Принцесса Володимирская
Шрифт:
Алина собралась подняться с места, чтобы тоже сделать несколько шагов к дверям, но в эту минуту важной и тихой походкой переступил порог епископ.
Алина тотчас побледнела как полотно, и осталась в своем кресле. Епископ, сделав несколько шагов, тоже остановился… Княгиня Сангушко произнесла несколько слов:
– Позвольте представить вам владетельницу Азовскую.
Затем княгиня обернулась с жестом к Алине, как бы предлагая ей встать; но в ту же минуту сама остановилась изумленная и почти пораженная тем, что представилось ее глазам.
Алина сидела
Но смущение епископа продолжалось несколько мгновений; он приветливо приблизился к Алине.
Красавица почти бессознательно поднялась со своего места.
Княгине Сангушко показалось, что было мгновение, когда епископ хотел было протянуть руку Алине, но та нервным движением скрыла свою в складках платья, и епископ удержался, ограничившись поклоном. Алина низко присела, не подымая глаз на епископа, и тотчас же вышла в другую гостиную.
Епископ Родосский, поместившись на почетном месте, стал беседовать с ближайшими из гостей; но многие заметили в нем какое-то странное волнение.
Исчезновение владетельницы Азовской тоже не прошло незаметным. Княгиня немедленно последовала за гостьей, догнала ее уже в третьей горнице и спросила заботливо:
– Что с вами?
– Ничего, княгиня, – прошептала Алина, не вполне овладев собою. – Мне сделалось немного дурно, я поеду домой.
– Ни за что, ни за что, я вас не пущу! Вы мне расстроите весь вечер. Сегодня будет до пятисот человек, из которых половина приедет ради того, чтобы слышать вас. Отдохните у меня в спальне. Если вам будет хуже, я вас удерживать не стану, а может быть, этот припадок и пройдет.
Алина не отвечала ничего; она сама не знала, как поступить. Машинально последовала она за княгиней и скоро осталась в ее спальне одна-одинехонька.
– Что мне делать? – невольно прошептала она вслух. – Что он сделает? Он может погубить меня… Но ведь и я могу погубить его. Я сто раз подымалась и падала… Чем выше подымала меня людская волна, тем ниже падала я, казалось, тонула, и капризная судьба снова стремительно выкидывала меня на свой верх, еще выше прежнего. Я ли в его руках или он в моих? Убийца, простой капеллан – епископ! Отец Игнатий – чуть не кардинал!! Боже мой! Да что же это такое?!
Более часа просидела Алина одна, взволнованная, тревожная; поминутно она теряла силы, готова была потерять сознание. Несколько раз подымалась она, чтобы немедленно уехать из этого дома, даже, пожалуй, бежать из Парижа. И несколько раз ее разум снова говорил ей, что ее положение лучше, безопаснее положения епископа Родосского, в котором она узнала ненавистного ей отца Игнатия, убийцу ее отца.
«Что он может сказать, что может он бросить ей в лицо среди этого блестящего общества? – думалось ей. – Что она незаконная дочь графа Велькомирского и неименитой княжны литовской, а быть может, и русской?
Разве это позор или преступление? Разве она виновата в этом? Быть может, это общество отнесется к ней еще более приветливо. Для польского кружка лучше быть незаконной дочерью их соотечественника, члена их родовитой аристократии, нежели какой-то вымышленной владетельницей Азовской.
А что она бросит в лицо этого епископа? Что он убийца и вор! Что его громадные средства – ее средства. Доказать это она не может; но в правде есть страшная сила: она не докажет, а, быть может, весь этот кружок ей поверит».
И кончилось тем, что Алина, взволнованная и еще более бледная, вошла снова в гостиные, которые были уже теперь переполнены народом.
В числе гостей был и знаменитый французский министр герцог Шуазель, на которого теперь возлагали все свои надежды польские эмигранты. Благодаря его усилиям Франция становилась на сторону Польши. Шуазель хлопотал устроить новый союз Франции, Англии и Турции против Екатерины.
В ту минуту, когда Алина проходила через ряды переполненных гостями комнат, блестящие ряды уступали ей дорогу, почтительно останавливая ее на пути одним вопросом: будет ли она играть?
Алина отвечала утвердительно. Она чувствовала в себе теперь особенную энергию и страшное возбуждение, которое искало исхода, от которого она могла освободить душу только игрою на любимом инструменте.
– Я должна скорее показать ему, что я здесь владычествую, что все эти окружающие меня люди поклоняются мне. Нужно, чтобы он скорее узнал, что меня трудно изгнать из этого общества, что я здесь не последняя.
Не успела Алина пройти в большую залу, где бывали концерты, как перед ней явился тот же мажордом и передал ей письмо.
– От кого это? – изумилась Алина.
– Не могу знать; кажется, от посланника.
Алина быстро развернула письмо и прочла несколько строк, не подписанных никем:
«Не предрешайте ничего, не решайтесь ни на какую безумную выходку, которая погубит меня и вас. Я в ваших руках, но мне себя не жаль. Мне жаль, я страшусь за великое и святое дело, которое вы можете погубить. Одним словом, ради всего, что вам дорого, ради вашей собственной будущности, которая может быть блестящей, согласитесь на свидание и объяснение со мною. Надеюсь, что десять лет, вами пережитых, сделали из легкомысленной девушки разумную женщину. После нашего объяснения половина всего утраченного вами имущества будет ваша».
Конечно, Алина догадалась, что письмо это написано и послано Игнатием.
Прав был бывший капеллан, а ныне епископ, надеясь на то, что десять лет – много времени!.. Десять лет тому назад Людовика, разыскав в толпе гостей этого епископа, швырнула бы ему в лицо эту записку и указала бы всем этого убийцу, потребовала бы его немедленного изгнания из честного дома. Но теперь между тем днем, когда Людовика нашла своего отца задушенным в постели и была выгнана почти на улицу, без имени и без денег, и нынешним, в который владетельница Азовская собиралась участвовать в концерте, среди многочисленных гостей, в самом блестящем доме Парижа, за это время действительно много воды утекло.