Принцесса для императора
Шрифт:
ГЛАВА 7. Самая разыскиваемая девушка империи Пробираясь переулками к дому Октазии, я замечаю в тени садовых деревьев мужчину. Сутулая фигура подозрительно напоминает Вездерука. Мне не хватает смелости пробраться внутрь за своими жалкими пожитками. Стараясь не шуметь, отступаю. Думаю, думаю, думаю, но ничего толкового в голову не приходит: все мои хорошие и не очень знакомые либо в отъезде, либо во дворце. Не у кого занять денег или еды в дорогу, не у кого обменять роскошную штору и скатерть на целую одежду. Много ли я пройду в таком виде, без еды? Хочется верить, что много, но не верю. К тому же всех моих знакомых проверят, подставлять их не хочется. Давать намёки на то, что я ухожу из города, тоже. Судорожно всхлипнув, решаю уходить так. Направляюсь в сторону ворот. Заслышав судорожный топот копыт, прячусь в подворотню: мимо проносится всадник в красном шарфе — голос Императора, посланник. Куда? Ведь дом Октазии в другой стороне… Неужели хочет закрыть ворота? Через полчаса, когда рабочий Викар начинает просыпаться, подхожу достаточно близко к воротам, чтобы увидеть — они заперты. Стражники караулят огромные створки, зыркают по сторонам. В груди ломит от страха и отчаяния, хватаюсь за волосы: меня ищут? Неужели так быстро проверили дворец и дом Октазии? В переулке я одна, но тут надолго не спрячешься. Куда мне деться? «В старый город», — проносится сумрачная мысль. Вздрагиваю. О старом городе ходили разные слухи. И Императора я встретила именно там. Но, пожалуй, дом где-нибудь на границе с новым городом вполне может оказаться хорошим убежищем. К тому же старый город близко подходит к воде, может, найду способ выскользнуть наружу? Стараясь верить в это, я с величайшей осторожностью переулками, прячась от частых патрулей, пробираюсь в старый Викар.
Рядом со старыми кварталами даже воздух другой, более солёный, свежий. А дома днём кажутся убогими и совсем нестрашными. Пока по разделяющей старый и новый город улице топают стражники, смотрю на потрёпанные строения. Интересно, почему Император (живой? мёртвый?) запретил селиться в прежней столице? Он ведь даже не перенёс город, а подвинул. Какая безумная идея заставила его в мирное время разбить баллистами свой порт и из новых, привезённых с южных скал, камней собрать новый чуть левее? Какой смысл был заставлять переносить дома? От старых слуг в доме Октазии слышала, будто этим Император желал изгнать из своей столицы нищих, но беднякам построили хлипкие лачуги, смотревшиеся не хуже тех, что я вижу сейчас. Мотивы градостроительных заскоков Императора должны интересовать меня меньше всего, но почему-то не могу перестать задаваться этим вопросом. В каком-то из домов разражается истошным воплем ребёнок. Брехает пёс. Патруль, наконец, сворачивает за угол. Выжидаю пару минут. Посмотрев по сторонам, перебегаю улицу. Снова оглядываюсь — и мчусь по кривым улочкам вглубь полуразрушенных кварталов. Здесь совершенно другие ощущения. Окрылённая, я бегу дальше. Странно, но звука шагов не слышу, только пение птиц. В свете дня бросается в глаза ещё одна странность: за восемнадцать лет сквозь камни мостовых трава не проросла. На некоторых крышах проросли деревья, но полотна улиц выглядят так, словно их покинули совсем недавно. Застываю: а что, если в старом Викаре обитают духи? Вдруг они бродят тут по ночам?.. И что тут делал Император? Сговаривался с ними? Ноги слабеют. Я опускаюсь на ближайшее, покосившееся, крыльцо, обхватываю колени руками. Император… Зажмуриваюсь — и вижу его яркие, изумительные глаза. Весёлые глаза. По ним ни за что не скажешь, что их хозяин — великий завоеватель. Вспоминаю руки, прикосновения, сжигающие меня дотла. Никогда такого не чувствовала. Даже сейчас, стоит вспомнить его поцелуй, его почти небрежные ласки — и под кожей разливается тепло. Зачем я его так сильно приложила, идиотка этакая? Прячу пылающее лицо в ладони. Как наяву вижу возвышающегося надо мной Императора. Слышу чарующий голос, как он журит меня. Наконец задумываюсь о его признании, как он в личинах других людей спасал меня от Вездерука. Воспоминание о попытке меня подкупить разжигает в груди и щеках настоящий пожар, помогает задавить сожаление об ударе по его голове. Император никогда не поймёт, как унизительно, когда тебя покупают, точно скотину. Подкрадываются слёзы. Нащупываю скрытый под тканью кожаный ошейник, тяну — до боли в шее. Он трёт кожу, душит меня. Он заклёпан, так просто его не содрать. Ослеплённая слезами и паникой, я ищу, чем бы его перерезать: шарю возле крыльца, врываюсь в дом. Ошейник продолжает душить… неужели Октазия и впрямь использовала зачарованные ошейники? Дышать нечем, кожаный жгут тянет меня прочь, но я вползаю глубже в дом, в маленькую комнатку с очагом. Прислоняюсь к стене и, просунув ладонь под ошейник, стараюсь ослабить давление. Краем глаза замечаю движение тёмного, поворачиваюсь: угол как угол, но из-под истлевшей кадушки выглядывает что-то узкое, рыжеватое. Дыхание перехватывает от надежды, подползаю к кадке и хватаю предмет: старый нож, без ручки, только лезвие и хвостовик. Подсовываю его под ошейник. Если чары сильны, кожу не перережет даже самый острый металл, но надеюсь, что Октазия сэкономила. Лезвие скоблит кожу ошейника с мерзким звуком, пробую пальцем — надрез есть. Надежда есть. Продолжаю лихорадочно пилить. Дёргать. Ругать ошейник последними словами. Благодарить судьбу за нож и проклинать за его тупость. Хвостовик режет ладонь, но я пилю до размыкания ошейника. Свобода. Пусть призрачная, относительная, но свобода. Мне легче дышать. Отяжелевшей, дрожащей рукой бросаю ошейник в окно. Смотрю на измазанную ржавчиной ладонь: из оставленных хвостовиком порезов выступает
***
Цокот копыт и сотни отголосков эха рассыпаются по старому городу, я мчусь к его сердцу, яростно стискивая поводья, подстёгивая вороного. Гнев сжигает меня изнутри. Гнев на себя, Фероуза, решившего дать мне проспаться, и на Викара. Пока я валялся, портрет показали караульным у всех ворот. Спешно созванные художники скопировали изображение, и в столице, наверное, не осталось стражника, который не знает, как выглядит Мун, но результата это не принесло. Мун не возвращалась к Октазии. Не пыталась выйти из города. И в домах, в которых она бывала по приказу Октазии, в домах, где, как рассказывали знавшие её женщины, у неё были знакомые, Мун тоже не появлялась. Едва проснувшись и выслушав эти донесения, я подумал о Викаре. Он должен знать, где она. Может даже направил её к какому-нибудь тайному ходу из города. Конечно, она не может услышать его голос, но Викар только что поел и может сильнее влиять на окружающую обстановку. Например, бродячими псами гнать девчонку к нужному месту, открыть потайную дверь, потом закрыть, вынуждая двигаться дальше. По коже проносится вихрь уколов, дёргаю поводья, и стена сада падает под копыта взвивающегося на дыбы вороного. Конь храпит, шатко отступает и роняет стройные передние ноги в месиво камней. Хруст и безумное ржание. Успеваю спрыгнуть, перекатываюсь, отскакиваю от летящего камня. Булыжник падает на голову коня, и тот умолкает. По мостовой течёт кровь. Стена рядом покачивается, скрипит, но мою кожу больше не колют невидимые иглы, а значит, у Викара осталось слишком мало сил, чтобы сдвинуть камни. — Прекрати! — грозно смотрю кругом. Затем на прекрасного, но мёртвого скакуна. Чёрная шкура лоснится на солнце, кровь блестит. — Зачем убивать животное, — рычу сквозь стиснутые зубы. Но Викар из чистой вредности столько сил расходовать бы не стал. Он надеялся убить меня или только задержать здесь? Если он хочет задержать, мне следует торопиться. Закрываю глаза и острее чувствую его присутствие в камнях и земле. Простираю руки. Магия вырывается из сердца и растекается по телу вместе с кровью, теперь я чувствую растянутые всюду щупальца и пульсирующий лиловый комок — средоточие силы. Магия золотыми нитями тянется к нему. Викар уклоняется, но он привязан к месту и в конце концов попадает в расставленную сеть. Тяну его к себе. Приходится напрячься, сердце бешено стучит, выбрасывая больше и больше магии, зубы скрипят. С болезненным рыком я выдираю Викара из земли и открываю глаза. Лиловое в голубых кольцах тело опутано золотыми нитями. Даже приятно, что они врезаются в призрачную, содрогающуюся от боли плоть. Утираю мокрый лоб: — Где она? — Не понимаю, о ком ты. — Солнце в огромных чёрных глазах не отражается. — Всё ты понимаешь, — дёргаю сеть, и туша, дёрнувшись, оказывается ближе. — Где принцесса, где Мун? — Не знаю. — Лжёшь. — Возможно. Если бы мой взгляд мог испепелять духов, этот бы уже сдох. Облизываю пересохшие губы и стараюсь говорить спокойно: — Я не причиню ей вреда. Ты… ты ведь знаешь, что я проклят? Знаешь условия? — Чары межродового примирения загорян, — прибоем рокочет голос Викара. — Прелестная вещь. — Принцессу будут любить, а в будущем она получит трон. Но если я умру, у неё не будет шанса вновь стать королевой. Ты это понимаешь? Понимаешь, что ей выгодно вернуться во дворец. Жить достойно, а не скитаться по стране. Викар трясётся от хриплого плещущего хохота: — А ты глупее, чем кажется. Сеть сжимается туже, и смех обрывается. Викар шипит: — Когда ты умрёшь, некому будет меня сдерживать, принцесса вернёт трон и выберет мужа по своему разумению, а не по твоему выбору, сын пустыни. На несколько мгновений лишаюсь дара речи. — Вот как. — Ухмыляюсь. — Решил от меня избавиться? Я позволяю магии затопить меня, собраться в кулаке — и, крепко удерживая натянувшуюся сеть, с разбега врезаю Викару в глаз. Слышимый только мне вой наполняет воздух. Гигантский осьминог извивается и шипит под моими ударами. Убить его сил не хватит, но я могу сделать больно, очень больно. Я обращаю магию в огонь.
ГЛАВА 8. Сёстры в беде Грудь слишком велика, чтобы мужская одежда могла сделать меня похожей на юношу, поэтому я иду не по тракту, а по тропке между виноградных полей. Огромные лозы скрывают меня от посторонних взглядов и палящего солнца, обещают убежище, если сюда наведается голос Императора или стражники. Ремешки дешёвых сандалий натирают ногу, и я мечтаю о часе, когда доберусь до постоялого двора и куплю ослика, мула или даже коня. Надеюсь, украденных денег хватить хоть на что-нибудь. А если сильно повезёт, семья земледельцев меня подвезёт (с одним мужчиной я ехать не осмелюсь). Иду, старательно прислушиваясь, не зацокают ли копыта, не разнесётся ли по полям командный клич стражников. Вокруг спокойно. Слишком спокойно. Мысли невольно откатываются назад, к тому, как я бежала сквозь затхлый мокрый воздух тоннеля, а в спину ударил страшный, предсмертный вой, и после этого голос неведомого спасителя стих. Кто мне помог? Зачем? Его ли захлёбывающийся вой я слышала в темноте? Не было ли моим долгом помочь спасителю? Сомнения, вопросы — это всё лишнее, когда главная цель — добраться до дома и спасти родных от гнева Императора или его сына. Иду. С каждой минутой воздух становится горячее. Сладковатый запах виноградных листьев пьянит. Ноги тяжелеют, но я упорно иду вперёд. Надеюсь, преследователи уверены, что я до сих пор в столице. Надеюсь, хватит сил дойти до постоялого двора. Иду. Иду. Волочу ноги. Во рту сухо. Язык распухает от жажды. К потной коже липнет пыльца. Иду. Должна двигаться. Перед глазами плывёт. «Двигайся, двигайся… вперёд». Мешочек с деньгами, привешенный на шнурке между грудями, тянет к земле, точно глыба. Больше всего на свете хочется свалиться под куст и дать отдых гудящим ногам, но понимаю, стоит сесть — усну. Не хватит сил подняться. И я бреду, запинаясь о сорняки и отростки лоз. Пот стекает по вискам и спине, жжёт подмышками. Бреду, зажмурившись, и оплавленный жарой разум рисует на веках лицо Императора. Убила? Ранила? Что я натворила… Лучше не думать об этом. Думать только о цели. Воспоминание об истошном крике в старом городе толкают вперёд. Виноградные поля тянутся бесконечно, я ненавижу их — и благодарю за укрытие. Двигаюсь, потрясённая тем, что ещё могу передвигать натёртые ноги. Глубоко за полдень я вынуждена снять сандалии и, сцепив ремешками, повесить на плечо. Земля тёплая, сухие травинки и колючие травы впиваются в стопы, изнеженные годами городской жизни. Но я слишком устала, чтобы всерьёз обращать на это внимание. Надо идти. И я иду. Солнце тоже идёт по небосклону, тот медленно меняет цвет. Слишком медленно. Мир превращается в смазанные тени, только через пару сотен шагов, оказавшись перед деревом, я осознаю, что вышла с виноградника. Поворачиваюсь: оказывается, я прошла сквозь калитку в изгороди из прутьев. Передо мной начинается редкий лесок. Тракта не видно. Где-то тихо журчит вода. Меня обдаёт жаром и холодом, я иду на звук, раздвигаю кусты и молодую поросль, огибаю тонкие деревья и пни. Ручей. Где-то рядом ручей. Во рту будто песок набит, я задыхаюсь от желания напиться. Овражек. Вода блестит и переливается на солнце. Вкуснее этой леденящей хрустальной воды я не пила. Хватаю её руками, жадно втягиваю ртом, бросаю на лицо, обтираю шею, вновь приникаю губами. Колени стоят в ледяной воде, но мне всё равно, главное — можно пить. Пить… просто пить. Насытившись божественной влагой, погрузив в неё руки, застываю. Слёзы срываются с ресниц и бесшумно падают в ручей. Я вырвалась из города. Надо идти дальше. Найти постоялый двор и узнать, что с Императором. Невероятным усилием воли заставляю себя подняться. Вскоре вновь приходится надеть ужасно неудобные сандалии. И хотя надо сдвигаться в сторону тракта, я долго бреду вдоль ручья. Только когда под кронами воцаряется сумрак, я из страха перед дикими зверями поворачиваю в ту сторону, где по моим представлениям находится тракт. Выхожу на него, ковыляя, как отъявленная старушка. С одной стороны выложенной камнями широкой дороги редкий лес, с другой — пшеничные поля. Далеко до постоялого двора? Кажется, он в дне ходьбы от города (помнится, так говорили на кухне). Учитывая, что вышла я поздно, двигалась не слишком ходко, мне повезёт, если доберусь до места ночью. Оглядываю кусты и тонкие деревья. В принципе, если услышу цокот копыт, успею спрятаться. Воздух влажный, сильные порывы ветра гонят по темнеющему с розовыми проблесками небу тяжёлые тёмные облака. Камни на тракте гладкие, я снова разуваюсь и иду куда быстрее, чем по лесу. Я горжусь тем, что до сих пор иду. Вдали сухо гремит. Похоже, мне предстоит искупаться в дождевой воде. Иду, постоянно оглядываясь, подгоняя себя. Дважды пришлось спрятаться от всадников. Один раз проехала мимо телега, но я не решилась ехать с мужчиной. Напряжённый воздух пронзает крик. Далеко впереди из-за изгиба дороги выбегают несколько фигур. Отпрянув в куст, задыхаясь от заполошного биения сердца, я наблюдаю. Крик повторяется пронзительно, страшно. Темноволосая девушка бежит от мужчин. Сердце сжимается, ногти впиваются в ладони. Гул в ушах не заглушает страшного зова. Она бежит, вскидывая ноги. Чёрные пряди взвиваются. Мужчин много, пять или шесть. Уже вижу лица, и внутренности охватывает льдом: девушка похожа на Фриду. Это не может быть Фрида, но она так похожа… Из-за поворота вылетает всадник. Надежда отогревает внутренности: он поможет, он разгонит бандитов и спасёт девушку, так похожую на мою сестру. Мужчины отскакивают от всадника, он летит к девушке — и пинком сшибает её. Она кубарем летит вперёд. Теперь они совсем близко ко мне и… Это Фрида. Она поднимается, умоляет её пощадить, и теперь я уверена, что это моя сестра. Неужели стражники добрались до них, и Фрида сбежала, попробовала спрятаться в столице? У меня останавливается дыхание и сердце: мужчины окружают Фриду, толкают друг к другу. Смеются. Отчётливо слышу треск разрываемой ткани. Возгласы. — Раздевайся! — Горячая! — Добыча! Её швыряют по рукам, Фрида прикрывает обнажившуюся грудь, рыдает. А я не могу пошевелиться. Из-за поворота выезжают ещё двое, они неспешно приближаются. На их бородатых лицах презрение. Мольбы Фриды превращаются в рыдания. Всадник с тронутыми сединой волосами гаркает: — Полегче. У неё должен быть товарный вид. И не на тракте. Он окидывает взглядом дорогу. Меня. Мы смотрим друг другу в глаза. Пячусь… я пячусь, хотя Фрида рыдает совсем рядом. Ужас слишком силён, всё затуманивают слёзы. Развернувшись, я бросаюсь прочь. Стук копыт, удар в спину — и я лечу в колючие кусты. — Куда! — рявкают на ухо, таща меня за шкирку. Цепляюсь за кусты, колючки впиваются в кожу, но лучше они, чем те люди. Лучше хищные звери, чем хищники в шкурах людей. Мои слёзы размывают страшные рожи. С шеи срывают кошелёк. Звенят монеты. — Отличная добыча! Рыдает Фрида, я тоже всхлипываю, и меня швыряют к ней. Обнимаю её, прикрывая обнажённую грудь. Крепко-крепко обнимаю. — Эй, девчонки, приласкайте и нас, — гогочут мужчины. — Всадники! — кричит кто-то. Нас толкают, волокут в кусты. «Всадники?» Вскинув голову, я кричу что есть сил. Визг оглушает. Затылок обжигает боль, но я кричу. Удар в спину вышибает воздух, но я вдыхаю и кричу. Фрида кричит. Кричат мужчины. Разворачиваюсь: перемахнув через кусты, белоснежный конь копытом разбивает бандиту голову. В седле — Император. Его клинок пылает алым, глаза горят. Два фонтана горячей крови вдруг взмывают к небу из обезглавленных шей. Тела медленно падают, а Император разворачивается, принимая на клинок удар изогнуто меча. Змеиное движение — и остриё впивается в горло нападающего. Бандиты бегут в лес, за ними, спешиваясь, бросаются солдаты. Белоснежный конь яростно вздымает бока. С лица Императора, по его светлому плащу и рубахе стекает кровь. Зелёные глаза горят, ноздри трепещут, кривой оскал обнажил ровные зубы. Хищник. Томительная дрожь охватывает меня, внизу живота тянет, колени слабеют. Не могу отвести взгляда от Императора. Даже если он собирается следующим ударом окровавленного меча снести мне голову, я не могу бежать от него. Всхлипнув, Фрида обмякает в моих руках, я опускаюсь на колени, придерживая её голову. Из леса волокут бандитов. Меч Императора со свистом рассекает воздух и застывает, сбрасывая на кустарник вязкую кровь. Лезвие снова чистое. С мягким шелестом входит в ножны. Коротко глянув в сторону, Император бросает: — Заверни голую в свой плащ. — Впивается в меня сияющим взглядом. — Ко мне. Слова застревают в горле. Чувствую, кто-то тянет Фриду, прикрывает тканью. Крепче обнимаю её и, сглотнув, выдавливаю: — Моя сестра. Не обижайте… пожалуйста. — Она в безопасности, — Император протягивает руку. — Подойди. Руки и ноги дрожат, внутри всё трепещет от его сильного, вибрирующего голоса. С трудом поднявшись с колен, приближаюсь к Императору. Он рывком сажает меня на загривок и крепко прижимает к себе. Сердце вырывается из груди, щёки горят. Совсем близко рокочет гром. Солдат укутывает Фриду. Поскуливает избитый бандит, всхрапывают кони. Лес начинает шелестеть. Всё громче. Тяжёлые капли дождя бьют по листьям, мчаться к нам и накрывают неистовым ливнем.
***
Викар сильно отвлёк меня, но не обманул. Покончив с изнуряющим наказанием, я в полной мере ощутил весь ужас ситуации: принцесса покинула столицу и явно намерена прятаться, а если её не будет во дворце, как она влюбится в Сигвальда, а он в неё? Я чуть не поседел от ужаса, ведь одно дело искать человека, не ведающего о его поиске, и совсем иное того, кто поимки избегает. Но стоило мне подумать, как я догадался: принцесса пойдёт к семье. Как зверь бежит к норе, в место, где считает себя в безопасности. Даже я мальчишкой бежал из рабства к дому, чего уж говорить о девчонке. Я сразу же отправил отряд к её семье. А потом… потом послушал интуицию, много раз спасавшую меня в битве, и поехал сам. Теперь принцесса в моих руках, и больше я её не отпущу. Укутанная полами моего плаща, заливаемая проливным дождём, Мун жмётся ко мне напряжённо, испуганно. Её мокрый затылок то и дело задевает меня по подбородку, и хочется закрыть глаза. Вода смывает чарующий запах крови. После короткого боя сердце ещё бешено стучит в груди. Я скучал по сражениям. Меч тосковал по плоти врагов. И я до сих пор наслаждаюсь дождями, побывать под которыми мечтал в детстве. Поездка во всех отношениях великолепная. — Моя сестра… — Голос Мун едва пробивается сквозь цокот копыт и гул ливня. — Что? — Вы… вы… — Она сжимается в моих руках. — Не обижайте её. — Зачем мне её обижать? — плотнее прижимаю Мун. Она горячая, крепкая и будит желание. — За… за удар. Я же ударила вас по голове. Простите. Усмехаюсь, невольно поглаживая её по животу. Мун обмирает. До города осталось совсем ничего, но я с удовольствием затянул бы это милое путешествие — если бы не опасение, что принцесса подхватит простуду. Даю шенкелей, и конь ускоряет шаг. Солдаты подгоняют своих коней. — Простите, — повторяет Мун. — Я… я больше не буду. — Надеюсь, — фыркаю ей в затылок. С минуту мы молчим, и я глухо добавляю: — Надо было сказать «нет». — Я испугалась. — Я догадался. — Вы меня убьёте? Мне даже не смешно: — Нет. — Высечете? — Нет, — обхватываю её упругую грудь, облепленную промокшей рубахой. Мун сжимается. Огонь желания струится по венам, собирается в паху. Оглаживаю грудь, ладонью чувствую отвердевший сосок. Но Мун по-прежнему страшно напряжена, не откликается на ласку, и я опускаю руку на талию, задумчиво тяну: — У меня на тебя другие планы.
ГЛАВА 9. Невеста поневоле Снова заговариваю уже в городе: приказываю отправить бандитов в тюрьму и, как полагается, на рассвете всыпать им по пятнадцать плетей за нападение на девушек. До самого дворца Мун не произносит ни слова, я кожей чувствую её страх. Она то и дело поглядывает на солдата, везущего на загривке беспамятную девушку, закутанную в плащ. Сестра… Не исключено, что в день, когда королева всадила мне в плечо отравленный кинжал и сбежала с дочерью, она была беременна. У нас может оказаться две принцессы, в два раза больше шансов снять проклятие. С этой надеждой я въезжаю во внутренний двор. Фероуз выходит на крыльцо, и дождь перестаёт падать на меня, продолжая заливать стражников. Сквозь мутную пелену укоризненно смотрю на друга, но тот или не видит или изображает, что не заметил моего осуждения. Поворачиваюсь к солдату с ношей. — Девушку во дворец. — К Фероузу. — Нужны два лекаря. И диадема. Ссаживаю Мун и, придерживая её за шиворот, спрыгиваю на мокрые плиты. Фероуз дожидается, когда я ступлю под навес портика, и лишь после этого исчезает в дверях. Мун тянется к сестре, и я, не выпуская воротника её рубашки, позволяю подойти. Так и идём до ближайшей комнаты. Солдат укладывает темноволосую девушку на софу и, повинуясь жесту, уходит. Бросившись к сестре, Мун растирает её безвольные руки, причитает. Возвышаясь над ними, оглядываю стёртые в кровь, грязные ноги Мун. На шее у неё краснеют ссадины. При мысли о том, чем могла закончится встреча с бандитами, стискиваю кулаки. Фероуз является с лекарем, служанками и драгоценной диадемой. — Проверь вторую, — бросаю я. Служанки снимают с меня плащ, накидывают на плечи полотенца. С Мун стаскивают куртку. Оглянувшись на меня и получив одобрительный кивок, с неё тянут блузу. Охнув, Мун ухватывает ворот и испуганно смотрит на меня. — Тебя нужно вытереть, — поясняю терпеливо, хотя больше всего хочу накричать на неё за глупый, чуть не кончившийся катастрофой побег. — Не спорь. Её плечи поникают. Склонив голову и прикрываясь руками, Мун позволяет снять рубаху, быстро закутывается в одеяло. Фероуз кладёт диадему на голову лежащей девушке, но в камне не загорается ни искры. Жаль. Едва диадема оказывается на светлых волосах Мун, камень ослепительно вспыхивает. — Просто проверил, — поясняет ей Фероуз и прячет диадему за спиной. — Зови Сигвальда, — я тоже стягиваю липкую рубаху. — Ему пора познакомиться с невестой. Вскинув брови, Фероуз теребит бороду. Взглядом приглашает отойти. Не хочется выпускать Мун из поля зрения, но на окнах узорчатые решётки, дверь одна, и от сестры, даже если та не родная, Мун вряд ли убежит. Вытираясь, я следую за Фероузом в озарённый светильниками коридор. Тот плотно закрывает дверь и очень пристально, нехорошо смотрит на меня: — Ты уверен, что её стоит выдавать за Сигвальда? От неожиданности я вскидываю голову, отступая: — А за кого ещё? — За тебя, — тихо, но очень серьёзно отвечает Фероуз. Нервная улыбка дёргает мои губы, я позволяю ей остаться: — Нам нужно, чтобы она взаимно полюбила. Взаимно, понимаешь? Он накручивает бороду на палец. Впервые это раздражает. Напоминаю: — Я никогда не влюблялся и, подозреваю, просто не способен на это. Я не могу так рисковать. А Сигвальд, он… — взмахиваю рукой. — Он просто создан для романтики и всей этой ерунды. Ты читал его стихи? Он только и думает о любви к прекрасным девам. Вот и пусть любит — это то, что нам надо. И он достаточно красив, чтобы покорить сердце девушки. И… Тёмный взгляд Фероуза заставляет меня умолкнуть. Так мы и стоим в коридоре под шум проливного дождя. — Подумай хорошенько, — просит Фероуз. — Как бы ты не пожалел о своём первоначальном решении… Будут ещё распоряжения? — Нет. Коротко поклонившись, он уходит, а я пытаюсь осмыслить сказанное… Он что, думает, я могу влюбиться в принцессу? Да ещё за оставшийся месяц? С усмешкой покачав головой, возвращаюсь в комнату, чтобы присмотреть за Мун и вскоре познакомить её с будущим мужем. ***
Укутанная в огромные полотенца, я сижу на софе и смотрю на Фриду, лекарь ощупывает синяки на её спине. Другой лекарь мажет ссадины на моих ногах, и боль отступает. — Она поправится? — сипло от ужаса спрашиваю я. Осматривающий Фриду лекарь кивает, не удостаивая меня взглядом. Зато Император смотрит. Кожей чувствую его взгляд, и к щекам приливает кровь. Ничего не понимаю. Почему Император возится со мной?.. Ему что, нравится, когда девушки его вазами бьют? Боюсь взглянуть на него даже украдкой. Дверь открывается. В лёгкой светлой рубашке и голубых шароварах принц кажется таким юным, что я не сразу его узнаю. Он обращает взгляд ярко-зелёных, как у отца, глаз на Фриду и недоуменно вскидывает брови. Ерошит свои светлые кудри. Он очень красив, но в его красоте есть что-то женственное и невинное, мягкое, в отличие от подавляющей яркой красоты Императора. — Сигвальд, — повелительный голос Императора отзывается вибрацией в моей груди. — Познакомься со своей невестой. Тяжёлая ладонь ложится на моё плечо. Округлив глаза, поднимаю лицо к Императору. Тот смотрит на принца. Тоже смотрю на принца. Он — на меня. Внимательно, осторожно. Косится на Фриду и снова смотрит на меня. Вдруг склоняется в глубоком поклоне: — Почту за честь стать вашим мужем. — Что? — неузнаваемо тонким голосом уточняю я. — Свадьба завтра на рассвете, — продолжает Император. — Созывай распорядителей и жрецов. Как кончится дождь, пусть сообщат в городе. — Да, папа, — кивает принц. — Всё будет исполнено. Он вновь смотрит на меня чистым, ясным взглядом. — Почему я? — шепчу изумлённо. Но стон Фриды заставляет меня забыть обо всём, бросаюсь к ней. Её густые чёрные ресницы дрожат, она поворачивается на бок. Принц приближается к нам: — Кто это? — Моя сестра, — сжимаю её руки. Фрида распахивает небесно-голубые глаза. Изумлённо смотрит на возвышающегося над ней принца, на лекаря, меня, снова на принца. К её мертвенно-бледным щекам наконец приливает кровь. — Г-где мы? — сипло шепчет Фрида. — В императорском дворце, — поясняет принц. — Я Сигвальд, а это мой отец, — он указывает в сторону. — Император. Фрида порывается встать. — Не утруждайся, — роняет Император. Она застывает. Непонимающе смотрит на меня. — Я тоже ничего не понимаю, — уверяю я. — Сигвальд. — Одного слова Императора достаточно, чтобы принц отправился готовиться… к свадьбе со мной. Морщась от боли, Фрида садится и обнимает меня. Всхлипывает. Лекарь деловито мажет её спину вонючей мазью. — Девушки, мы должны вас осмотреть, — говорит другой, старый лекарь. — Пожалуйста, встаньте и дайте нам сделать своё дело. Ну или хотя бы не держитесь друг за друга, здесь вы в безопасности. Не чувствую себя здесь в безопасности, но Фриду должны осмотреть, да и моя спина ноет, а ссадины на шее и руках зудят. Вздохнув, поднимаюсь и, уставившись в пол, позволяю седому лекарю стянуть с меня полотенца. Лёгкими уверенными движениями он заставляет меня проворачиваться. Касается спины, исцарапанных рук, незамеченной ранее ссадины на бедре. Оглядывает шею и, запрокинув моё лицо, всматривается в глаза с холодным любопытством. — Ничего серьёзного, — бормочет он. — Большинство ран исчезнет к утру. — Это хорошо, — раздаётся голос Императора. Подскочив, прикрываюсь руками и изумлённо смотрю на него, сидящего на тумбочке в углу. — Не хватало, чтобы принцесса шла под венец побитой. Мои щёки пылают. Кажется, я сейчас вся покраснею и оплавлюсь от жара. К счастью, Император отводит от меня яркий изучающий взгляд. А я тяжело дышу, как загнанная лошадь. Будто услышав мой невысказанный вопрос, Император поясняет: — Нет, я не оставлю тебя, пока не передам с рук на руки мужу. У меня нет ни малейшего желания снова за тобой бегать. Мне невыносимо жарко. Дрожащими руками натягиваю полотенце. Но снова приходится его снять, чтобы лекарь намазал меня мазями. Фрида краснеет рядом. Но Император на меня больше не смотрит.
***
Снова начинается дождь. Полулежу на софе, сторожу. В огромной постели под куполом полога уже спит Фрида, а Мун сидит в изголовье, у единственной горящей свечи, и смотрит на ажурную решётку, задумчиво перебирает пальцами край расшитого одеяла. Возможно, мечтает провести эту ночь с матерью, которую считала родной. Я отправил за её родителями, но не уверен, что они успеют к бракосочетанию. — Значит, я принцесса? — в мягком голосе Мун слишком много горечи. — Да. Я же говорил, — тереблю кисточку на кушаке. — И да, это точно: родовой камень не обмануть. — Получается, — она облизывает губы. — Выходит, ты убил моих родителей? — Отца, — скольжу взглядом по её шее, груди. — Мать сбежала с тобой. Я собирался жениться на ней, чтобы укрепить права на трон, хотя она и была приезжей. Но она предпочла убежать. О том, как ты попала в свою нынешнюю семью, лучше спросить у них. Закрыв глаза, Мун едва различимо произносит: — Теперь понимаю, почему в долговое рабство отправили меня. Так вот она о чём думает. Наверное больно, когда родители тебя продают. Поморщившись, Мун отпивает из чашки. Морщится сильнее. Сонный отвар гадкая штука, но начинаю думать, что без него она не уснёт. — Теперь твоя семья — мы, — продолжаю крутить кисточку. — Мы будем заботиться о тебе, любить и уважать. Твои беды закончились. — Не хочу быть принцессой. Хмыкаю, киваю: — Ничего не поделаешь — ты принцесса. Это неплохо. — Я, конечно, мечтала о достатке, но… не до такой степени. Я… не хочу стать императрицей… потом. — Ну, я тоже как-то не горел желанием, — пожимаю плечами. — Но не всегда всё происходит так, как нам хочется. Она удивлённо смотрит на меня. Приоткрытый рот так соблазнителен — подошёл бы и поцеловал. Становится жарко. Отвожу взгляд. — Как это не горели желанием? — в голосе появляется возмущённый звон. — Вы столько лет потратили на завоевания, стольких убили. Моего отца в том числе. И теперь утверждаете, что не хотели? Зачем же тогда всё это? Разглядывая золотую кисточку, почти невидимую в сумраке, уныло поясняю: — Ты очень скоро поймёшь, что у всякой власти и силы есть ограничения, а некоторые действия являются лишь началом цепи событий, и, тронув первое звено, ты должен дойти до последнего или сдохнуть. — Но… почему? Ладно у простых людей, вроде меня, но… у вас? Вы же были королём, зачем вы завоёвывали соседние государства? Разве вам было мало? — Мне и того было много. Сейчас мало кто помнит, но соседи кидались на меня, точно бешеные псы. Одни не могли примириться с простолюдином на троне, другие боялись, что я пойду на них войной. Третьи хотели поживиться за счёт моих территорий. Я был любезен, клялся всеми богами в своих мирных намерениях, слал дары, но это не слишком помогло, — смеюсь и накрываю глаза ладонью. — О, что были за времена. Я спал в кольчуге. Под кроватью. В соседней от своей спальне. Каждую минуту ожидал нападения. — Но ради чего? — Хотел жить, — опускаю ладонь, вожу пальцем по шёлковой обивке софы. — Чем я всегда не нравился моим врагам, так это моим категорическим нежеланием умирать. И враги почему-то всегда появлялись, хотя, видят боги, я старался этого избежать. — Не может быть. — Чего именно? — вскидываю взгляд на очаровательное, хмурое личико. — Разве трудно поверить, что всё, чего я хотел, это просто дом, в котором я и моя семья будут сыты и в безопасности? Поверь, моя прекрасная принцесса, — (её щёки наливаются румянцем), — мои планы были ничуть не более грандиозны, чем твои, но я стал Императором, как тебе грозит стать императрицей, — ухмыляюсь. — Надеюсь, нескоро. — Разве вы не мечтали стать королём? — Нет. Но в какой-то момент подумал, что король — он главный в стране, выше его нет и, значит, дом короля самый безопасный. И сытый. — И вы убили своего короля? — её губы презрительно изгибаются, в потемневших глазах страх. Пожимаю плечами: — К тому времени он уже собирался убить меня, недовольный тем, как сильно любит меня армия. Но боги были на моей стороне: конь оступился — и стрела просвистела у моего лица, — провожу пальцем по почти незаметному шраму на скуле. — В другой раз подаренный накануне мангуст задушил ядовитую змею. Предназначенное мне вино хлебнул мальчишка-слуга — и умер в страшных муках. Её страх становится осязаемым, и я молчу об ударе меча, принятом на себя моей женой. О том, что двух моих первенцев изрубили в постели, пока я сражался с убийцами в своей спальне. Я уже не помню, сколько раз моя жизнь висела на волоске. Даже эти когда-то невыносимые воспоминания теперь поблекли и словно принадлежат кому-то другому. — Время лечит, — произношу вслух, улыбаюсь. — Что было, то было. У тебя есть причины ненавидеть меня, но если поддашься этому глупому чувству — лишь отравишь свою жизнь вместо того, чтобы наслаждаться ею. Обхватив кружку руками, потупившись, Мун пьёт сонное зелье. Отставляет посудину к свече и склоняет голову на спинку кровати. Внимательно смотрит на меня. Признаётся: — Не уверена, что получится. Вам не стоило говорить, кто я такая. Если бы вы просто женили меня на вашем сыне, я бы могла быть благодарна, но теперь я думаю, что смотрю на убийцу своего отца. А возможно и матери, ведь не просто так я оказалась в чужой семье. — Нет смысла лгать, когда правда скоро всплывёт. Ты бы задавалась вопросом, почему именно тебя, простую вроде бы девушку, выдали за принца, который видит тебя впервые. Ты бы думала и думала об этом. Успокоившись, стала бы вспоминать, и в один из дней задумалась бы, почему камень в диадеме вспыхивает от твоего прикосновения. Ну а свойства королевских регалий гореть на представителях рода узнать проще простого, — провожу по кудрям и добавляю рассеянно. — Конечно, мы могли бы сослаться на то, что ты незаконнорожденная дочь короля, но ты бы быстро выяснила, что твоя мать тебе не мать, а королева была загорянкой. Впрочем, последнее, наверное, ты и так знаешь. — Да. Она продолжает смотреть, и мне неуютно, хочется подвинуться, уйти от этого укоризненного взгляда. Он напоминает об ожоге невыносимой боли, точно мне в кровь выпустили рой взбешённых пчёл. Фероуз чарами заставил моё сердце биться, но от боли не избавил, и у меня была очень и очень невесёлая неделя, пока яд с кинжала королевы выходил из организма. Я даже пару раз позорно мечтал сдохнуть. Наконец Мун закрывает свои будящие воспоминания глаза. Грудь под тончайшей до прозрачности сорочкой мерно вздымается, но чувствую, что сон её ещё не накрыл. — А можно… можно я немного узнаю принца прежде, чем стать его женой? Фыркаю: — Что за бредовые идеи? Ты не простолюдинка, чтобы сначала обжиматься по сеновалам, а потом позор свадьбой покрывать. Её щёки снова наливаются румянцем. Приоткрыв глаза, она оглядывается на сестру. Насколько я понял по сбивчивому рассказу, та сбежала от жениха, потому что тот уродливый старик. При этом «старик», похоже, был моложе меня лет на пять. Женщины! Хуже — девушки! Напоминаю: — Твой жених молод и красив. Она странно на меня смотрит. — О, только не говори, что он не в твоём вкусе, — почти восклицаю я. — Да от него половина служанок без ума. Мун сильно краснеет: — А правда, что вы в одну ночь на спор лишили невинности сразу сорок служанок? — Не припоминаю, чтобы заключал такие пари. Это в принципе бессмысленно: какая радость за одну ночь сорок раз в крови мазаться? У неё краснеют уши, шея, грудь. Губы подрагивают. Она не просто испугана. Кажется, она в ужасе. Невольно ёрзаю: — Позвать какую-нибудь женщину, чтобы она тебе объяснила, что тебя ждёт? — А это так страшно, что надо готовиться заранее? — Зависит от обстоятельств, — точно Фероуз бороду, начинаю накручивать на палец кисточку кушака. — Может кого-нибудь позвать? Теперь она бледнеет. Сильно. — Через это проходит большинство женщин, это не смертельно, — кручу кисточку всё быстрее. — Обычно крови немного и только в первый раз. Это даже не всегда больно. Так что успокойся, возможно, тебе повезёт, и ты не почувствуешь ничего неприятного… И не бей Сигвальда по голове, она у него не такая крепкая. Её нервный смешок отзывается в моей груди приятным теплом. — Он же будет моим мужем, — грустно отзывается она. — Это совсем другое. Мужу можно. — Мне нравится твой подход. Помедлив, покусав губу, Мун тихо произносит: — Мне так не показалось. Тогда. — Если бы ваза разбилась не о мою голову, мне бы нравилось ещё больше, — улыбаюсь. — Постарайся об этом забыть, теперь всё иначе. — Да. — Мун поджимает колени к груди, обхватывает их руками. — Теперь иначе. — Есть какие-нибудь вопросы? — И… что мне делать, когда мы останемся наедине? — Расслабиться и постараться получить удовольствие, — преувеличенно бодро советую я. Разговор мне не нравится: эти вещи должна рассказывать женщина. Но раз сам вызвался, надо соответствовать. — Подходи к делу спокойно. Чем спокойнее и расслабленнее будешь — тем легче и безболезненнее всё пройдёт. Мм… может понравится не сразу. — Умолкаю под её пронзительным взглядом. Неуверенно добавляю: — А может понравится. Чем это будет делаться, ты уже видела. — А у принца такой же огромный? — шепчет Мун. За окном шепчет дождь. Осмысливаю вопрос. — Не знаю. Не интересовался. Возможно. Не знаю. У всех по-разному. Пытаюсь найти слова, чтобы объяснить, что такие знания не входят в число обязательных для родителей, но бросаю это занятие. Самое забавное — теперь мне тоже интересно. Но не у Мун же спрашивать после первой брачной ночи. Почему-то кажется, она бы ответила честно. — Скоро сама всё узнаешь, — с нетерпением жду, когда сонное зелье подействует. — Мне страшно. Удерживаю готовое сорваться с губ замечание, что бояться бессмысленно. Вместо этого уверенно обещаю: — Всё будет хорошо. — А если нет? — голос дрожит, слова сыплются неудержимо: — Если будет слишком больно? Если он не поместится во мне? Если, если… — Дети же помещаются, а они всяко больше. — Дети? Её ошарашенный взгляд мне совсем не нравится. С расстановкой поясняю: — Да. Дети. Потом именно через это место проходят дети. Ты видела головы младенцев? Так что можешь быть спокойна: всё поместится. Проглотил замечание «при должном умении». Глядя на потолок, задумываюсь об умениях Сигвальда. Женщины у него уже были, но как там с умениями дела обстоят? Надо же, чтобы всё прошло прекрасно — так взаимные чувства зародятся быстрее. Сигвальд не любит кровь, вряд ли его обрадует, если её потечёт много. А если Мун будет ещё неделю страдать после первой брачной ночи, то это осложнит дело, ведь у меня всего месяц. Хоть в самом деле сам её невинности лишай, чтобы всё точно прошло гладко. Едва сдерживаю нервный смешок: уже попробовал, и кончилось это моей кровью. Глаза Мун закрыты, она дышит размеренно. Сонное зелье подействовало. Медленно поднимаюсь с софы. Тихо иду. Дыхание Мун не изменяется, лишь слегка вздрагивают ресницы. Сквозь ткань видна форма грудей, соски. Почти не дыша отворачиваю одеяло. Обхватываю тонкие щиколотки Мун, немного скользкие от целебной мази. Покраснение на ссадинах прошло. Медленно-медленно выпрямляю её стройные, крепкие ноги. Вновь по телу растекается огонь, плоть наливается кровью. Подсовываю руку под колени, другую — под плечи Мун в шёлке густых волос, и аккуратно укладываю её в постель рядом с сестрой. Вновь оглядываю соблазнительные изгибы тела. Я хочу Мун почти невыносимо, но я желал многих женщин, и Фероуз ошибается: я выбрал ей правильного мужа. Желание — не любовь. Кожа Мун нежная и тёплая, провожу пальцами по скуле, губам, подбородку, шее, в вырез сорочки между грудями, под моей ладонью твердеет сосок, опускаюсь под грудь и чувствую сильное, уверенное биение сердца. Провожу по животу, пальцы путаются в складках тончайшей сорочки, задравшейся, пока стягивал Мун ниже. Она дышит чаще, ресницы подрагивают. Ещё немного, и сонное зелье выпустит её из своих объятий. Судорожно вздохнув, накрываю Мун одеялом. Качаю головой: я женским вниманием не обделён, не стоит зариться на невесту сына. Дверь приоткрывается. Сигвальд проскальзывает внутрь, бесшумно приближается, шепчет, глядя мне в глаза: — Борн с огромной радостью подарил свой дворец принцессе на свадьбу. Киваю: дом среднего мага у подножья дворцовой скалы, не придётся далеко ходить. — Надеюсь, не придётся уговаривать её вернуть подарок после свадьбы, а то Борн с ума сойдёт: он только закончил перепланировку, — усмехается Сигвальд. — Если её мать не успеет прибыть, жена Борна хочет понести факел. Вновь киваю. — Поставщики уже подвозят продовольствие. Храм украшают. Главные гости извещены. На выкуп я решил потратить восемнадцать мер золота, по мере за год существования Империи, решил, что это будет символично, учитывая происхождение невесты. С казначеем всё обговорено, он ожидает прибытия новых мер из мастерской. «Романтик — он всегда романтик». Сдержанно киваю, представляя, с каким ужасом казначей принял известие о необходимости расстаться с восемнадцатью мерами золота там, где можно было обойтись одной, причём серебра. Ладно, это свадьба сына, не стоит скупиться и критиковать его в начале самостоятельной жизни. Но восемнадцать мер золота! Это же надо было додуматься! — Ты чем-то недоволен? — Сигвальд пристально смотрит на меня. — Нет-нет, всё в порядке. Это твоя свадьба, проведи её, как считаешь нужным. Я рад, что ты подошёл к делу серьёзно и проявил организаторские способности. «Наконец-то», — улыбаюсь, проглатывая это уточнение. Похлопываю Сигвальда по крепкому плечу: — Ты становишься взрослым. Жена — это большая ответственность. Ты должен завоевать её любовь. И сам её любить. — Да-да. — Ты сразу должен строить крепкие отношения, чтобы у тебя был свой оазис в жестоких песках жизни, твоя опора, отдушина на всю жизнь… Сигвальд недоуменно приподнимает брови. Теперь понимаю, как странно такое напутствие звучит в моих устах, ведь он знает, что со смертью его матери я овдовел шестой раз. Добавляю: — Если повезёт. Обязательно повезёт: я потерял жён за двоих, так что тебе должно повезти. А теперь стереги своё сокровище. Завтра утром я провожу её в дом Борна и прослежу, чтобы до церемонии она никуда не делась. — Думаешь, она хочет сбежать? — Сигвальд смотрит на её безмятежное лицо. — Может, нам стоит повременить? — Не говори глупости. Просто есть некто, кому эта свадьба не по нраву, и я опасаюсь, как бы он не устроил гадость. — Кто? — Взгляд Сигвальда впивается в меня. — Почему я об этом ничего не знаю? — Не хотел тебя беспокоить. И просто хочется, чтобы всё скорее наладилось. Снова хлопаю его по плечу и ухожу прежде, чем начинаются серьёзные расспросы. Сигвальд не унаследовал дара управляться с духами мест, рассказывать ему о Викаре бессмысленно. Возвращаясь к себе, вновь вспоминаю сражение в старом городе: Викар кидался на меня, точно безумный, и он был сильнее, чем я ожидал, и показал новые фокусы. Лучше я буду слишком осторожен, чем недостаточно: кто знает, не попытается ли тварь помешать свадьбе. Мимо неподвижных стражников прохожу в золотые покои, останавливаюсь посреди моей спальни, устеленной шкурами. — Сефид. Из пола просачивается призрачная барханная кошка, по белой шкуре змеятся пепельного оттенка полосы, глаза не жёлтые, как у зверей пустыни, а голубые. Юный дух моего дворца, обретший форму по моему пристрастию, напоминающий о месте моего рождения, но несущий в себе отпечаток нового дома. Я хорошо кормлю Сефид, но она размером с годовалую кошечку и пока не владеет даже третью города, прилегающего к дворцовой скале. — Сефид, — опускаюсь на колени и глажу густую шерсть. Она трётся о мои пальцы, глухо мурчит. — Постереги принцессу. Будет что-то не так — зови меня. Мохнатые лапы упираются мне в грудь, большая широкая голова оказывается перед лицом. Мы соприкасаемся носами. Блаженно прикрыв глаза, Сефид трётся о мою щёку, шею, мурчит: — Я волновалась за тебя. Викар очень зол. — Ещё бы, — усмехаюсь, запускаю пальцы в мохнатый загривок. — Именно поэтому хочу, чтобы ты не спускала глаз с Мун. — Я не настолько слаба, чтобы пустить чужака в своё место, — Сефид дёргает огромным хвостом в пепельных полосках и с тёмным кончиком. — Но я присмотрю за ней. Я понимаю, как она важна. Одним прыжком Сефид исчезает в полу. Теперь я могу спать спокойно.
ГЛАВА 10. Свадьба Если бы кто-нибудь спросил, что я чувствую, честным ответом было бы — неловкость. Это же относится к моей семье. У мамы до сих пор не просохли волосы, она явно чувствует себя неуютно в расшитом золотом платье и поминутно косится в угол, где сидит Император. Мне тоже хочется посмотреть туда, но сдерживаюсь. Сижу, точно статуя, придавленная тяжестью золотых украшений. Белая ткань просторного платья, перехваченного на бёдрах поясом с драгоценными камнями, так тонка, что я чувствую себя голой. Фриде невероятно идёт серебряная витая диадема и шёлковый наряд, сверкающие ожерелья и браслеты, но она страшно бледна, и сжимающие мою руку пальцы холодны. Огромная комната, в которой мы сидим, больше нашего дома, а мебели, ваз, подушек ковров и драпировок хватило бы, чтобы обеспечить нашу семью пропитанием на много лет вперёд. В переносном очаге беззвучно горит огонь, распространяя тягучий запах курений. С улицы несутся крики, музыка. Выкуп заплачен, и я больше не принадлежу семье, всё остальное — формальность. Отец и принц Сигвальд с гостями приносят жертвы богам, скоро они придут за мной, отец отдаст меня мужу, тот введёт меня во дворец, дальше пир — и брачная ночь. Украдкой кошусь в угол. Император задумчиво смотрит в окно, поглаживает львиную голову на плече. У Императора красивый профиль, пальцы двигаются, точно перебирают струны. Чёрные вьющиеся волосы густы, как грива льва на алом плаще. Под свободной рубашкой проступают мощные мышцы, но талия тонкая. Император делает движение головой, будто хочет взглянуть в нашу сторону, но останавливается. За всё утро он ни разу не взглянул на меня, и я… просто не могу понять: он дважды намеревался мной овладеть, но теперь почему-то отдаёт сыну, хотя сам не женат. Стоит подумать об этом — как в груди закипает злость, к щекам приливает кровь. Почему теперь, когда я оказалась ему ровней, он потерял ко мне интерес? Разве я стала хуже только потому, что рождена от короля? Опускаю взгляд на свои стиснутые кулаки. Фрида поглаживает их, безмолвно предлагая разжать. Разжимаю. Короткие ногти одинаково обточены, кожа после притирок и масел нежная, как у младенца. Мои руки выглядят руками принцессы. У Фриды тоже. Она неотличима от благородной девушки и, кажется, напрочь забыла ужасы побега и нападения. В её ясных голубых глазах и беспокойство, и радость, и неловкость. Нечитаемая смесь чувств. Страшно колотится в груди сердце. Заламывая руки, мама подходит к очагу и проверяет факел. Её не успели толком привести в порядок, кожа у неё обветренная, грубая, сгоревшая на солнце, ломкие светлые волосы тронуты сединой. Теперь я знаю, как всё произошло: она и королева познакомились на постоялом дворе, королева умирала от лихорадки и попросила первую проявившую доброту женщину позаботиться о своей дочке. Я была так истощена, что мама поверила, будто я на два года младше, и списала мне ещё несколько месяцев, чтобы со дня её свадьбы с отцом до моего дня рождения прошёл положенный приличиями срок. Они не знали, кто я, знали мою мать несколько часов, но взяли меня и воспитали, как родную. И я рада, что им не придётся теперь работать, не возникнет больше надобность отдавать кого-нибудь из семьи в долговое рабство. Возгласы и музыка усиливаются. Я задыхаюсь, у мамы дрожат руки, а глаза Фриды блестят от слёз. Взяв со столика диадему королевского рода, Император надвигается на меня. Его сияющий взгляд обжигает, ноги немеют, я просто не могу вдохнуть, сердце бьётся слишком часто. Очень медленно Император опускает на мою голову диадему и жмурится от света камня. Не могу поверить, что камень сияет из-за меня. Император отступает. За дверями гремят шаги, звенит смех. На глаза наворачиваются слёзы: я не хочу ничего этого. Страшно. Подскочив, прячусь за Императором, впиваюсь в горячую львиную шерсть, она пахнет корицей, как сам Император. Больше всего на свете хочу спрятаться под этот огромный плащ. — Мун! — охает Мама. Двери распахиваются. Смех оглушительно гремит. Фрида тянет меня за руку: — Она здесь. Гости затягивают песню, но сердце стучит так громко, что я не разбираю слов. Всё сливается: звуки, лица, ощущения. Из размазанных пятен выныривает испуганное лицо отца, мозолистые крупные пальцы стискивают мою ладонь и тяну, тянут. В моей груди камень — не даёт дышать, тянет вниз. Хочется закрыть глаза. — Отдаю в вашу власть, — почтительный голос отца. — Принимаю в мой дом, — нервный голос принца. Ладонь Императора лёгким прикосновением сжигает меня и толкает в объятия принца. Он укутывает меня своим плащом и ведёт сквозь поющую, танцующую толпу. Несколько раз спотыкаюсь, но принц и кто-то ещё придерживают меня. Два белых коня бьют копытами, раскачивая украшенную цветами и лентами колесницу. Мама так дрожит, что едва не роняет факел. Я впиваюсь в руку Фриды, увлекая её за собой в колесницу. Стоило взять отца, но только сестра может меня понять: она знает, каково это, когда тебя выдают замуж по расчёту. Я прижимаюсь к ней крепко-крепко, так что принцу приходится обнять нас обеих. Он невозмутимо правит колесницей. Сквозь чёрные блестящие пряди Фриды вижу маму с факелом, по её щекам текут слёзы. Вижу Императора, идущего в шаге от нас, бросающего на толпу настороженные изучающие взгляды. Фероуз сбоку от него накручивает украшенную золотом бороду на палец и пронзительно взглядывает на меня. Вижу весёлых, предвкушающих пир людей. И хмурую Октазию. Голоса сотен людей и музыка напоминают рёв моря. Кажется, я упаду в обморок. Хорошо, что жених по традиции вносит невесту в дом: я бы споткнулась и упала. Прошедшая вперёд мама уже развела очаг, придворные и слуги на входе обсыпали нас целым водопадом фиников, орехов и монет — мы бы питались на это месяца два. Фрукты, орехи и монеты хрустят под ногами принца и следующего по пятам Императора, но эти звуки тонут в возобновившейся мелодии. Точно во сне я смотрю, как мою сжатую в руке принца ладонь обвивают белой лентой, как лента сменяется браслетами, а затем мир отгораживают от меня тончайшей вуалью. Меня усаживают за отдельный стол. С одной стороны — мама, с другой — Фрида. На вопросы их и молоденьких аристократок не отвечаю, и меня оставляют в покое: сидеть, ждать своей участи и краснеть от шуток и песен, доносящихся с большого пиршественного стола, замирать от пожеланий изысканнейших наслаждений и плодовитости. Ткань тонка, но я не могу разглядеть выражение лица принца Сигвальда. Он тоже шутит, смеётся, смотрит в мою сторону и время от времени поднимает кубки за моё здоровье. Сигвальд хорош, его звонкий голос полон предвкушения, но я не могу воспринимать его мужем, я в это не верю. Может, во время первой брачной ночи всё изменится… Снова краснею. Наконец слово берёт Император, от звука его мощного голоса сердце замирает, а по телу проходит дрожь.
***
Ночь расправила крылья над белым дворцом, но празднование продолжается в свете цветных огней. Гости прибывают, и слуги с завидным упорством вытаскивают угощения и вино. С балкона третьего этажа двор и люди, прилегающие части сада видны, как на ладони. Я, скучающий хозяин, смотрю на веселье гостей и работу обитателей дворца — всё просто идеально, особенно если учесть, в сколь краткий срок организовали свадьбу. Семья Мун держится в стороне. Вспоминаю своё первое появление при дворе: я был куда искушённее их, самоувереннее, но тоже чувствовал себя неловко. Среди гостей начинается движение, ропот, музыка меняется. Встав, опираюсь на перила и выглядываю вниз: Сигвальд уводит Мун во дворец. Она кажется маленькой, хрупкой и будто пытается убежать от развязных напутствий. Уверен, под покрывалом она краснеет. Сигвальд по-хозяйски держит её за талию, но мне кажется, что как-то не так: недостаточно крепко, недостаточно страстно. Не нравится, как он кивает в ответ на пожелания. Они скрываются под крышей портика, и я присаживаюсь на выдвинутую к перилам софу. Мысленно отсчитываю время: они должны пройти холл, уже должны подняться по лестнице, по коридору. Войти в их общую спальню. Зажмурившись, откидываюсь на подушки. Непривычный ужас охватывает меня, разливается по мышцам, колет кончики пальцев. Я не чувствую знак проклятья на своей спине, но я знаю, что он там, знаю, что у меня только месяц. Если повезёт, печать уменьшится к утру, а если нет? Стиснув зубы, заставляю себя остаться на софе: я подробно переговорил с Сигвальдом перед тем, как уехать с Мун в её временный дом, и он обещал прочитать раздел о девственницах в трактате любви, который я ему передал. И совершенно точно мне не стоит сейчас ошиваться под их дверью или подглядывать, чтобы убедиться, что всё идёт гладко. Я должен доверять Сигвальду. Он уже мужчина. Это его жена. — Устал? — спрашивает Фероуз на нашем родном языке. Улыбаюсь, вспоминая дом, запах раскалённого песка и свежесть оазисов, пёстрые одежды и многоголосые базары. — Надоел шум. И гости. — Открыв глаза, махаю в сторону двора. — Здешние жители не умеют просто веселиться: каждые пять минут кому-нибудь непременно надо о чём-нибудь попросить. Праздник проводится, чтобы почтить богов, обозначить переход молодых в новую жизнь и повеселиться, а они считают, что для того, чтобы выпросить земли, снижения налогов или пристроить родственника в тёплое местечко. Фероуз пристально смотрит на меня. Сажусь и жестом предлагаю устроиться рядом. Он опускается в изножье и обращает задумчивый взгляд на небо: — Я так рад, что мы нашли её. Не представляю мир без тебя. — Ещё рано радоваться. — О, ты вроде был уверен в Сигвальде. — Он мальчишка, — хочу провести по волосам, но пальцы натыкаются на треклятую корону. — Я всё ему объяснил, но вдруг… он сделает что-нибудь не так? — Она не первая его женщина, — усмехается Фероуз. — Справится. — Почему создатели проклятья не ограничились просто заключением брака? — Скажи спасибо, что они не замкнули в условие рождение совместного потомства: тогда бы мы точно не успели. — Всё это так глупо. — Ну почему? Загоряне народ воинственный, не исключено, что они вырезали бы друг друга, если бы проклятия не вынуждали их скреплять узы взаимным чувством. Это надёжнее брака и надёжнее общих детей, это позволяет сохранить баланс… и просто приятно. — Когда это растёт не на твоей спине. — Ну разумеется… Зато теперь у твоих врагов нет причин именовать тебя узурпатором, совсем не имеющим прав на это королевство. — Хотя бы у Сигвальда таких проблем не будет. Ему это весьма пригодиться, — вздыхаю. — Но он вряд ли удержит южные земли. — Возможно, мальчик перестанет витать в облаках. — В голосе Фероуза нет уверенности, и я его понимаю. Внизу прокатывается волна смеха, перегибаюсь через перила: паяцы разыгрывают сценки. Вновь разворачиваюсь к Фероузу и замечаю, что он едва сдерживает зевок. Совсем старик, не осталось ни одного чёрного, как смоль, волоса. — Даже не верится, что мой сын женится, — как никогда чувствую свои года. — Сколько раз думал, что не увижу, как мои дети вступят во взрослую жизнь, сколько раз считал, что ни один мой ребёнок не доживёт до такого возраста, и вот… как-то странно. — Слишком грустные мысли для свадьбы, дорогой друг, — наклонившись, Фероуз хлопает меня по плечу. — Ладно мне, но тебе ещё рано жаловаться на возраст. — Я не жалуюсь, просто не верится. Кажется, только вчера моим домом была пустыня, а сейчас я правитель центра мира. Могли ли мы предположить такое тридцать лет назад? — Уж кто-кто, а я всегда верил, что тебя ждёт блестящее будущее. — Фероуз стискивает пальцы на моём плече. Оттолкнувшись, поднимается. — Пожалуй, я просплюсь хорошенько, завтра нам утрясать с казначеем последствия внезапных расходов… Восемнадцать мер золота! Будь Сигвальд моим сыном, я бы выпорол его за расточительность. — Я был близок к этому. Зато её семья теперь имеет средства на комфортное проживание в столице и соответствующее новому статусу содержание дома. Улыбаясь, провожаю взглядом Фероуза, ворчащего о расточительных юнцах. Но когда он скрывается за дверями, становится невыносимо грустно. Откидываюсь на подушки и закрываю глаза. На веках, точно в театре теней, бесконечное представление с Мун в главной роли: она испуганная, смущённая, недоумевающая, растерянная, прячущаяся за мной от толпы, обнимающая сестру, скрытая вуалью, уходящая с Сигвальдом на брачное ложе…