Принцесса для императора

Замосковная Анна

***

Мун, только что властно звавшая Сигвальда, краснеет и становится как-то меньше, ниже. Смотрит на меня огромными жёлтыми глазами и молчит. Не понимаю: боится она меня, что ли? Хотя, учитывая обстоятельства нашего знакомства… Вдруг становится стыдно за своё поведение тогда. — Мун, — мой голос звучит странно. — Д-да? — Ты хорошо себя чувствуешь? Хочешь присесть? — Указываю в сторону своего рабочего стола, скрытого стеллажами. Она молчит. Смотрит пронзительно. Такое ощущение, что краснеть сейчас начну я. Воспоминание о её портрете в обнажённом виде не добавляет уверенности. — Пожалуйста, — прошу я, привыкший приказывать женщинам. Кивнув, она мелкими шажочками идёт в указанную сторону. На миг замирает, глядя на меня с ужасом. — Что-то не так? — Один… — Язык скользит по её пухлым соблазнительным губам. — Стул только один. Стою, охваченный жаром, точно мальчишка, а кончик её языка вновь проскальзывает по губам, будто призывая к поцелую. Но это, конечно, глупость: состояние золотой печати на моей спине красноречивое доказательство того, что её сердце, симпатии и поцелуи принадлежат Сигвальду. В сердце вспыхивает жар безотчётного гнева, ворчу: — Садись. Вздрогнув, она поспешно проходит к стулу и садится, кладёт ладони на колени и выглядит такой беззащитной, что щемит сердце. На нас падает молчание, давит, точно мраморная плита. О чём с ней говорить? Как? По её телу пробегает едва заметная дрожь, и я невольно подаюсь вперёд: — Замёрзла? Она поспешно мотает головой, в этом жесте столько отчаяния, что мне неловко. Так странно ощущать неловкость от близости женщины. Я уже забыл, каково это. Забыл, как может трепетно сжиматься внутри, когда на тебя умоляюще смотрит красивая девушка. — Я хотела кое-что спросить… — едва слышно произносит она, я смотрю на движение её губ, на плавное скольжение языка и с трудом осознаю смысл фразы. Смотрю. Она молчит. Смотрю на её губы и представляю, какие они на вкус… Молчание затягивается. Слишком затягивается, она снова проводит языком по губам, и я резко отворачиваюсь, чтобы избавиться от пошлых мыслей. — Какие-нибудь проблемы? — Присматриваюсь к расставленным на стеллажах книгам. «Искусство любви!» — буквально кричит один из корешков, и я представляю содержимое этого тома. Мун что-то говорит, но её слова тонут в гуле учащённого сердцебиения. Перевожу взгляд на стол, пытаясь изгнать из мыслей чувственные образы. О боги, за что мне это наказание — желать жену собственного сына. Накрываю лицо рукой и пытаюсь сосредоточиться. Я всегда славился способностью управлять страстями, и сейчас самое время их укротить. Но единственное, чего я хочу — развернуться и стиснуть Мун в объятиях, целовать её… Сердце бешено стучит, в мысли рвётся крамольное: а может попробовать?..

ГЛАВА 14. Принцесса и Император Набравшись смелости, начинаю рассказывать о посетивших меня в ванной мыслях. Мне немного страшно и неловко, и мужественность Императора не может не подавлять, но я стараюсь сохранить разум и, теребя подол, рассуждаю о том, как странно несправедлив мир. Молчание Императора — как разрешение продолжать. И я говорю, привожу примеры из жизни, всё более распаляясь. Император закрывает лицо рукой, но не просит замолчать. Он разочарован моими идеями? Я кажусь невыносимо глупой? Он молчит. Помедлив, продолжаю рассказывать, сколько пользы приносят совершенно неуважаемые, обыкновенные люди, которые своим трудом создают богатство страны и господ. Почему Император молчит? Почему не спорит, а только дышит с каким-то напряжением? Что думает

о сказанном мной? Неужели его ни капельки не трогает рассказ об ужасной, тяжёлой работе простых людей, об их короткой жизни, о болезнях, невозможности получить помощь, о бесправии, всегда подчинённом положении и отсутствии выбора? — Вот, например, — дрожащим голосом продолжила я. — Когда нам понадобились деньги, мы были вынуждены брать в долг у хозяина земли под ужасные проценты. Нам бы не дали в другом месте, ведь тогда хозяева земли прогнали бы нас за это, и нам нечем было бы выплачивать. А потом — потом я стала жить у Октазии, и долг почти не уменьшался, ведь мне приходилось есть в её доме её дорогие продукты. У меня не было другой возможности: она всё равно вычитала бы деньги за питание, хотя если бы я питалась чем попроще, выплатить долг было бы легче. А это её право отправлять меня на любые работы. Мне повезло, что она слишком гордая, чтобы сдать кого-нибудь из своих рабов в бордель, но ведь есть и такие. Судорожно вздохнув, Император как-то надломлено спрашивает: — И что ты хочешь? — Он убирает руку от лица. Повернувшись, садится на край стола и пронзительно смотрит мне в глаза. Дыхание сразу перехватывает, сердце бьётся с безумной скоростью, я опускаю взгляд и быстрее тереблю подол. Чего я хочу? Не знаю. Не понимаю даже, зачем ему всё это рассказываю… Из сострадания к тем, кому не повезло оказаться богатыми? Вспоминаю девушек, которых встречала в домах Викара и вдруг вскидываю взгляд: — Отмените долговое рабство. Император приподнимает точёные брови, уголок его губ дёргается. С минуту мы молча смотрим друг на друга, и я начинаю тонуть в ясной зелени глаз. Уставившись на колени, тереблю подол: — Пожалуйста. — Нет, — спокойно произносит он. Это «нет» такое непоколебимое. Ну конечно, Император ни за что не поймёт, как унизительно, когда тебя покупают, точно скотину. Это выше него, ведь он великий воин, завоеватель, повелитель. А я в его глазах — глупая девчонка. Болезненно скривившись, шепчу: — Вам не понять, каково это — когда тебя превращают в собственность. Император хмыкает: — Ну почему же, понимаю: я был в полном, не долговом рабстве. Ошарашено поднимаю взгляд: Император смотрит на меня с грустной усмешкой. Он? Раб? Не может быть, он же такой сильный! Такой… Но зачем ему обманывать меня? Но раб… Шепчу: — И… как вы спаслись? — Однажды ночью, когда начиналась песчаная буря, убил хозяина, вытащил его из дома и позволил ветру спрятать следы преступления. Сам я переждал под крыльцом дома на окраине селения, и когда меня, как и хозяина, сочли жертвой непогоды, сбежал, срезал клеймо с плеча… — Клеймо? — накрываю рот ладонью, сердце стучит часто-часто. — Да, в пустыне рабов клеймят калёным железом. В следующий раз, когда меня захватили с караваном, шрам обнаружили и хотели поставить клеймо на лбу, как беглому рабу, но мне удалось извернуться и опрокинуть жаровню. Потом немного ловкости — и я сбежал. Калёное железо… Какая же это боль! Мурашки ползут по спине, мысли крутятся вокруг куска раскалённого железа, прижимающегося к коже. Меня начинает мутить от сострадания и ужаса, смотрю на Императора вытаращенными глазами, едва дышу, наворачиваются слёзы. Его тёплый смех разливается по воздуху: — Да-да, ваш Император — беглый раб. Немыслимо. Или… почему нет? У него была насыщенная жизнь в странах куда более жестоких, чем наша. И его такое положение вещей, похоже, забавляет, а у меня сердце ноет, хочется плакать. Какая же у меня спокойная и непримечательная жизнь… И сколько ещё ужасов пережил Император в своих странствиях? Вдруг он стал серьёзным, если не считать тёплую усмешку на тонких губах: — Так что мой ответ нет: я не отменю долговое рабство. Люди должны отдавать деньги, которые позаимствовали. Единственное послабление, на которое я согласен — регулярная проверка долговых займов, чтобы избежать мошеннического увеличения суммы долга. Это щедрое предложение, я начинаю улыбаться, как вдруг вспоминаю очень важный момент: — Проверяющие будут на стороне богатых. Все всегда на стороне богатых. Император хмурится, его глаза темнеют. Наверное, он вспоминает о дорогах. Щёлкает пальцами: — Значит, их должен курировать человек, который будет на стороне бедных. Для равновесия. — И где такого взять? Он смотрит на меня очень и очень внимательно, мои похолодевшие пальцы застывают на складке подола. — Что? — шепчу я. — Ты можешь стать высшей инстанцией в этом споре. Теряю дар речи, хватаю ртом воздух: — Я? — Ты будущая императрица. Королева традиционно занималась благотворительностью, почему бы тебе не заниматься защитой попавших в кабалу бедняков? Только для этого сначала нужно выучиться читать. Осознав сказанное, вскакиваю, желая немедленно приступить к занятиям. Император заразительно смеётся, зелёные глаза сверкают, в них будто искры мерцают. Улыбаюсь в ответ. А потом до меня доходит: он пошутил. Ну конечно пошутил! Улыбка гаснет, я опускаю голову: — Жестоко давать такие надежды. — Что? Нервно тереблю подол: — Вы же пошутили. Это было… Под шелест шёлкового одеяния он опускается передо мной на колено и тянется руками к моим рукам, но вдруг отдёргивает свои и сипло уверяет: — Я не шутил. Не шучу государственными делами. Он так близко, что чувствую исходящий от его волос запах корицы, хочется наклониться и вдохнуть этот волнующий аромат сильнее. Сердце бьётся, точно птица в силках, и меня охватывает жар странный, пугающий, но и невыразимо притягательный. Хочется, чтобы это мгновение, пока Император стоит передо мной на колене и опаляет своей силой, не заканчивался. Хочется вечно находиться рядом с ним. Ну что за глупая мысль! Откидываюсь на спинку стула и поднимаю взгляд к потолку. Даже на нём ажурные росписи. Шелестит одеяние Императора, он возвращается к столу, сцепляет руки. И кажется, места, где его взгляд касается кожи, начинают пылать. — П-простите, — накрыла дрожащие губы трясущимися пальцами. — Мун, ты хорошо себя чувствуешь? — Император подаётся вперёд. — Позвать лекаря? Мотаю головой: — Про-стите… — Не стоит извиняться, мы же… семья. Семья… Сердце щемит, задыхаюсь от странного чувства, от непонятной тесноты в груди. Может я в самом деле больна и нуждаюсь в помощи? Но прежде, чем успеваю осознать эту мысль, Император склоняется надо мной и берёт на непоколебимо сильные руки. Я прижата к нему, к его груди, к волосам с запахом корицы, и задыхаюсь, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Что со мной? Мне страшно, но я лишь сильнее утыкаюсь лицом в грудь Императора, обхватываю его крепкую шею руками. Я знаю, он меня не уронит, но обнимаю крепче. Сквозь сумасшедший гул собственного сердца, кажется, улавливаю торопливый перестук сердца Императора. Голова кружится, всё кружится, вынуждая крепче держаться за него…

***

Кровь стучит в висках. Дыхание Мун на моей щеке, руки Мун, обвивающие мою шею — всё сводит с ума. Я должен ей помочь, а вместо этого мечусь по коридорам, точно слепой раненный зверь. Успокоиться, мне надо успокоиться, но прикосновения Мун выжигают разум. Я просто останавливаюсь посередине коридора. Мун прижимается ко мне крепко-крепко. Я крепко-крепко прижимаю её к себе, веки медленно опускаются. Я оказываюсь во тьме, расцвеченной близостью Мун в самые невероятные яркие краски. Каждый судорожный удар сердца отдаётся в висках, не хватает дыхания. Что со мной? Может, мы оба заразились какой-нибудь болезнью? Болотная лихорадка? Пятнистая смерть? Ломала? Какая страшная болезнь может давать такие одуряющие симптомы? — Мун, — шепчу в ужасе перед возможностью потерять её сейчас. — Мун, как ты себя чувствуешь? За время её молчания сердце успевает несколько раз почти разорваться, затем мелодичный голосок усмиряет мои страдания: — Голова кружится. И тут же меня снова захлёстывает страх за Мун. Рассеянно оглядываю коридор: до их с Сигвальдом комнат далеко, к тому же нехорошо, если Сигвальд заразится. Зато мои покои рядом. Решительно направляюсь туда. В висках выстукивает: «Не глупи, не глупи, не глупи, не глупи». Глупо нести Мун к себе: лишние разговоры. Лишние соблазны. Смогу ли я сдержаться? Конечно смогу, я же не мальчишка какой-нибудь. И полный решимости, киваю караульным, они открывают роскошные двери в мои золочёные апартаменты, я вношу тяжело дышащую Мун. Сердце трепещет, я трепещу, и желание, будто освободившись от оков посторонних взглядов и приличий, вспыхивает во мне. Я должен позвать лекарей, позаботиться о Мун, а я, укладывая её на кровать, думаю лишь о невыразимой соблазнительности её объятого шёлком тела, о вкусе её губ. Я стараюсь увидеть в испуганном взгляде её широко открытых глаз отблеск моего желания, а в приоткрытых губах — приглашение к поцелую. Я даже наклоняюсь… Сердце безумно стучит в груди. В висках. Везде. Глаза Мун так близко от моих, зрачки огромные, очерченные тонкими золотыми кольцами радужек. Дыхание перехватывает, я тону в этих глазах… падаю, точно в бездну. «Опасность!» Резко выпрямляюсь, увеличивая расстояние до соблазнительных губ, разрывая миг ослепительного очарования. Собственное сиплое дыхание наконец перебивает гул сердца. Пытаясь отдышаться, провожу кончиками пальцев по своему пылающему лбу. Что со мной? Мне страшно… — Позову лекаря. — Пячусь шаг за шагом: подальше от неё, от соблазна, от взрыва чувств. — Ты сможешь подождать? Мун слабо кивает. Быстро подойдя к закрытым дверям, распахиваю одну из створок. Понимаю, что мне, собственно, идти необязательно. И нести сюда Мун было необязательно, всё получилось как-то глупо. Приказываю караульному: — Эгиля сюда! Немедленно! Он мертвенно бледнеет и, поклонившись, бежит прочь. Я всё ещё тяжело дышу, я безумно зол на себя. — Не закрывай, — предупреждаю сквозь зубы второго караульного и, оставив дверь открытой, возвращаюсь к кровати. Щёки Мун пылают, я понимаю, что лучше держаться от неё подальше, но подхожу и касаюсь лба: горячий. Мун вздрагивает, дыхание у неё частое и поверхностное. Только бы не лихорадка. Только бы не лихорадка. Лихорадка — внутренности сжимаются, на невыносимое мгновение я падаю в прошлое, в дом, наполненный горьким запахом трав и болезней, в дом, где умирала моя четвёртая жена с моим дитя во чреве. Тошнота подступает к горлу, я сглатываю, резко произношу: — Это не лихорадка! Мун вздрагивает, её глаза блестят, но они не похожи на глаза умирающей от лихорадки. Во мне говорит страх перед прошлым. Мун смотрит на меня с ужасом. — Прости, — выдавливаю улыбку и присаживаюсь рядом. — Прости, что напугал. Накрываю её ладонь своей рукой. Ладонь тёплая, не горячая. Обхватываю её пальцами (дыхание Мун учащается) — сухая, а у больных лихорадкой ладони влажные. И цвет кожи Мун там, где не разлит яркий-яркий румянец, вполне здоровый, никакой желтоватой бледности. В коридоре раздаются торопливые шаги. «Как рано», — ругая себя за эти мысли, я поднимаюсь и отхожу на несколько шагов. Эгиль влетает в спальню, поправляя съехавшую накидку. Отступаю к окну: — У неё закружилась голова. Что-то с дыханием и, кажется, температура. Смотрю сквозь ажурные решётки, но ничего не вижу. Спохватываюсь: — Мне, пожалуй, стоит подождать снаружи. В тяжёлой тишине, не оглядываясь, покидаю спальню. Хочется сбежать ещё дальше, но вместо этого направляюсь в купальню: немного холодной воды — вот что мне сейчас нужно. И женщину, много женщин, чтобы не мечтать о Мун. Но женщины — позже: если здоровью Мун ничего не угрожает. Ведь если Мун болеет, я не смогу развлекаться. Не успел я отдать распоряжения о наполнении ванной, послышался зов Эгиля: — Ваше величество! Сердце пропускает удар. В спальню, услышать заключение лекаря, я иду, как на смертную казнь. Если Мун болеет чем-нибудь неизлечимым и быстротекущим — так оно и есть.

ГЛАВА 15. Принцесса и принц Ингвар вдруг находит забавным, что заговорщики, собравшиеся в отдельной комнате полуподвальной питейной, явились в тканевых масках, как какие-нибудь бандиты, скрывающие выжженные на лбах клейма беглых рабов. «А мы и есть рабы — рабы засевшего на троне ублюдка», — Ингвар единственный из всех осмеливается пригубить кислого креплёного вина из глиняной кружки. Перед остальными четырьмя кружки стоят нетронутыми. За стеной так громко орут песни, что подслушивания можно не опасаться. Идеальное место, если не поставят на перо какие-нибудь проходимцы. Мысль об этом хлещет жаром возбуждения: давно Ингвар не чувствовал себя таким молодым и дерзким. Сейчас копившаяся годами шелуха послушания и добропорядочности слетает с него, её сдирает ветер перемен, ветер, который он поднимает собственными руками. — Итак, — небрежно, но с нотками стальной властности, произносит он, и внимание собравшихся приковывается к нему. Под грубыми холщёвыми масками сжимаются губы, глаза холодно блестят в тени прорезей. «Мы волки, — улыбается Ингвар. — Волки, объявившие охоту на льва». Его голос становится вкрадчивым: — Все выполнили свою часть работы? Они кивают, но один, самый молодой, чуть медленнее, и Ингвар подаётся вперёд: — Марсес, какие-то проблемы? Мальчишка почти отчаянно мотает головой, но под гневным взглядом сдаётся: — С домом были некоторые проблемы. — Какие? — чеканит Ингвар, ощущая, как ажиотаж сменяется холодком дурного предчувствия. — Мама не хотела его отдавать. Но я всё уладил, — поспешно добавляет Марсес. — Завтра слуги покинут дом, он будет в полном нашем распоряжении. И подвал. — Уверен? — Ингвар невольно начинает барабанить пальцами по столу, но, опомнившись, сжимает руку в кулак. — Да. — Марсес преданно заглядывает ему в глаза. — Всё будет как надо, дом защищён от магических воздействий, принц… Её там не найдут. — И зачем вам такой особенный дом? — хмыкает Борн. — Для дела, — агрессивно отзывается Марсес. Ингвар улыбается: он знает, зачем такой дом. Отец Марсеса держал там родственников несговорчивых торговцев и землевладельцев, а так же девушек, благосклонность которых не мог или не желал покупать. И даже недовольство Октазии относительно использования дома Ингвар понимает: глупая женщина боится, что сын пойдёт по стопам отца. Но сын превзойдёт родителя: в сравнении с принцессой прежние пленники дома — никто. Приятное предвкушение снова охватывает его. — Повторим всё сначала, — прекращает злобные переглядывания спорщиков Ингвар и заставляет всех повторить план. Через пятнадцать минут становится очевидно: стоит принцессе покинуть дворец — и она окажется в их руках. А там… В чреслах Ингвара разливался огонь желания, он уже забыл, каким всепоглощающим бывает это пламя. Только ради того, чтобы вновь ощутить остроту молодого желания можно похитить принцессу. А когда к этому прилагается труп Императора и корона — что может быть восхитительнее?

***

Как стыдно, невыносимо стыдно. Прошло уже несколько часов, а щёки, кажется, до сих пор горят. «Нервы, — констатировал Эгиль, вглядываясь в меня пристальными совиными глазами, будто пытался препарировать вживую. — Это всё нервы…» И вот лежу в постели, окружённая грелками, приятными ароматами, под окном собрали музыкантов, чтобы они услаждали мой слух успокоительными мелодиями, я заполнена отварами по горло, а покоя нет. Мне безумно стыдно. Даже если бы нервы не расшатались ранее, сейчас они бы точно сдали. Сколько же проблем и волнений я доставила: Императору, лекарю, Сигвальду, слугам… Все так беспокоились за меня. А Император… сердцебиение опять страшно участилось: он ведь мне такое дело предлагал, а я… я… чуть в обморок не грохнулась. Конечно, он решил, что я слишком слаба для серьёзных поручений, и тысячи людей лишились возможности получить от меня помощь. Я их подвела, я… Закрываю лицо руками: наверное, они все ошиблись, я никакая не принцесса, я просто девушка, самозванка. Император… как я могла перед ним так опозориться? — Ты в порядке? — Сигвальд накрывает моё плечо тёплой мягкой рукой. Не отрывая ладоней от лица, киваю. Он садится рядом, под его весом перина прогибается. — Я думал, возможность отдохнуть в одиночестве пойдёт тебе на пользу, но, вижу, ошибся. — Пальцы скользят по моей руке, мягко накрывают ладони. — Что тебя беспокоит? Сотни вещей, но так трудно назвать хоть одну. Стыдно. — Мун… Он мой муж, я должна ему доверять. Он моя опора и защита. Он вырос во дворце и может подсказать, как надо действовать. Сглотнув, с трудом убираю ладони от лица и сталкиваюсь с нежным взглядом зелёных глаз, похожих и не похожих на глаза Императора. Сердце пропускает удар. — Я испугалась, — шепчу я. — И чувствую себя здесь неловко. Не могу привыкнуть к новому положению. Мне кажется, я не справлюсь с ролью принцессы. — Маленькая моя. — Ласково улыбаясь, Сигвальд гладит меня по волосам. — Конечно справишься. От тебя не требуется ничего серьёзного, можешь наслаждаться жизнью, учиться… — ритм его поглаживаний замедляется, взгляд мутнеет, и голос слегка сипит: — Ты же принцесса, твои предки справлялись с этим, справишься и ты… в конце концов, тебе достаточно только улыбаться, чтобы тебя обожали и желали. Его лицо вдруг оказывается совсем близко. «Это мой муж, это мой муж, я должна», — твержу я, ощущая на приоткрытых губах его дыхание, его руку на плече, вдруг скользнувшую на грудь. Я охаю, и он заглушает мой выдох поцелуем. «Это мой муж», — повторяю я, пропуская язык в рот. Сжав грудь, он тут же тянет одеяло вниз. Пока язык изучает мой рот, пальцы скользят по скрытому сорочкой телу, освобождая меня от защиты одеяла. «…это очень больно и крови много и потом неделю всё ноет…» — будто над ухом звучит голос Фриды, меня передёргивает. А пальцы Сигвальда скользят вверх, приподнимая сорочку. Я понимаю, что сейчас будет. А у меня нет причин для отказа. И я должна. Он же мой муж, он имеет право… Замираю от прикосновений пальцев между ног. Они скользят там, а я просто стыну. Сигвальд пытается вызвать меня на ответный поцелуй, но я не могу думать ни о чём другом, кроме поглаживающих меня пальцев, медленно погружающихся туда, где ещё не был ни один мужчина. Наворачиваются слёзы, но я не должна плакать. Может, всё будет не так уж страшно. Разомкнув наши губы, Сигвальд шепчет: — Ты очень соблазнительная. — Не так быстро, — шепчу прежде, чем успеваю одуматься. Слабо улыбнувшись, Сигвальд сбрасывает накидку и ложится на меня в шароварах и рубашке. От изумления у меня широко раскрываются глаза. — Ты же просила не торопиться, — лукаво улыбается Сигвальд. — Одежда — отличный способ отстрочить дело, хотя, признаюсь, с такой красавицей это мало поможет. С красавицей? Странно слышать это о себе. Но стоило привыкать: благородным женщинам часто говорят, что они красивы. Прикосновение тёплых губ выталкивает эти мысли из головы. Закрываю глаза, снова пропуская язык в рот. Император целовал иначе, так, что хотелось ответить, но и сейчас я пытаюсь подстроиться, целовать в ответ. Отбрасывая мысль, что с Императором лучше получалось (естественно — у него огромный опыт), обнимаю Сигвальда. Он скользит по мне, слегка толкаясь бёдрами, давая почувствовать, как сильно меня хочет. А у меня в мозгу выстукивает: «…это очень больно и крови много и потом неделю всё ноет…» Зачем только Фрида это сказала? Меня начинает трясти. — Не бойся, — шепчет Сигвальд мне в губы, а его горячий пах плотно-плотно прижимается у меня между ног. — Почти все девушки через это проходят. Тяжело сглатываю. «…очень больно и крови много…» Кажется, я сейчас заплачу. — Я буду нежен. — Возражения Сигвальд пресекает поцелуем и снова, на этот раз настойчивее, прижимается у меня между ног. Чувствую руку на своём животе, как он судорожно развязывает шнурок шаровар, чтобы освободить жаждущую плоть. Задыхаюсь. Сейчас. Сейчас он сделает это. «…очень больно и крови много…» Зажмуриваюсь. Когда-то надо это сделать. Я не могу вечно ему отказывать. «Спасите, кто-нибудь», — против воли молю я, пока пальцы снова гладят меня, подталкивая что-то горячее, тупое и твёрдое. Сердце начинает биться так часто, что я глохну от его гула. И вдруг этот шум пробивает голос Императора: — …Эгиль просил поинтересоваться, как твоё… Мы с Сигвальдом застываем. Зажмуриваюсь крепче, понимаю, что Император стоит в дверях нашей спальни, видит меня под Сигвальдом, и это так невыносимо, что хочется кричать. — Зайду попозже, — холодно роняет Император. На этот раз я слышу его шаги. Сердце разрывается, слёзы текут по щекам. — Что такое? — приподнимается на руках Сигвальд. — Стыдно. Он нервно улыбается, но почти сразу улыбка исчезает. Моё лицо горит, шепчу: — Ужасно стыдно, что он нас видел. — Папа взрослый человек и прекрасно понимает, чем супруги занимаются в спальне. Удивительно только, что он не догадался постучать. — Он неопределённо хмыкает. — Я поговорю с ним, больше этого не повторится. Слёзы мгновенно высыхают: — Ты… будешь отчитывать самого Императора? — Поверь, он не такой строгий, каким кажется. Лёгкий толчок бёдер — и я снова заливаюсь слезами, резкими движениями утираю их, но они льются бесконечно: — Прости, прости меня, пожалуйста, это всё нервы. Всё слишком внезапно и… и… — Ты боишься. — Сигвальд сел рядом со мной. — Я такой страшный? Опуская подол сорочки, укутываясь одеялом, отрицательно мотаю головой: — Просто всё слишком внезапно. Он вздыхает. — Прости, — шепчу я. — Прости, пожалуйста, я не хотела тебя огорчать, я… мне… — Нужно освоиться. Поправить здоровье, подорванное на тяжёлой работе, — устало поясняет Сигвальд вместо меня и похлопывает по бедру. — Ладно, давай… Мм… как-нибудь развлечёмся, что ли. Наверное, скучно сидеть во дворце. Я его ещё весь не видела, чтобы успеть заскучать, но, чувствуя себя виноватой, подтверждаю: — Да, ты прав, — и глубже залезаю под одеяло. — Может, хочешь съездить к кому-нибудь в гости? Прогуляться по городу? Съездить за город? За город — вспоминаю напавших на Фриду и меня бандитов, передёргиваюсь: — Нет, за город не хочу. — Тогда можем сходить к твоим родным или к моим друзьям. Застываю от неприятного холодка внутри, мысленно ругаю себя: «Ну что ты переживаешь, у принца, конечно же, есть друзья, и не только во дворце… а я его жена». — Я бы хотела познакомиться с твоими друзьями, — стараюсь беззаботно улыбнуться. — Отлично: значит, завтра утром прогуляемся. Надо отдать распоряжения. — Сигвальд вскакивает, но, сделав пару шагов к двери, разворачивается. — Ты не возражаешь, если я оставлю тебя одну? — Честно говоря, я собиралась спать. — Хорошо, я почитаю немного и постараюсь тебя не разбудить. Он уходит, а я остаюсь наедине с усиливающимся дурным предчувствием. Совершенно не хочется завтра куда-то идти, но Сигвальд так добр, что я просто не имею права отказывать ему в такой мелочи, как знакомство с его друзьями.

***

В груди будто что-то горит, ни секунды не могу стоять на месте, я должен быстро двигаться, должен дышать, чтобы этот огонь не поглотил меня. Дышать больно. Я не должен думать. Но я думаю. Перед глазами — Мун, обнимающая лежащего на ней Сигвальда. Ненавижу! На ходу ударяю стену, камень хрустко крошится. Тяжело дыша, смотрю на кулак в эпицентре трещин и осыпавшейся штукатурки. Спонтанный всплеск магии у как бы бездарного Императора — недопустимо. Я не должен открывать свои козыри просто так, лишь из-за того, что женщина, которую я на краткий миг посчитал своей, теперь принадлежит другому. Особенно если этот другой — мой сын. Которому я сам отдал свою женщину. В груди всё горит и разрывается. Я не должен об этом думать. Мун — просто женщина. Таких тысячи. Ну, может, не тысячи, но всё равно мне не пристало из-за неё так переживать. Это просто страсть. Ещё удар, и вмятина углубляется, трещины расползаются дальше. Звук удара отдаётся в полутёмных коридорах эхом. Ещё немного — и здесь будут стражники. Задыхаясь от переполняющих меня непонятных эмоций, торопливо шагаю дальше. Мне нужно успокоиться, успокоиться, успокоиться, но как, если перед глазами так и стоит Мун, отвечающая на поцелуи Сигвальда, обнимающая его, извивающаяся и постанывающая под ним. Вырываюсь на крыльцо. Прохладный ночной воздух окутывает меня, гладит, пытается остудить, но кипящая во мне ярость сильнее. До боли стискиваю кулаки: я должен успокоиться, обязан, я властен над своими эмоциями. Должен быть властен. Листья деревьев и кустов, трава тихо шелестят. Белеют среди почерневшей зелени дорожки и фигуры статуй, мерцают огоньки факелов. Едва доносится чёткая перекличка караульных. Как тут спокойно. И какая буря внутри меня. Невыносимо. Невероятно. Больно. С усилием разжав кулаки, я, тяжело дыша, смотрю на кровавые лунки на ладонях, на потемневшие заострившиеся ногти-когти — вызванная всплеском магии трансформация. Пытаюсь дышать ровно и вернуть ногти в нормальное состояние, но они упрямо пытаются перестроиться в смертоносные когти, потому что магия, это основанное на эмоциях колдовство, почему-то считает, что я нахожусь в смертельной опасности, в бою. В бою… Хрипло смеюсь, и мне самому издаваемые звуки кажутся смехом безумца: конечно, это бой — с собой, с чувствами, которыми я привык повелевать. Война с собой — самая страшная и сложная война в мире. Прячу когти в кулаки и спускаюсь в сад. Я должен успокоиться. Должен избавиться от мерзкого ощущения, будто мне разрывают сердце. Смотрю на притихший сад. Золотистые огни факелов притягивают, точно золотые глаза Мун. Не моей Мун…

***

«Когда же она выйдет из дворца? Когда?» — о похищении только договорились, а ожидание стало невыносимым. Ингвар переворачивается в своей огромной удобной кровати. В распахнутые, забранные толстой решёткой окна проникает влажный ночной воздух и приторные запахи цветов. «Выкорчевать все цветы к морскому бесу, — Ингвар опять переворачивается на другой бок. — А может, скоро это и не понадобится, если перееду в… Белый дворец». Дворец Императора предстаёт перед его мысленным взором во всём белоснежном великолепии, и кулаки сжимаются: «Какой-то безродный ублюдок царствует там, а я, чей род триста лет служил короне, прозябаю в жалком доме у подножия дворца. Несправедливо. Нечестно». Стук прерывает его сумрачные мысли. Ругаясь про себя, Ингвар проходит к дверям: — Кто? — Айлен, — отзывается грубоватый голос. — Три. Удовлетворённый названным паролем этой ночи, Ингвар вынимает толстенную перекладину из пазов, приоткрывает дверь на длину цепочки. Плечистая почти как мужчина Айлен просовывает ему многократно сложенный листок. Пальцы Ингвара слегка дрожат, когда он разворачивает записку. Его сердце пропускает удар, губы беззвучно произносят: — Завтра утром они выйдут в город… Завтра всё решится.

ГЛАВА 16. Смертельная опасность Зря я боялась выхода из дворца: кажется, вне его величественных стен и роскошного убранства легче дышать. «Или легче находиться там, где не рискую столкнуться с Императором», — мелькает странная мысль. Или не странная: мне до сих пор невыносимо стыдно за свой полуобморок и ещё больше за то, в каком виде меня застал Император. Ну вот: стоило об этом вспомнить — и щёки залило румянцем, а сердцебиение вдвое участилось. «Не думай об этом», — приказываю себе и крепче сжимаю руку Сигвальда. Он улыбается. Он очень милый, красивый, мне с ним несказанно повезло. Не будь его глаза так похожи на глаза его отца — было бы ещё лучше. Мы неторопливо ступаем с дворцовой дороги в город. Это район высшей знати, редкие прохожие церемонно кланяются, улыбаются, сыплют комплиментами. Чувствую себя лишней и, точно попугай, повторяю: — Благодарю, я в восторге конечно, да, мы будем рады увидеть вас на празднике пресных источников. И всё в таком духе. Сигвальд ободряюще пожимает мою ладонь, улыбается. Кажется, он действительно горд показать меня этим людям, большинство из которых, судя по возрасту, знали его всю его жизнь. Друзья детства. Учителя. Родители друзей. Высокопоставленные чиновники. Родственники высокопоставленных чиновников. Калейдоскоп лиц мелькает, пока Сигвальд ведёт меня по одной из центральных улиц. Улыбаюсь, старательно расфокусируя зрение, чтобы не ощущать так остро всеобщее внимание. Я принцесса. Теперь я всегда буду привлекать внимание. Надо привыкать. В следующий раз буду приветливее и достойнее этого звания. В следующий раз проявлю искренний интерес к новым знакомым. Но сейчас я слишком смущена, чтобы… — Хорошо держишься, — шепчет Сигвальд, дыхание обжигает моё ухо, губы на миг касаются виска. — Да? — Нервно улыбаюсь: по нашей стороне улицы идут всего два мужчины, но они же на нас смотрят. — Мне кажется… я… — Держишься прекрасно. — Сигвальд крепче сжимает мою руку. — Поверь. — Кажется, я всё делаю не так. — Опускаю взгляд, чтобы не увидеть, как проходящие мужчины реагируют на наши нежности. — Ты выглядишь милой, скромной молодой женой, — так же на ухо поясняет Сигвальд. — То, что надо. Скажу честно, многие опасаются твоего возвышения, ведь ты вела неподобающую жизнь, а к многим из встреченных людей у тебя могут быть личные счёты. — Разве? — Поворачиваюсь и заглядываю в его мягкие зелёные глаза. — Конечно, ведь все сдались, никто не надеялся и не пытался тебя отыскать, хотя с помощью семейных артефактов найти тебя было возможно, как и выкрасть артефакты. Но люди предпочли признать моего отца правителем и устроиться возле кормушки новой власти. — Сигвальд с улыбкой поправляет упавшую на мой лоб прядь. — Конечно, они опасаются, что вернувшаяся принцесса может в отместку испортить им жизнь. — Но зачем? — шепчу. — Ведь это не вернёт моих родителей, ничего не вернёт. Тёплые ладони Сигвальда накрывают мои плечи: — А для некоторых это безразлично и главное — отомстить. Пытаюсь понять, но это не укладывается в голове, совершенно: — Как так? С минуту Сигвальд молчит, пристально, с каким-то азартом разглядывая меня. Вдали слышится цокот копыт, Сигвальд сипло шепчет: — Ты прекрасна… В самом деле, Мун, ты просто прекрасна. Не только внешне, но и… Цокот копыт нарастает, Сигвальд смотрит поверх моей головы, и его глаза широко раскрываются. Этот грохочущий цокот, чей-то вскрик, взгляд Сигвальда — ужас захлёстывает меня. Рывком Сигвальд прячет меня за спину, я разворачиваюсь: десять всадников с замотанными лицами окружают нас. Звенит извлечённый из ножен меч Сигвальда. Между всадниками на мостовой лежат люди и стражники. Убиты? Ранены? Сквозь барабанный бой моего сердца пробивается вскрик. Сигвальд оседает на землю, один из коней взвивается на дыбы, и копыта с хрустом врезаются в ногу Сигвальда. Оцепенев, не в силах даже вдохнуть, смотрю на брызги крови на моём белом подоле, на текущие по мостовой багряные струйки. Невозможно. Нет… Что-то тёмное накрывает мир — мешок опускается мне на голову. Кричу, но не издаю ни звука, сильная рука тянет вверх, сердце вырывается. Вдруг сознание накрывает чем-то вязким, мутным, я пытаюсь вырваться из этого чего-то, смутно осознавая, что это похоже на заклинание, и перед тем, как сдаться ему, ощущаю, что меня швыряют на холку коня, лука впивается под ребро, но я уже не могу пошевелиться, я проваливаюсь во тьму, наполненную цокотом копыт и криками.

***

«Спокойствие, — ловлю удар деревянного меча на гарду своей деревяшки, проворачиваюсь, увлекая противника за собой, делаю подсечку и, провожая взглядом падающее тело, повторяю: — Спокойствие». Сердце даже для тренировки стучит слишком часто. Не могу избавиться от ощущения, что внутренности сжимает ледяная рука. — Сдаюсь, ваше величество, — выдыхает с земли недавно поступивший на дворцовую службу стражник. — Ты сражаешься не в полную силу, — едва сдерживаю раздражение. — Давай, покажи себя. — Но… — Не бойся, — улыбаюсь немеющими губами. — Сможешь победить — получишь премию. Остальные подтвердят, что моё предложение — не пустой звук. И всё равно в его взгляде недоверие. На моей памяти несколько аристократов приходили в безумную ярость, когда в ответ на такое предложение их побеждали, и это плохо кончалось для победителей. Поясняю: — Лучше я потерплю поражение от своего солдата и стану лучше, чем от чужого и умру. Миг он колеблется, затем решительно поднимается и подбирает деревянный меч. Теперь поза парня куда увереннее, он твёрдо стоит на песке тренировочной площадки, колени пружинисто присогнуты, и следующий удар отразить труднее — то что надо, чтобы прогнать тревогу. Но надо ли тревогу прогонять? Действительно ли моя нервность связана лишь с ревностью? Поднимаю меч, готовлюсь к удару. — Ваше высочество! — вопль взрывает хищную тишину тренировочной площадки, повторяется, множится: — Ваше высочество! На принца и принцессу напали! Деревянный меч выпадает из моих ослабевших пальцев и взрывает песок у ног. Слова оседают в моём сознании: «На принца и принцессу напали!» — Сигвальд ранен! — кричит Борн. — Его отнесли в мой дом! — Принцессу похитили! Они ещё что-то говорят, но на секунду я отключаюсь от всего, точно молнией пронзённый осознанием — Мун кто-то забрал. — Всех советников ко мне! — рявкаю из бездны паники и оглядываю замерших стражников, бледного, тяжело дышащего среднего мага Борна, встревоженных слуг. Перевожу дыхание. — Эгиля к Сигвальду, Фероуза и Ингвара ко мне, я буду в доме Борна. Принесите мой меч! Направляюсь к испуганно расступающейся толпе. За мной бодро звучат шаги стражников. «Мун, Сигвальд, — мысли бешено скачут. Шагаю через роскошные залы, они кажутся блеклыми и давящими, весть разлетается мгновенно, слуги в смятении, даже караульные у дверей бледны. — Только бы они были в порядке. Кто? Кто посмел?» Мальчишка-слуга бежит наперерез и с поклоном протягивает ножны с моим мечом. Ухватываю их за болтающийся пояс, на ходу закрепляю. Знаю, выгляжу собранным и устрашающим, а сердце разрывается от ужаса, мысли лихорадит от волнения. «Соберись! От твоей способности здраво рассуждать зависит жизнь Мун». Спускаюсь по роскошной лестнице во двор. Рядом семенят советники. — Объявить чрезвычайное положение и перекрыть городские ворота, — чеканю я, и один из людей бежит к конюшням. — Свидетелей опросить о внешности нападавших и разослать описание всем стражникам, свидетелей привести ко мне в дом Борна. Ещё один из младших советников мчится к конюшне, первый уже несётся к воротам во весь опор. — Коня мне! — едва сдерживаю панику. — Хоть не сёдланного! Срочно! И где Эгиль? Почему он не едет к Сигвальду? Где Фероуз? Я должен собраться. Со мной случались и более страшные вещи. Но, кажется, я ещё никогда так не боялся…

С меня сползает вязкий холод, освобождая мышцы от оцепенения. Тяжеленные веки удаётся приподнять, но я остаюсь во тьме. Уже ночь? Почему кровать такая жёсткая, ведь во дворце удобная перина и гладкие простыни? Или жизнь во дворце только приснилась, а сейчас я проснулась в своей рабской комнатушке? Руки слишком тяжёлые, я с трудом тяну их по гладкой ткани платья к шее — ошейника нет. Медленно вкрадываются воспоминания: улица, смотрящий на меня Сигвальд, ужас в его глазах, всадники. Тела… Брызги крови на моём подоле. Дрожа от напряжения, подтягиваю подол — он в заскорузлых пятнышках. Кровь. Сглатываю, в животе неподъёмная тяжесть. Кто и зачем меня похитил? Где я? Оставят ли меня в живых? В памяти всплывают слова Сигвальда (как он там?) об опасающихся меня аристократах и чиновниках. Неужели меня убьют из страха, на всякий случай? Это так несправедливо! Сердце учащает свой торопливый бег, ком в животе тяжелеет, и я понимаю, что умираю от ужаса. «Император меня спасёт, — уверяю себя, стискиваю кулаки. — Он сильный, он перевернёт весь Викар, но найдёт меня». Только мысль об Императоре помогает не расплакаться. Лежу в темноте, стараюсь дышать ровно. Где-то наверху ходят люди. В помещении холодно, я не связана, но инстинктивный ужас мешает спустить ноги с койки и ощупать комнату. Почему-то кажется, что на полу, под койкой, таится неведомое зло, которое схватит, стоит оказаться чуть ближе. Под бешеный стук сердца взываю к Императору: «Забери меня отсюда, помоги… пожалуйста». Взывая, хочется назвать его по имени, но его имени я, как и большинство подданных, не знаю. «Император, — молю я, мечтая, что зов прорвётся сквозь пространство и время, направив его ко мне. — Император, найди меня…» В промежутках между этими отчаянными мыслями думаю о Сигвальде. Жив ли мой муж? Как перенёс нападение на него Император? Чувство вины жжёт сердце: это всё из-за меня, Сигвальда ранили или убили из-за меня, ведь это меня хотели похитить. Надо было пойти в город одной, тогда бы никто не пострадал. Совсем рядом, за стенкой, раздаются глухие шаги. Сердце заходится от бешеного стука, я покрываюсь испариной. Звук шагов удаляется, но вдруг раздаётся скрежет, будто от поднимаемого засова…