Принцип каратэ (сборник)
Шрифт:
Кто откажется?
А он надувал щеки, морщился: «Курьер сгорел, деньги пропали, сейчас не могу…»
Сурен кивал понимающе. Интеллигентный, деловой человек. Такой же пристойный, как Калерия Эдуардовна, только с ней Золотов беседовал в тесной, пахнущей мылом подсобке, а с Шахом — в шикарном пункте скупки золота ювелирного магазина «Алмаз». И выглядел Шах более импозантно: отливающий синевой белый халат, толстая линза под жгуче-черной бровью, холодновато-корректный тон со сдатчиками, совсем другой с ним, уважаемым Валерием Федоровичем.
"Сгорел? —
Далеко отсюда? Жалко курьера… Кто такой, я его не знаю? А шел к кому?"
Доброжелательная заинтересованность обязательна в светской беседе.
Но когда по дороге на дачу Шах свернул с привычной тропинки и повел в лес, будто позагорать у дальнего озера, Золотов вдруг ощутил смутное беспокойство. Вокруг не было привычных магазинных стен, успокаивающе-белого халата, респектабельной, напоминающей монокль линзы, и маячивший впереди Шах, с бесшумной звериной походкой и непонятной, пугающей устремленностью в самую чащу, где не было никакого озера, не походил уже на благочинного дельца — незнакомый человек, в облике которого угадывалось что-то давнее, забытое, неприятное.
Исподволь зародилось предчувствие, что если этот чуть сутуловатый, но сильный и быстрый незнакомец обернется, то и лицо у него будет другим — чужим и страшным.
Золотов прогонял глупую мыслишку, но безуспешно, и с каждым шагом она не казалась такой уж глупой.
Идущий впереди молча сел на поваленное дерево у края густо заросшего оврага, знакомым жестом приклеил к нижней губе сигарету, и Золотова будто по сердцу резануло: Ермолай! Угловато-ломаная линия спины и плеч, пренебрежительный наклон головы, манера не глядя кидать сигарету в угол рта.
И овраг показался знакомым, даже как будто рассмотрел под густым кустарником полуистлевшую груду навитых на проржавевшие проволочные каркасы бумажных цветов, траурных лент с размазанными желтыми буквами и грубые листики из зеленого целлулоида.
Когда зловещий незнакомец обернулся, Золотов чуть не вскрикнул, да спазм перехватил горло: конечно, не воскресший Ермолай сидел рядом со своим последним убежищем — Сурен, но другой, страшный, с ермолаевской нехорошей улыбкой и тяжелым пистолетом в нервно прыгающей руке!
Даже сейчас, вспоминая, Золотов ощутил холодок под сердцем, а тогда…
Отнялись руки и ноги, пропала речь, вылетели все мысли из головы, кроме одной:
«Не может быть, только не со мной».
— Что же ты, Валера, хочешь деньги иметь и ничего не делать? — укоризненно спросил Сурен. — За чернуху денег не платят! Могут только в яму положить.
Он мотнул головой в сторону оврага, щелкнул пистолетом, поднес сигарету к выскочившему из окошечка затвора язычку пламени, прикурил.
— Раз ты выдаешь себя за того, кем на самом деле не являешься, значит, подослан, — рассудительно продолжал Сурен. — А коль так — разговор короткий, разбираться тут нечего. Об этом ты не подумал?
Золотов машинально, поддавшись утвердительному тону, кивнул, тут же опомнился и лихорадочно затрясся в отрицании.
— Да ты садись, — пригласил Сурен. — Чего такой белый? Никак испугался?
Золотов понял, что убивать его не собираются. Но спокойный тон Шаха не мог обмануть. Не случайно выбрано для разговора это глухое место возле похожего на могилу оврага, не случайно изящный позолоченный «Ронсон» заменен боевым пистолетом, переделанным в зажигалку и ясно дающим понять, что найдется и не переделанный.
Шах хотел, чтобы он прочувствовал, с кем имеет дело.
И он прочувствовал.
— А я все же разобрался, — похвалился Шах. — Для подосланного работаешь ты грубо и неумело, значит, просто глупый, жадный фраер. Не обиделся? — как будто спохватившись, перебил он сам себя. — И правильно. Лучше живому правду неприятную слушать, чем мертвому — красивые похвалы.
Золотов плюхнулся на землю там, где стоял.
— Мечтаешь много денег зашибать, а рисковать не хочешь. Так не бывает! А вот то, что ты адмиральский внук и кое-какие связи имеешь — это хорошо. И внешность представительная… В общем, будешь меня слушать — без «капусты» не останешься!
И правда, подбрасывал по мелочи — от двадцати пяти рублей до полусотни, в основном за один и тот же несложный спектакль: в назначенное время Золотов важно выходил из высоких дверей горисполкома, неторопливо спускался по ступенькам к Сурену, около которого почтительно переминался с ноги на ногу какой-нибудь ходатай, и барственно цедил всегда одно и то же: «Все что можно сделал. Если не случится чего-то чрезвычайного, вопрос будет решен в ближайшее время». И проходил мимо, к нанятой заранее белой или черной «Волге», на которой за счет Шаха уезжал по своим делам.
Один раз пришлось сыграть более ответственную роль: Шах доставал земляку, близкому другу дальнего родственника, новый автомобиль, и достал по своим черным каналам, но «для авторитета» хотел придать сделке видимость законности. Золотов встретился с ними в вестибюле, пожал вялую руку толстяку с усами-стрелочками, как у злодеев в страшных кинофильмах, дал два пальца Сурену, а тот горячо проговорил: «Дорогой, я тебя никогда не просил, сейчас прошу — помоги моему брату! Фондов нет, лимит исчерпан, подпиши у председателя письмо в порядке исключения!»
Толстяк оценивающе разглядывал Золотова и вежливо кивал.
Золотов взял солидное, на фирменном бланке, письмо, аккуратно вложил в папку, с сомнением покачал головой: «Не знаю, все наряды выбраны… Но ради вас постараюсь! Может быть, удастся в счет следующего года…» Вошел в приемную, угостил шоколадкой знакомую секретаршу, поболтал с ней минут десять, пригласил как-нибудь сходить в кино и вышел, доставая на ходу второе письмо, с разрешающей визой и замысловатой подписью.
Толстяк в полном восторге тряс ему руку и что-то спрашивал у Сурена на своем языке, тот снисходительно улыбался: «Ни в коем случае, это от чистого сердца, просто мы с Валерием Федоровичем большие друзья!» А вечером вручил стольник, не пожадничал.