Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Пардальян спрашивал себя, как далеко заведет его безумица. Он не хотел и не мог покинуть Париж. С другой стороны, ему было совестно оставлять эту несчастную одну в чистом поле. Если бы ему удалось уговорить ее попросить приюта в монастыре! Тогда бы он смог спокойно вернуться в Париж и, кроме того, знал бы, где найти эту женщину, чтобы расспросить ее при более благоприятных обстоятельствах.
— Сударыня, — сказал он, — вы за пределами Парижа.
— Да, — сказала цыганка, — здесь я могу дышать. Здесь на меня не так сильно давит груз мыслей. Безумных мыслей. Кто я? Саизума, и только. Я Саизума. Хотите, я вам погадаю? Кто вы?..
— Просто прохожий. У вас свои горести, у меня свои… Я ваш друг, если вам угодно.
— Друг?.. Кто может быть другом цыганки… отверженной?
— Тот, в ком есть сострадание, сударыня.
— Да, ваш голос успокаивает и убаюкивает меня. Я чувствую, я угадываю, что у вас не мужское сердце, ведь у всех мужчин жестокие сердца. Кто вы? Храбрец, конечно! Как вы схватили это чудовище там, в харчевне! Как вы швырнули его на рычащих волков! Вашу руку! Я хочу видеть вашу руку!
Пардальян протянул гадалке руку. У него был трезвый ум, но все же он не без тайного волнения ждал приговора цыганки. Саизума качала головой.
— Если бы я любила мужчину, — сказала она, — я хотела бы, чтобы у него была рука, подобная вашей. Вы, быть может, бедны, но вы принц среди принцев. Мне жаль вас и не жаль. Вы носите в себе горе и сеете добро…
Саизума отпустила руку Пардальяна.
«Клянусь Пилатом! — подумал шевалье, вздрогнув. — Я ношу в себе горе?.. Надо же!»
— Что ж, бедная женщина, — заговорил он, — поскольку вы выказали некоторое доверие ко мне, позвольте дать вам совет. Вот дом, в котором обязаны давать приют всем скитальцам. Поверьте мне, вам нужно отдохнуть два или три дня. А потом я приду за вами.
— Правда?.. Вы придете за мной?
— Обещаю вам.
— Тогда я согласна остановиться здесь, — сказала Саизума.
Шевалье, опасаясь, как бы она не передумала, поторопился позвонить в дверной колокольчик. Ему пришлось это сделать несколько раз, прежде чем дверь отворилась.
Открыла ее женщина в светском платье. Увидев дворянина приятной наружности, она странно улыбнулась и жестом пригласила его войти.
— Простите, — сказал удивленный шевалье, — это Монмартрское аббатство бенедиктинок? Я не ошибся?
— Вы не ошиблись, сударь, — сказала женщина. — Здесь действительно монастырь бенедиктинок, которым управляет благородная и могущественная госпожа Клодина де Бовилье, наша святая аббатиса…
— Аббатиса Клодина де Бовилье? — спросил Пардальян, которому это имя было совершенно незнакомо. — Возможно. Во всяком случае, сударыня, я прошу приюта не для себя, а для этой несчастной цыганки…
Он посторонился и указал на Саизуму. Сестра — так как несмотря на светское платье она могла быть только монахиней — бросила быстрый взгляд на цыганку и сказала:
— Ее преподобие аббатиса Клодина де Бовилье дозволяет нам допускать еретиков лишь в ту часть монастыря, где мы сами не бываем. Я провожу эту женщину.
— Я вскоре приду за ней, быть может, уже завтра.
— Когда вам будет угодно, сударь.
Саизума вошла в дверь. Монахиня одарила шевалье еще одной улыбкой, которая опять удивила его. Затем дверь закрылась, и Пардальян удалился, размышляя об этой странной улыбке, об этой светской монахине, об этом обветшалом монастыре и, наконец, о странно развязном тоне сестры привратницы, которым она позволяла себе говорить об аббатисе бенедиктинок Клодине Бовилье.
Глава 16
ВИДЕНИЕ ЖАКА КЛЕМАНА
Нужды повествования возвращают нас в Париж, на самую окраину Ситэ, во дворец принцессы Фаусты. В том самом изящном кабинете, где Фауста говорила с герцогом де Гизом, а затем с Пардальяном, она теперь беседует с какой-то женщиной.
Это Клодина де Бовилье, настоятельница монастыря бенедиктинок на Монмартре, которую читатель видел в сцене оргии. Беседа, без сомнения, подходит к концу — Клодина стоит, явно собираясь удалиться.
— Итак, — сказала Фауста, словно подводя итог сказанному, — что наша маленькая певица?..
— В моем монастыре она в полной безопасности. Весьма ловким должен быть тот, кто попытается ее там обнаружить. К тому же она находится под особым надзором.
— Не спускайте с нее глаз. Вы готовы отвечать за эту малышку своей жизнью?
— Да, государыня. Можете не сомневаться. Теперь… мне остается узнать, что я должна делать. Мне кажется, я угадала ваше желание…
— Говорите яснее, — сказала Фауста властно. — Что вы угадали?
— Что вы приговорили Виолетту к смерти, государыня…
— Да, она осуждена, казнь всего лишь отсрочена.
— Но это не все, — произнесла Клодина де Бовилье, помолчав. — Мне думается, что если казнь отложена, то малышка Виолетта должна не просто умереть… что перед смертью она…
Клодина де Бовилье запнулась.
— Я хочу, чтобы прежде чем умрет ее тело, — твердо сказала Фауста, — умерла ее душа. Таково мое желание. И это именно то, о чем вы не осмеливаетесь говорить, ибо по малодушию видите преступление там, где на самом деле есть только необходимость! Эта невинная крошка должна стать продажной девкой, самой ничтожной из тех несчастных, кто не решается даже произнести слова молитвы… Тела их живут, но души — мертвы. Вот мой приказ!
Настоятельница бенедиктинок почтительно поклонилась.
— Когда все будет исполнено, — добавила Фауста, — вы уведомите меня. А теперь — идите!
Клодина де Бовилье сделала низкий реверанс и удалилась.
— Она не осмеливается называть вещи своими именами, — прошептала Фауста, когда осталась одна. — Зато осмеливается многое делать. А я знаю, что такое необходимость, и не боюсь произносить нужные слова…
Она задумалась на мгновение. Лицо ее побледнело. Что-то тревожило эту женщину.