помосту подводят последнюю группу пленников — мелкие горожане и жрец воды. Всего лишь исполнители, но и они должны заплатить. Они боятся, только бледный жрец ведёт себя более менее достойно. Когда его голову прижимают к окровавленному пню, он начинает трястись. Шестеро палачей в забрызганных кровью белых масках синхронно опускают топоры. Толпа счастливо ревёт, первые ряды умываются кровью. И я невольно думаю, как они жалки в своей попытке приобщиться к воинственным богам, ведь им вряд ли доводилось убивать врагов в битве. Они пытаются ощутить то, что по опыту знаю я, Фероуз и многие из моих воинов. Хочется отвернуться от убогого наслаждения смертью, но смотрю на помост с телами. Выслушиваю последние слова моего главного Голоса, напоминающего, что боги хранят меня и мою семью. Слуги выносят на площадь корзины с хлебом и вином, в страшной давке раздают угощения. — За здоровье Императора, принца и принцессы! — кричат со всех сторон. Мне подносят вино. Золото кубка сверкает на солнце, я жмурюсь, поднимаю его, киваю людям и пью. Официальная часть наказания закончена, осталось разобраться с младшим магом и несколькими подозреваемыми, но главное — я наконец могу сходить к сыну. Государственные дела отнимают ужасно много времени.
***
Уже
***
Дорога к дворцу на скале переполнена стражниками. Я неторопливо поднимаюсь, удаляясь от выкаченных людям бочек вина, шальных очередей к дармовой выпивке и криков толпы «За здоровье Императора!» Мне совершенно не нравится, что Сигвальда придётся оставить в доме внизу на несколько дней, пока достаточно срастутся осколки костей. Не нравится, что по нормам семейного права Мун должна жить рядом с ним. Конечно, если заговорщики ещё остались, их должна охладить публичная казнь, но нельзя гарантировать, что какой-нибудь безумец не покусится на неё. Мы убрали заговорщиков, но у них остались друзья и родственники, они могут отомстить. Фероуз опережает меня на полшага: — Ты так щедр после поимки врагов, что народ может притащить тебе ещё заговорщиков, чтобы хорошенько отпраздновать их поимку. — Это не смешно, — ворчливо отзываюсь я. — Мне пришлось убить магов, полководца, богатых землевладельцев. Это удар по Империи. — Кстати о магах. — Фероуз сверлит меня пристальным взглядом. — Что ты решил о нашем младшем, Гарде? — Не могу оставить его придворным магом. Не сразу. Но если хочешь, снова бери его в помощники. Он кивает. Моё предложение более чем щедрое. Продолжаю: — Двух новых придворных магов выбери на своё усмотрение. — Не будешь их проверять? — Ты же знаешь, что я тебе доверяю. Не смотря на ошибку с Борном. Я задумываюсь о безопасности Мун: ей лучше остаться во дворце. Но она должна быть рядом с Сигвальдом, нужно поддерживать их взаимные чувства. Только в городе, где Сефид ослабевает, охранять Мун сложнее… Снова думаю о возможном появлении новых заговорщиков или мстителей, и вдруг понимаю: эти страхи продиктованы желанием оставить Мун рядом с собой. Будь это другая девушка, даже тысячу раз принцесса, я бы уже разбудил её и отвёл к Сигвальду, потому что жена должна быть рядом с мужем, особенно если от чувств этой жены к мужу зависит моя жизнь. Воспоминание о проклятии помогает опомниться, откинуть глупые романтические переживания. Ускоряю шаг, чтобы быстрее, пока полон решимости, сделать так, как нужно, а не так, как хочется. Чувствуя мой настрой, Фероуз отступает. Я проношусь через большой двор, взлетаю на крыльцо. Стремительно миную коридоры и лестницы, распахиваю двери в свою спальню. Мун стоит в лучах света спиной ко мне. Золотое платье, жёлтые волосы — она будто соткана из золота и солнца. Поворачивается. Смотрит в глаза, опускает веки, но этот краткий взгляд обжигает меня, и решимость отправить её к Сигвальду уходит водой сквозь пальцы. Не хочу.
ГЛАВА 22. Разные стороны — Беги. Ты должна уходить, спрятаться. Трон Викара — не место для чужаков, у них дурная кровь, — шелестит прямо в ухе, зудит, проникает в меня рокочущими волнами. — Император — враг. Беги от него, беги, ты же помнишь тайный ход, убегай! Меня утягивает во тьму, я дёргаюсь, вскрикиваю и открываю глаза: сумрачная спальня чужого дома. Приходящая за этими мучительными сновидениями тоска льдом вкрадывается в грудь. Как я от них устала. Тусклый серо-голубой свет проникает между занавесками. Значит, сейчас раннее утро. В доме Октазии я бы уже завтракала перед новым рабочим днём. Закрываю глаза. То, что меня спасли благодаря бывшей хозяйке, и спустя неделю не укладывается в голове. И невыразимо жаль, что Марсес погиб. Я видела Октазию после этого — резко постаревшую, потухшую. Она приходила извиниться передо мной и Сигвальдом. Он обещал помочь в устройстве браков её дочерей. Октазия благодарила, но вяло, и мне очень хотелось сказать, что ей надо жить ради своих двойняшек. Только в первый момент я на это не осмелилась. Решилась, когда она уже покинула спальню, где Сигвальд принимал гостей. Я бросилась за ней, догнала в коридоре и порывисто обняла, прошептала: — Спасибо. У вас остались дочери, будут внуки… Но Октазия высвободилась из моих объятий и поспешила прочь, шелестя подолом чёрного платья. Я смотрела ей вслед, понимая, что горе потерявшей сына матери слишком необъятно, убийственно и страшно, и никакие благодарности его не уменьшат. Думать об этом больно, я открываю глаза. В моём сердце не осталось обид на Октазию. Она могла и, пожалуй, любила унижать, но не продавала нас на потеху мужчинам, а её сын меня защитил, поэтому её расплата за причинённое зло кажется мне чрезмерной. Жалко её. В надежде избавиться от тоскливых мыслей, поворачиваюсь на бок. Рядом беспробудно спит Сигвальд. Его тоже жалко: он чуть не до слёз огорчился, узнав, что заговор возглавлял его дед. Повреждённая нога лежит в деревянных фиксаторах. Я приподнимаюсь, натягиваю край одеяла на обнажившуюся стопу мужа. Он причмокивает, пытается перевернуться на живот, но тиски мешают, и он затихает в их непреклонных объятиях. Кости достаточно сцепились для переноса во дворец, и сегодня мы вернёмся под крыло Императора. Меня будто ударяет, я поднимаюсь. Ноги утопают в мягком ковре, я набрасываю плетёную из белого пуха шаль и прохаживаюсь из стороны в сторону. Возвращаться страшно, ведь Император злится на меня за этот заговор. Он с таким сердитым выражением лица рассказал о ране Сигвальда и последствиях, был таким мрачным, когда вёл меня сюда. Понимаю, его единственный сын пострадал во время моего похищения, но я в этом не виновата! И так тяжело, что Император, когда навещает сына, меня удостаивает лишь безразличными приветствиями. Если во дворце Император продолжит вести себя так холодно, я не смогу спокойно жить. Что делать с его неприязнью? Как исправить? Дверь приоткрывается. Фрида смотрит на постель, тут же шарит взглядом по комнате. Я улыбаюсь бледной, не выспавшейся сестре. Её, похоже, тоже мучают дурные сны. Или она не избавилась от привычки вставать рано. Подхожу к дверям, шепчу: — Сходим перекусить? Фрида кивает. Подхватив её под руку, закрываю за нами дверь. Караульные неподвижно стоят вдоль коридора. В этом доме слишком много охраны, но я начинаю привыкать. На кухне суетится кухарка и сонм её помощниц. Завидев нас, все склоняются в поклоне. При нас они нормально работать не смогут, и я с сожалением прошу принести нам молоко и что-нибудь сладкое в гостиную. — Никак не могу привыкнуть есть как хозяйка, — шепчет Фрида. — Я тоже, — бормочу в ответ, надеясь, что стражники меня не слышат. В богато обставленной гостиной снова вспоминаю о необходимости вернуться во дворец. Мне страшно, при мысли об Императоре сердце вырывается из груди. Стискиваю запястье Фриды, не давая ей сесть, прошу: — Поселись со мной во дворце, мне так одиноко там. Она странно смотрит на меня, колеблется. — Пожалуйста, — я жалобно ей улыбаюсь. — Хорошо, — кивает она. И я с воодушевлением объясняю, что вдвоём будет веселее и интереснее изучать правила поведения, привыкать к такой жизни, но Фрида, хотя вроде и слушает, но обмякает, взгляд её рассеивается. Она витает в облаках. Я не очень понимаю, что её так воодушевило, но потом догадываюсь: героини сказок часто попадают во дворец, и Фрида, наверное, чувствует себя в сказке. А мне почему-то грустно.
***
После двух часов тренировки на мечах я смыл с себя пот и оделся в свежую красную с чёрным одежду. Теперь чувствую себя спокойно: злость на себя, страсть — всё угасло под давлением физической усталости. Я готов к встрече с Мун. И стыд за мимолётную мысль, что лучше бы Сигвальда не стало, тоже отступил. Поправив алый пояс, отправляюсь в город. Вокруг меня полно стражи, точно на первых порах образования Империи. Надеюсь, это временно. Стараясь думать о делах, спускаюсь с дворцовой скалы, иду к дому, окружённому тремя кордонами. Двери уже вынуты, стены вокруг проёмов выдолблены так, чтобы прошла кровать: я не хочу рисковать и лишний раз шевелить ногу Сигвальда. Специальную платформу уже ввозят в дом. Плотники расстарались, создавая тележку с мягким ходом, её закатят под кровать, зафиксируют ту на скобы. Внимательно оглядываю и платформу, и выемки в стене, но ловлю себя на том, что ищу взглядом Мун. От золотого узора на моей спине осталась лишь тонкая веточка, я очень близко к спасению и было бы величайшей глупостью вмешиваться в чувства между Мун и Сигвальдом, рисковать жизнью. Я не самоубийца, поэтому, когда краем глаза замечаю изящную фигуру с золотыми волосами, отворачиваюсь и с притворным любопытством вновь оглядываю платформу. Заговариваю с плотниками, повторно уточняю все важные моменты перевозки Сигвальда. Мун возвращается к нему. Вместе с сестрой они сопровождают поднятую на платформу кровать. Мун поправляет одеяло, касается плеча Сигвальда, улыбается ему. Чувствую себя лишним, для меня это совершенно не свойственно. И даже Фероуза нет, чтобы отвлечь разговором. Подумав немного, беру под руку сестру Мун Фриду. Та ощутимо вздрагивает и смотрит на меня затравленным зверем. — Как жизнь в столице? — вежливо интересуюсь я. У Фриды дрожат губы, она выдавливает: — Спасибо, хорошо, ваше… величество. Так и хочется сказать, что я не кусаю девушек, если они об этом не просят, но предчувствую, что перепугаю эту трепетную лань ещё больше. Чуть наклоняюсь, вызывая у неё приступ бледности, негромко поясняю: — Я просто интересуюсь жизнью семьи своей невестки, тебе нечего опасаться. Фрида судорожно кивает. Вздыхаю: похоже, разговора не получится. Грустно это как-то, раньше я вызывал у молоденьких простолюдинок более тёплые чувства. В молчании мы поднимаемся в гору и минуем ворота. Двери во дворце достаточно широкие, чтобы в них пролезла кровать. На ступенях уже стоят приспособы для плавного поднятия постели, но я неожиданно разворачиваюсь: — Сигвальд, ты, наверное, устал сидеть взаперти. Может, желаешь провести немного времени в саду? Сигвальд расплывается в улыбке: — Это было бы чудесно, просто сил нет сидеть в четырёх стенах. Улыбаюсь в ответ и наконец отпускаю Фриду. Она выдыхает с облегчением. М-да… что же обо мне такое говорят, что я её настолько пугаю?
***
Всю неделю с Сигвальдом мы провели в разговорах о поэзии восточных земель и Викара, и теперь он меня не смущал. Отчасти потому, что травма лишила его возможности прижимать меня к постели, неожиданно целовать. Но сейчас, рядом с Императором, я снова ощущаю сногсшибательное смущение. Лишь усилием воли остаюсь сидеть на кровати Сигвальда. Над нами шелестят кроны больших деревьев. Слишком больших, чтобы вырасти здесь со времени постройки дворца, и я спрашиваю: — Почему деревья в саду такие большие? Император сидит напротив нас в плетёном кресле. Ажурная тень листвы и солнечные лучики бегают по нему, свет золотом вспыхивает в глазах, обращённых на Фриду, и в груди у меня как-то неприятно. «Это потому, что Император славится любовью к женщинам, — поясняю себе это мрачное чувство. — Как бы он Фриду не соблазнил». Она так смущена, так усиленно прячет взгляд, что закрадывается подозрение, не предложил ли он ей что-нибудь неприличное, пока они шли сюда? Обязательно надо расспросить сестру! Но прежде надо выдержать это странное общение с Императором. Тот взмахивает рукой: — Эти деревья пересадили из садов некоторых знатных господ старого Викара. Поспешно отвожу от него взгляд. Уголки губ Сигвальда опускаются, он потирает вышивку на покрывале: — Из садов тех, кто не принял власти отца. И я понимаю, что он вспоминает о предателе-деде. На нас тяжёлым пологом опускается молчание. Порывисто накрываю руку Сигвальда ладонью, ловлю его унылый взгляд, ободряюще улыбаюсь. И тут же наваливается смущение, я не знаю, куда себя деть под взглядом Императора. Отдёргиваю руку. Слуги наконец приносят фрукты, сладости, соки и травяные отвары, ставят на столик. Мне приходится пересесть с кровати на плетёное кресло. Император садиться рядом, напротив Сигвальда. Кресло Фриды ставят напротив моего. Жалобно поднимаю на неё взгляд: она глядит в серебряное чеканное блюдо. — Угощайтесь. — Император проводит рукой над столом. — Или вы желаете ещё что-нибудь? Этот голос — как же он не похож на мягкую речь Сигвальда, который даже боевые сцены поэм умудряется читать едва ли не нежно. — Всё в порядке. — Отрываю гроздь медового винограда. — Спасибо, — чуть ли не шепчет Фрида. Император жестом отсылает слуг и наливает себе из серебряного чайника отвар. Краем глаза замечаю движение чего-то белого, поворачиваю голову: в пятнадцати метрах от нас под деревьями крадётся белая кошка с тёмными полосами на хвосте. Морда у неё овальная, необычно сильно раздаётся в стороны. Кошка прижимает большие уши и смотрит вверх. Я невольно прослеживаю её взгляд, хотя и понимаю, что увижу лишь птичку. Но вместо птицы на дереве сидит мальчишка лет семи, в тёмной одежде. Он очень высоко, метра четыре над землёй. Наши взгляды встречаются, и его лицо испуганно вытягивается. Нога мальчишки соскальзывает с толстой ветви, он накренятся… Крик разрывает мою грудь, время замедляется, я вижу, как детские пальчики цепляются за ветки, срываются. Мальчик камнем падает вниз. И падает в руки Императора. Запоздало кричит. — Ну тихо-тихо! — приказывает Император. — Всё хорошо. Он поворачивается ко мне. Его плетёное кресло лежит на боку. Фрида растерянно хлопает ресницами, и только Сигвальд не кажется слишком удивлённым скоростью реакции отца. Всхлипнув, мальчишка разражается рыданиями, подвывает. И Император, этот почти всемогущий воин, теряется. — Тихо-тихо, — менее уверенно просит он. — Меня батя убьёт, — воет мальчишка. — Не убьёт. — Император хочет отпустить его на землю, но тут на дорожку выбегает усатый стражник и, опустившись на колено, тараторит: — Простите его, ваше величество. Жена моя умерла, не с кем было оставить, я его в караульной запер, а он… Простите, больше не повторится. Мальчишка взвывает громче. — Ничего страшного, — грустно улыбается Император. — Я не возражаю, если он будет иногда гулять в саду или наведываться к кухаркам. Только пусть на деревья не залезает. — Не будет, — клянётся стражник. Император ставит мальчика на землю и легонько подталкивает. Тот, шмыгая носом, осторожно идёт к отцу. — И не надо его наказывать. — Император оправляет рукав. — Он и так достаточно испугался. Стражник кивает, и мальчишка бросается к нему, повисает на шее. Император провожает семью задумчивым взглядом. Всё же он добрый. И ценит жизнь. Зря говорят, что он кровожадное чудовище. Сколько же гадостей о нём говорят, а на самом деле он… милый. Непонятный, полный силы, порой опасный, но есть в нём что-то до крайности располагающее. И смущающее тоже… Император проходит пятнадцать метров, отделяющих его от нашего стола, поднимает кресло и садится. Фрида смотрит на него круглыми от ужаса глазами. Император едва заметно ей улыбается. А я снова смотрю на дерево. Как Император оказался там столь быстро? Это невозможно… Изумлённо его оглядываю, но Император наливает себе и принцу травяной отвар, будто нарочно избегая на меня смотреть. И странной кошки нет, будто её и не было.
Желание Императора пообщаться разбивается о сковывающую нас неловкость. Попив травяного отвара, он ссылается на дела и уходит. Мы с Фридой против воли выдыхаем. Если Сигвальд и замечает наше состояние, то никак этого не обозначает. Он снова заговаривает о поэзии, о любовной лирике. «О любви он лучше декламирует», — невольно думаю я, ведь голос и внешность Сигвальда созданы, чтобы говорить о любви. С полуулыбкой слушаю переливы сладких слов. В саду щебечут птицы. Так спокойно, что на какое-то время забываю о заговорах, о страхе Фриды перед Императором и даже о том, что он оказался под деревом невозможно быстро, хотя, наверное, он просто увидел мальчика раньше и пошёл к дереву, просто я этого не заметила.
Один на один с Фридой мы оказываемся только вечером, когда я провожаю её в приготовленные ей покои напротив наших с Сигвальдом. Отпустив служанок, усаживаю Фриду на полную подушечек софу, сажусь в кресло напротив и прямо спрашиваю: — Император делал тебе непристойные предложения? В ожидании её ответа сердце пропускает удар. Тёмные глаза Фриды широко раскрываются, она мотает головой: — Нет, конечно, нет. — Тогда почему ты его так боишься? Почему дрожишь? Она ещё сильнее округляет глаза и испуганно шепчет: — Это же сам Император. Он… он… такой страшный, аж мороз по коже. — Страшный? — Отодвигаюсь от неё. — Разве? Он вроде… Не договариваю «красивый». Фрида хлопает ресницами, наклоняется ко мне и шепчет: — А ты не боишься, что он и тебя убьёт, как короля с королевой? Мотаю головой. — А я бы боялась, — шепчет Фрида и сжимает мои пальцы. — Особенно теперь. — Почему? — Мне кажется… — Воровато оглядевшись, Фрида приникает к моему уху и жарко шепчет. — Я думаю, Император владеет даром магии. — Что?! Фрида зажимает мой рот ладонью и снова шепчет: — Когда он рванул к мальчику, он на несколько мгновений почти растворился в воздухе, а потом оказался под деревом. Обычные люди так не могут. Сердце холодеет: если Фрида права, то Император скрывает свой дар, и что он сделает с ней если поймёт, что она видела его тайные способности? — Ты будешь молчать? — Вглядываюсь в её глаза. — Конечно. Я же не дура. Крепко накрепко обнимаю её и громко произношу: — Как хорошо, что ты здесь. Мы ещё немного болтаем о нарядах, тканях восточных провинций, и я покидаю комнаты Фриды. Застываю в коридоре между двумя постами стражников, приставленных к спальням моего мужа и сестры. Император догадался, что она видела его силу? И если да, что сделает? Я должна защитить сестру, но если он всё же не понял? Не сделаю ли просьбами хуже? Постояв в нерешительности, я всё же направляюсь в покои Императора. Они так близко, что я не успеваю передумать, прежде чем стучу в золочёные двери и слышу глухое: — Войдите. Стражники раскрывают створки, и я шагаю в переполненную запахами благовоний комнату. Сотни свечей стоят на столиках, стекая в полукружья подсвечников ароматным воском. Несмотря на буйство огня, в комнате будто темно, всё в тревожном багрянце. Император сидит на софе напротив двери. Сидит в одних шароварах, облокотившись на широко расставленные колени. Перед ним стол с огромным золотым кубком и кувшинами. Потемневшие глаза Императора странно мерцают. — А, это ты, — тянет он и откидывается на спинку софы. Мускулы перекатываются под испещрённой шрамами кожей. Я должна смутиться, но вспоминаю рассказ о рабском клейме, и меня невыносимо тянет подойти и увидеть его своими глазами. — Я не помешаю? — тихо произношу я. Но Император слышит, глухо отзывается: — Ты мне никогда не мешаешь, Мун. Мы же семья. — В голосе чувствуется насмешка. Делаю несколько шагов к нему. Улавливаю среди дыма благовоний яркий запах вина. Останавливаюсь. — Что-нибудь случилось? — продолжаю подходить, выискивая на его плечах подходящий по размеру шрам. — Нет. — Когда всё в порядке — не пьют в одиночестве. — Останавливаюсь рядом с софой. На плече Императора застарелое пятно шрама размером с яйцо. «Значит, не солгал», — думаю со странным, непонятным чувством. Моё запястье оказывается в тисках сильных пальцев. Рывок — и я уже сижу рядом с Императором. — Выпей со мной, — глухо просит он. И его голос утопает в бешеном стуке моего сердца. Кажется, оно выскочит из груди. Глаза Императора слишком близко, в них нет легкомысленной яркой зелени, они тёмно-зелёные, сумрачные, бездонные…
ГЛАВА 23. Испытание стойкости Мун слишком близко. И это блаженство. Странное блаженство даже не обладать женщиной, а просто находиться рядом, дышать с ней одним воздухом и, сжимая тонкое запястье, чувствовать трепет её пульса. Моя страсть захлёбывается в нежности. Страх в глазах Мун пристыжает. Отпускаю её руку, прошу: — Посиди со мной. — Хорошо, — кивает Мун и смотрит на стол, на кубок. — Что-нибудь случилось? Пожимаю плечами. Не объяснять же ей, что я, кажется, способен влюбляться, и это безмерно меня огорчает. Хотя, конечно, пью я не поэтому. — Сегодня день поминовения моих родителей. — Наливаю вина в кубок. — Выпить достаточно по кубку за мать и отца, но я немного увлёкся. — Они умерли в один день? — Да. Их убили мои соперники. И братьев, сестёр, бабушку с дедушкой. В общем, всех ближних родственников, которые у меня были. Прикрываю глаза. В висках стучит мысль: «Из-за меня погибли все её кровные родственники». Отставив кувшин, обхватываю ножку тяжёлого кубка и протягиваю Мун. Смотрю на тёмную, мерцающую поверхность красного вина. — Помяни и своих родителей. Они умерли не в этот день, но… — Снова сжимаю её ладонь. Не хватает только смелости посмотреть ей в глаза. — Прости меня. Если бы можно было победить, не тронув твоего отца, я бы так и сделал. Мун молчит. Её рука в моей ладони сжимается. Другую она стискивает между колен. Ниже склоняет голову. — Ты меня ненавидишь? — прямо спрашиваю я. Прикрываю глаза и качаю головой. — Не отвечай. Не стоит. Даже если она скажет «нет», не поверю: у меня такая репутация, что в ненависти признается лишь безумец. Ладошка Мун выскальзывает из тисков её колен, ложится на моё плечо, скользит. — А я ведь не до конца поверила про рабство и клеймо. По коже бегут мурашки. Закрываю глаза. Глубоко вдыхаю, наслаждаясь заполошным сердцебиением, щекотным ощущением внутри и накатившей на меня лёгкостью. Кажется, будто за спиной раскрываются крылья… Мой порыв обхватить Мун и прижаться к её губам прерывает громкий стук в дверь. Открываю глаза, и снова наваливается тяжесть обыденной жизни. Отпускаю руку Мун и громко разрешаю: — Входите!
***
— Беги! Ты должна сбежать из дворца! — Неведомая сила тянет прочь. Отбиваюсь со звериным упорством, молча. Знаю, если приложить усилия — вынырну из кошмара. — Не хочу! — вдруг кричу и просыпаюсь во дворце. Оранжевые блики восходящего солнца покрывают стену яркими пятнами. Хочется вырваться из туго спеленавшего меня одеяла, но я справляюсь с ужасом и высвобождаюсь медленно, стараясь не разбудить посапывающего Сигвальда. Сажусь. Руки дрожат. С трудом наливаю воду из графина на столике в кубок. Металлическая кромка несколько раз ударяется о зубы, прежде чем начинаю пить. Этот повторяющийся кошмар сводит с ума. Это предупреждение из будущего или отголоски прошлого? Возможно, это кричали моей матери-королеве, когда она уносила меня из дворца. Сглатываю. От дурных снов надо искать спасения в храмах или у лекарей, но хочется просить о помощи Императора. Стискивая кубок, закрываю глаза. Разговор накануне был странным, и вроде хорошо, что его прервали какие-то известия с границы, но на сердце осталась тяжесть, и кажется, её можно было развеять, если бы мы продолжили беседу. Встряхиваю головой: негоже думать об Императоре, наша беседа наедине и так неприлична, ещё немного, и по дворцу поползут слухи. Поставив кубок на столик, ложусь в кровать. Придвигаюсь к Сигвальду. Его кожа пахнет молоком и розами. В красноватом сумраке раннего утра он красивее, резкие тени придают ему мужественности. Но моё сердце бьётся ровно. Не представляю жизни с этим юношей, не представляю его своим мужем. А пора бы. Закрываю глаза в надежде уснуть и не слышать больше рокочущего приказа: «Беги!» Мысли накатывают мягкими волнами, в них кружится образ Сигвальда, его улыбка, глаза — пытаюсь отыскать в них хоть что-нибудь притягательное, но сердце по-прежнему ровно стучит. Только угасающее понимание «У них цвет как у Императора» на миг озаряет моё сознание, согревает, но я уже лечу во тьму сна.