Принцесса Володимирская
Шрифт:
– Нет, напротив, после долгой и трудной болезни.
– Кому же принадлежит все состояние моего отца?
– Догадаться, я думаю, нетрудно. Мне, разумеется.
И Алине послышался в этих словах тот цинизм, та дерзость, которые ей были отчасти знакомы.
Она впервые встретила этот цинизм в бароне Шенке, и теперь он вспомнился ей.
Да, Игнатий был не хуже и не лучше Шенка. Шенк точно так же имел на душе преступления и разные мошенничества, а между тем ведь они были друзьями, союзниками.
Правда, этот убил ее отца, погубил ее самоё, тогда как преступления Шенка ей были лишь выгодны.
Между тем
– Если вы пожелаете, то часть этого состояния, пожалуй даже половина его, будет принадлежать вам; но прежде этого я желаю оправдаться перед вами – и этого мало. Я – единственный человек, знающий, кто вы, и я вам скажу это. Вы считаете теперь себя в блестящем положении, и действительно, из того положения, в котором вы были после смерти графа Краковского, теперешнее ваше положение бесспорно досталось вам, вероятно, с трудом; но как вы удивитесь, когда узнаете, что вы по вашему рождению и по вашим законным правам стоите несравненно выше всех этих графов и князей, которые находятся теперь в этом доме!
Алина удивленно поглядела в лицо Игнатия.
– Да, приготовьтесь услышать от меня, – конечно, не теперь и не здесь, – кто вы и какая блестящая будущность ожидает вас. Это состояние, хотя и большое, которое теперь принадлежит мне, часть которого я предлагаю вам, вы, быть может, оставите сами мне, так как это будут гроши, сравнительно с тем, что будет принадлежать вам. Повторяю, что, несмотря на то, что здесь много герцогов, ни один из этих гостей по своему рождению не может равняться с вами. Я один знаю, откуда вы, чья дочь и какие права имеете вы по закону.
Алина снова подняла голову и вымолвила:
– Графа Велькомирского дочь? – И она напрягла все силы разума, чтобы ни одно движение Игнатия не ускользнуло от ее внимания.
Но иезуит спокойно глядел на нее, слегка улыбнулся, потряс головой и выговорил:
– И да, и нет. Конечно, тот, кто сказал вам, что граф Краковский есть граф Велькомирский, не солгал; но его ли вы дочь?
– Это ложь! – воскликнула Алина. – Это вы теперь выдумали. Неужели вы считаете меня такой же наивной, как и прежде, неспособной отличать даже ложь от правды? Когда я в двадцать лет могла бороться с вами, то неужели вы думаете, что теперь я стала глупее?
– Повторяю вам, – отвечал иезуит, – здесь я не могу ничего сказать вам. Мы свидимся у вас или у меня, и я передам вам большую тайну, государственную тайну. Но вы, конечно, не поверите мне: вы считаете меня способным на убийство, следовательно, еще более способным на ложь. Вы не поверите мне?
– Конечно, не поверю.
– Но если то, что я скажу вам, подтвердят лица, достойные вашего уважения, тогда что вы скажете?
– Не знаю, какие лица. Быть может, лица, достойные вашего уважения, не будут достойны моего.
Отец Игнатий усмехнулся.
– Как вам сказать? Не думаю. Эти лица, например, вроде посланника вашего, Огинского, вроде князя и княгини Сангушко или князя Радзивилла, польского магната, о котором вы, вероятно, слыхали. Наконец, быть может, еще одна личность скажет вам, что я не лгу, предложит вам помощь в том самом деле, которое я передам вам. Если сам герцог Шуазель подтвердит все то, что я скажу, то почему же вам не верить?
В эту минуту Алина уже была другая. Она уже забыла, что перед ней сидит прежний капеллан Игнатий, убийца. Совершенно иное чувство проснулось в ней и громко заговорило. Она была поражена всем слышанным.
– Так граф Краковский, то есть Велькомирский, не отец мне? – выговорила Алина шепотом, через силу, как бы теряя самообладание.
– Нет, не отец! Он вам чужой человек! Все, что вы думали, все, что вы знаете, есть выдумка, обман. Единственное, что правда, и, видите, я прямо сознаюсь в этом… Правда, что большое состояние Краковского, в десять раз увеличенное не его торговыми оборотами, а подарками вашего отца, – это состояние по закону, конечно, должно было принадлежать вам и попало ко мне. Через меня им владеет наш орден и управляет им сам святой отец; но поверьте – орден возвратит вам половину всего состояния для великого государственного дела, которое вы должны начать. Это дело должно быть целью вашей жизни. Когда вы достигнете всего того, что должно быть ваше, то, повторяю, вы будете в состоянии вернуть ордену то, что он даст вам теперь как бы в заем. Не захотите – оно останется у вас.
– Но кто же мой отец? Жив ли он?
– Нет, он умер.
– А мать?
– Тоже, но права остались, ими вам завещанные. Отец завещал вам состояние, большее, чем то, что было у графа Велькомирского, а мать – такое общественное положение, которое, повторяю, есть высшая общественная ступень; но теперь я ничего более не скажу вам! Нам надо свидеться… Мне нужно получить ваше согласие. Я – то есть орден Иисуса с одной стороны, а с другой – Франция, в лице герцога Шуазеля, будем помогать вам.
– Неужели все это ложь? Неужели все это не комедия? И какая глупая, даже вас недостойная комедия?
– Успокойтесь; я понимаю, насколько поразило вас все, что я сказал. Поезжайте домой! На вас лица нет! Слишком заметно, насколько вы взволнованы; притом мы долго здесь засиделись, нас могут заметить, а это повредит делу. Подумайте дня два о том, что я намеками передал, и затем призовите меня, и я передам вам эту великую тайну, государственную тайну, имеющую громадное политическое значение.
XIX
Прошло два дня, которые Игнатий дал красавице, чтоб успокоиться, а Алина была взволнована и смущена более, чем когда-либо.
Не успел прогреметь над ней один громовой удар – непостижимая тайна, переданная Игнатием, как над ней, оглушенной, раздался другой удар. Она получила записку от графа Осинского. Он писал ей:
«Милостивая государыня, госпожа Шель!
Ваш законный супруг в Париже, был у меня, разыскивает вас. Он знает все о госпоже Тремуаль, знает все о фокуснице-колдунье Алимэ, знает больше, чем я. Единственное, что я знаю больше него и чего он не знает, чего я ему не передал, – это новое имя Ваше. Он не знает, что госпожа Шель называется «владетельницей Азовской». Берегитесь: он, вероятно, скоро найдет Вас, и если Вы не предполагаете снова сделаться законною супругою и мирною, покорною сожительницею саксонского негоцианта, то советую вам немедленно покинуть Париж.
Остаюсь Ваш, позорно обманутый Вами, искренне, глубоко любивший Вас и теперь, помимо всего, чувствующий к Вам какую-то смесь дружбы и жалости
Граф Богдан Осинский».