Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
— Да! — вздохнула, наконец, она. — Мне неведомы волнения любви, которым подвержены прочие женщины! Я не позволю любви поселиться в моем сердце! Лучше я вырву его из груди!
Постепенно Фауста успокоилась. Она позвала служанку и отдала ей какое-то приказание.
Несколько минут спустя молодая девушка — стройная, грациозная, живая — вошла, улыбаясь, в залу. Ее походка была настолько легка, что небольшая хромота оставалась почти незаметной. Это была Мария де Лоррен, герцогиня де Монпансье, сестра герцога де Гиза.
— Какие новости? — спросила Фауста с дружелюбной улыбкой, обычно ей не свойственной.
— И хорошие, и плохие…
— Начните с плохих…
— Потому что они страшнее?
— Нет, потому что они, как правило, важнее.
— Хорошо. Мой брат…
— А! Так плохие новости касаются герцога де Гиза?
— Да, сударыня… Полное поражение. Во-первых, Генрих помирился с Екатериной Клевской. И, во-вторых, он по-прежнему влюблен в маленькую певичку, чье исчезновение только разожгло его страсть.
Фауста вздрогнула, и герцогиня де Монпансье поняла, что нанесла ей жестокий удар.
— Рассказывайте! — сказала принцесса.
— Так вот. Прежде всего знайте, что мой брат встретился со старой королевой…
— Знаю. Продолжайте!
— Но известно ли вам, что выяснилось во время беседы? Медичи смирилась!!!
— В самом деле? — удивленно спросила Фауста.
— Я узнала об этом от самого Генриха.
— Значит, устранено главное препятствие. Ничто больше не мешает ему одержать победу.
— Да. И доказательством, сударыня, служит то, что он хочет как можно скорее встретиться с королем.
— Вы уверены, что Гиз на самом деле стремится к этому?
Если и была ирония в этом вопросе, то настолько хорошо скрытая, что герцогиня де Монпансье не почувствовала ее. Она ответила:
— Совершенно уверена, сударыня. Брат объяснил мне свой план. Он просто восхитителен: прикинуться на время покорным, отыскать Валуа под предлогом обсуждения созыва Генеральных штатов, прийти к нему с вооруженным отрядом… Я тоже собираюсь в этом участвовать. Итак, Валуа будет захвачен и… заточен в каком-нибудь монастыре. Безусловно, ему выстригут тонзуру.
Мария де Монпансье рассмеялась. Фауста оставалась серьезной.
— Это действительно восхитительно, — просто сказала она.
— О, вы увидите, сударыня, — продолжала герцогиня, — это будет забавная комедия. Знаете ли вы, кто выстрижет тонзуру Валуа? Я, мадам, собственными руками!
И Мария де Монпансье угрожающе взмахнула золотыми ножницами, которые она носила на цепочке у пояса.
— Стало быть, вы покушаетесь на короля? — спросила Фауста.
— На короля?.. Какой он король!.. Вы хотите сказать на «брата Генриха», сударыня? Да! Однажды он имел наглость при всех посоветовать мне носить туфли с каблуками разной высоты. Он намекал на мою хромоту. Я из-за этого так плакала! Посмотрите, сударыня, разве я хромаю? — прибавила она, делая несколько быстрых и легких шагов.
— Нет, совсем не хромаете. Нужно иметь душу Ирода, чтобы утверждать такие чудовищные вещи…
Прекрасная герцогиня де Монпансье не говорила, однако, того, что, вероятно, знала Фауста и что рассказывают скандальные хроники той эпохи: она была влюблена в Генриха III и, будучи слегка помешанной, не умела этого скрыть, хотя Генрих III довольно грубо отверг ее чувства.
— Значит, решено, — заключила Фауста, — именно вы и пострижете Генриха Валуа…
— Да уж, тонзура получится на славу! — воскликнула обрадованная герцогиня.
— Это все, что вы хотели мне сообщить?
— Нет, сударыня… Моя мать в Париже!
Герцогиня де Немур в Париже! Фаусту заинтересовало это известие.
— И мне удалось привлечь ее на нашу сторону. Моя мать приехала из Рима, где виделась с Сикстом и имела с ним долгую беседу.
— И что же? — с плохо скрываемым любопытством спросила Фауста.
— Моя мать вернулась уверенная, что Сикст — это опасный лицемер, который действует только в собственных интересах. Видя ее в таком расположении духа, я рассказала ей о тайном конклаве, о том, что самые пылкие и самые благородные кардиналы объединились, чтобы выбрать себе нового главу… Римская Церковь хочет сделать то же, что мы собираемся предпринять в отношении Генриха Валуа… И герцогиня одобрила выборы нового папы, убедившись, что это отвечает интересам нашего дома.
— Это и впрямь хорошая новость, мое милое дитя! — сказала Фауста. Глаза ее сверкнули. — Если герцогиня де Немур с нами, я надеюсь, что скоро мы станем свидетелями великих событий.
Она опустила ресницы, словно ослепленная открывающейся перспективой.
— Правда, — снова заговорила герцогиня де Монпансье. — моя мать прежде хочет познакомиться с новым папой.
— Она с ним познакомится… можете ей это передать.
— И кто их познакомит?
— Я, — сказала Фауста.
И, словно желая избежать новых вопросов, она тотчас же вновь заговорила:
— Но у вас есть и плохие новости?
— Я продолжу мой рассказ: после разговора с королевой-матерью брат вернулся в свой дом. Он не скрывал радости, ведь все мы понимаем, какие великие события вот-вот должны произойти. Затем он рассказал мне о том, что случилось накануне. Он говорил без гнева… Он успокоился: Луань мертв, и мой брат больше не сердится.
— Я не знала, — сказала Фауста, — что герцог может быть столь великодушным.
— Но это известно герцогине де Гиз, сударыня! Мы говорили в кабинете герцога, и вдруг я увидела, что туда входит Екатерина Клевская. Брат сначала опешил от подобной наглости и протянул руку к своему кинжалу… Герцогиня без слов упала на колени; затем, когда брат уже почти задыхался от гнева, она прошептала:
«Луань мертв; мое безумие умерло вместе с ним…»
Она хорошо знала, что сказать; рука брата судорожно сжимала рукоятку кинжала; герцогиня улыбнулась… это я видела сама… Затем я вышла… но, стоя в соседней комнате, могла слышать слова брата и объяснения Екатерины… Это длилось два долгих часа; затем понемногу все успокоилось. Тогда я вернулась к ним… Брат сказал мне, что отсылает герцогиню де Гиз в Лоррен, и это все.
— Это прекрасный пример великодушия, — кротко сказала Фауста.
— Я хорошо знаю, что мой брат скорее безразличен, чем великодушен. Его волнует сейчас только исчезновение маленькой певицы…