Принцесса с дурной репутацией
Шрифт:
Я коснулась рамы, провела по ней рукой. Да, несмотря на резьбу и позолоту, ясно было — вещь нездешняя.
— Она немного напоминает мне анапестон — по тому, какая ледяная. Мессер Софус говорил, что анапестон ледяной потому, что копит энергию. Значит, эта рама, может быть, вовсе и не рама, а какой-то прибор, тоже накапливающий энергию для чего-то… И может быть, это вовсе не картина, а окно. Или дверь. В какое-то другое пространство.
Я принялась трогать завитушки на раме, постучала по полотну картины — оно не прогнулось, сзади было что-то твердое. Точно, дверь.
— Знаешь, если эта штука
— О’кей, дверь, — усмехнулась Оливия, и…
И ничего особенного не произошло. За исключением того, что рама запульсировала бледно-голубым светом и приятным женским голосом сказала:
— Подтвердите авторизацию.
— Вряд ли она распознает мое имя, — прошептала я. — А вот твое — наверняка. Ведь все это точно связано с твоим отцом!
— Герцогиня Оливия Монтессори, — хриплым от сбившегося дыхания голосом сказала Оливия.
— Авторизация подтверждена.
И картина просто… растаяла, осталась только мерцающая рама. За нею открывалась абсолютная чернота.
— Что там может быть? — спросила у меня Оливия.
— Абсолютно все что угодно. И поэтому я тебя туда не пущу и сама не полезу.
— Как это? Такая тайна, а мы отвернемся и спокойненько от нее уйдем?
— Да, как все нормальные люди.
— Но мы — не нормальные. Я — во всяком случае! Я урод, калека, так что мне не страшно соваться в какую-нибудь черную дыру!
— Так я и пустила тебя одну! От тебя даже черной дыре станет тошно! Отойди, я первая лезу. Если что, на мое жалованье поставишь мне памятник.
— Ага, и голубей прикормлю, чтоб они весь его загадили. Люци!
— Молчите, герцогиня. Да пребудет со мной Святая Мензурка!
Я повыше подобрала подол платья и переступила через серебристую раму. Ощущение было такое, будто меня мигом сунули в ком черной и очень холодной ваты.
— Оливия, тебе не стоит сюда… — обернулась я.
Сзади ничего не было. Чернота. Я вытянула руки и попыталась ими хоть что-то нащупать. Бесполезно.
— Ну вот, — сказала я в черное нечто. Или ничто. — Оливия может начинать хлопоты о моем памятнике.
Стоять в абсолютной темноте — не самое приятное ощущение из тех, которые мне довелось испытать за свою недолгую жизнь. Я попыталась сделать шаг вперед, потом назад. Не получилось. Я была как ложка, помещенная в бархатный футляр.
— Эй, — я решила подать голос. — О’кей, тьма! Тут есть еще кто-нибудь?
— Есть, — немедленно ответствовал странный голос, который не принадлежал ни мужчине, ни женщине и звучал прямо у меня в голове.
— Тогда кто вы? И что это за место?
— Это не место. Это состояние.
— Чье состояние?
— Ничье. Просто состояние.
— А вы кто?
— Голос у тебя в голове.
— Это я понимаю. Болезнь еще есть такая, когда голоса в голове начинаешь слышать. Но я не больна. Почему я здесь не могу двигаться?
— Потому что нет никакого «здесь».
— А вернуться обратно я могу?
— В любой момент линейного времени.
— Тогда я хочу вернуться.
— И ты решила вернуться вот просто так? Не узнав никакой страшной тайны, недоступной смертным?
— А ты что, знаешь такие тайны?
— Да, — в голосе появилось явное превосходство. —
— Разве тайны имеют размер?
— Обязательно. Это же информация. А информация всегда имеет размер. И вес. И ценность.
— Я даже не знаю, какую тайну мне хотелось бы постичь…
— Обычно люди спрашивают о тайне бессмертия, или успеха, или любви. Спрашивают, как разбогатеть, как получить власть над миром, как избавиться от угрызений совести. Еще спрашивают, есть ли Бог, и если Он есть, то как Он все это допускает.
— Что «все это»?
— Это твой запрос?
— Нет… Я вообще-то не особо интересуюсь такими серьезными вещами. Мне только странно, что я попала в это «не-здесь» из картины, висящей в замке герцога Альбино Монтессори.
— А, ты знаешь Альбино? Очень пытливый молодой человек. Очень много вопросов задавал…
— Сейчас он уже не выглядит молодым человеком. Значит, он тоже был тут? В смысле…
— Ладно, не заморачивайся. Вам, людям, сложно мыслить без пространственной составляющей. Да, герцог Альбино был тут. Примерно в твои годы. Люди в этом возрасте очень желают стать великими, прославиться, обрести вечную любовь — в общем, всякая ерунда.
— Яне…
— Юному герцогу можно было посочувствовать — он рос нелюбимым ребенком, к тому же любая наука давалась ему крайне туго. Старшие братья, более способные, постоянно смеялись над тем, что он не может толком читать и писать. Почерк у герцога был ужасно корявый, читал он по складам, к тому же еще и заикался. И он не обладал никаким, ну никаким талантом! И герцог спросил меня, как обрести способности, за которые люди будут прославлять тебя и при жизни, и в веках. Способности, которые принесут богатство, любовь, славу, друзей, поклонников. Я посоветовал ему стать поэтом. Бедный ребенок заплакал. Он с детства ненавидел поэзию, потому что не понимал ее, да и задание учителя выучить стишок наизусть повергало его в ужас. Он не верил, что поэзия может вознести его на вершины славы и бессмертия. И тогда я показал ему некоторые картины из его будущего — как люди читают его книги, как его принимают при дворе королей и императоров, как во всех странах и на всех языках его признают величайшим поэтом… Я умею показать то, что человек хочет увидеть. Альбино задрожал и спросил, что ему нужно сделать, чтобы это будущее воплотилось. О, сказал я, нет ничего проще, просто доверься мне. Я поселюсь у тебя в голове, сказал я, и стану помогать постигать науки, писать стихи, делать правильные решения и хороший выбор.
— И ты поселился в голове герцога?
— Да. Ведь он — великий поэт, не правда ли? И у него есть богатство, замок, поклонники…
— Но у него нет любимой женщины, нет друзей…
— А это произошло потому, что в выборе невесты он мне воспротивился. Я настоятельно советовал ему юную графиню Бучетти, но он выбрал ту болезненную и хрупкую красавицу, которую сломили первые же роды. И то, что Оливия родилась слабой и больной неизлечимой болезнью, — плата за непослушание герцога. Я ведь не просто голос. Я голос Разума. Меня нельзя отвергать, нельзя не слушать. Во всяком случае, безнаказанно. Конечно, жена герцога была очень красива, но…