Принцесса Володимирская
Шрифт:
Кроме того и вдобавок – эти десять лет были ничто в сравнении с какими-нибудь двумя месяцами лондонской жизни.
Алина давно сознавала и чувствовала, что ее знакомство с бароном Шенком, ее роль колдуньи и волшебницы произвели в ней страшный переворот. За это время обманов, грубых и пошлых, даже почти мошенничества, доведенного до крайней степени искусства, действительно она стала другою.
Если бы она встретилась с Игнатием прежде Шенка, то бог весть, как она отнеслась бы к нему. Барон Шенк своими беседами, поучениями, а затем той ролью,
В этот вечер Алина поразила всех своей игрой и привела слушателей в полный восторг. Какая-то особенная сила, особенно глубокое чувство звучали в ее игре.
Алина, как все впечатлительные и нервные женщины, была, конечно, потрясена встречей с единственным человеком в мире, которого ненавидела и презирала, которого считала источником всех своих несчастий; и ее волнение сказалось в ее игре.
Алина, по привычке, играла, всегда опустив глаза на арфу, хотя этот инструмент был настолько знаком ей, пальцы так хорошо чувствовали все струны, что смотреть было не нужно. На половине одной пьесы, случайно выбранной ею, грустной и задушевной, она почему-то, чувствуя на себе как будто чей-то взгляд, подняла глаза и поглядела на двери большой гостиной.
Ее чувство не ошиблось: в дверях стоял епископ. Алина смело встретила его упорный, огненный взгляд.
Игнатий, исчезнувший куда-то, вероятно, в дальние комнаты или в кабинет хозяина дома, снова появился слушать музыку.
Когда Алина кончила, встала, арфу приняли и ее место заступил любитель-скрипач, то отец Игнатий мог немедленно убедиться, какое положение занимает та женщина, которую он когда-то выгнал на улицу, угрожая ей нищетой и жизнью простой крестьянки. Не все его предсказания сбылись.
Через десять лет он встретил Алину в самом высшем обществе, где она играла не последнюю роль. Вся аристократия и разные сановники по очереди подходили к ней, восторгались ее игрой. Все перебывали около нее, не только посланник короля польского, но даже сам знаменитый вершитель судеб всей Европы, герцог Шуазель, подошел и долго, любезно говорил с талантливой музыкантшей.
Отец Игнатий понял, конечно, что встретил в Алине самого опасного врага для себя. Силы их были неравны; он не мог ничего сказать про нее. Если даже она и авантюристка, то благодаря его же преступлению. Наоборот, Алина, если бы захотела, могла бы погубить его тотчас же в глазах тех лиц, от которых все зависело. У Игнатия осталось бы только состояние, но положение, связи, будущность – все было бы уничтожено в одну минуту.
Пока он сидел в дальней горнице дома и писал записку, устроив так, чтоб она дошла до Алины немедленно, пока он не узнал, что она совершенно успокоилась и великолепно играет среди блестящего люда, собравшегося со всего Парижа ее слушать, он много передумал.
Он, как всякий сметливый и решительный человек, повелел немедленно начать наступательные действия, не оставаться в неизвестности, узнать тотчас же намерения Алины. Весь жизненный опыт иезуита говорил ему, что и теперь он победит. Быть может, большой ценой достанется ему молчание Алины, но делать было нечего.
Когда он вернулся прослушать ее игру и узнал, что она его видит, он стал наблюдать за тем, как все, что было на вечере самого блестящего, было милостиво и даже кокетливо встречено Алиной. Он заметил, что она была вполне спокойна, и этого было достаточно. Это была уже не та молодая девушка, которая несколько лет тому назад, как безумная, назвала его убийцей и чуть не лишилась сознания. Здесь, после десяти лет разлуки, она была уже способна в эту минуту кокетливо, почти хладнокровно беседовать со всеми гостями.
Отец Игнатий понял, что он не погибнет и что примирение с Алиной будет возможно. И он не ошибся.
Обождав несколько времени, Игнатий передвинулся и стал ближе к Алине, чтоб она поняла его намерение тотчас же заговорить с ней. Если даже она отойдет и не решится на разговор, то все-таки это не испугает Игнатия. Но Алина видела его маневр и догадалась, что он хочет заговорить с ней.
Через несколько минут, когда она была менее окружена восторженной публикой, Игнатий приблизился к ней.
– Дайте средства невинному оправдаться скорее! – выговорил иезуит, наклоняясь над ней.
Алина, ожидавшая его, все-таки не выдержала: затрепетала и вся побледнела. Его фигура, одетая в иной – епископский – костюм, его постаревшее лицо, вероятно, менее напомнило ей былое время, ужасное и пагубное для нее. Но этот голос, тот же самый, так живо и ярко воскресил в памяти ее и даже в воображении всю страшную картину преступления и погибели отца, что Алина действительно могла… затрепетать, как лист под ударом нежданного вихря.
Но несколько слов Игнатия постепенно успокоили ее. Он предложил ей перейти в другую гостиную и сесть отдельно, ради нескольких очень важных слов, которые он ей скажет.
Алина машинально последовала за ним. Они уселись в углу в наименее наполненной гостями комнате.
Алина села и опустила глаза; всякий посторонний подумал бы, что она робко и стыдливо выслушивает наставления епископа; но в действительности Алина была сильно смущена. Она не могла смотреть в лицо этого человека; достаточно ужасно было слышать один этот голос.
Отец Игнатий стал говорить тихо, чтобы не быть услышанным посторонними, но, однако, подробно сказал ей то, что хотел.
– Вы меня обвиняете, как и прежде. Я вам докажу, что я был слепым и глупым орудием вашей тетки, душа которой теперь, конечно, не в раю.
– Она умерла? – невольно встрепенулась Алина.
– Да, уже лет пять или шесть.
Алина вдруг выпрямилась под наплывом непонятного ей озлобления, подняла голову и, дерзко смерив епископа взглядом, выговорила:
– И, вероятно, тоже… неожиданной и скоропостижной смертью?