Принцип каратэ (сборник)
Шрифт:
— Ничего не хочешь? Врешь, милая! А австрийские сапоги на зиму? А канадскую дубленку? А югославское белье? А французскую косметику? Обойдешься? Нет, дорогая, ты уже порченая, к дорогим шмоткам приученная, к дармовым деньгам!
Посади тебя на зарплату и одень в ширпотреб, и все — сразу же увянешь! Да и вид товарный потеряешь, а это ведь единственное, что у тебя есть!
Золотов немного успокоился и теперь наслаждался, хлеща Вершикову словами, на которые она не могла ничего возразить.
— Никакой путной специальности ты не выучилась, даже лаком ногти мазать
Вершикова молчала.
— Или я не прав? Тогда возрази, выложи свои козыри!
— Да чего ты взъелся? Что я такого сделала?
Воля у нее была сломлена уже давно, она привыкла приспосабливаться к обстоятельствам, к тому же прекрасно понимала, что в чем, в чем, а в этом Золотов прав.
— Не твоего ума дело! Лишнее сболтнула, а потому заруби себе на носу: про знакомых, про дела при посторонних ни звука! Ясно?
— Ясно…
Вершикова высморкалась, глядя в зеркальце, поправила расплывшиеся глаза.
— То-то. Ну как жених, нравится?
— Ничего. Но он на меня не реагирует.
— Ты просто к такому не привыкла. Медленно загорается — дольше горит. Глаз на тебя положил, еще пару раз встретитесь, и все в порядке!
Когда они вернулись к столику, Федор и Хамид беседовали как давние знакомые.
— Ну что? — участливо спросил Петренко.
— Нормально, — Вершикова как ни в чем не бывало села рядом. — Почему не пьете? И у меня пустая рюмка!
— Но… Может быть, вам хватит?
— Ерунда! Давайте выпьем за любовь! Вы верите в любовь, Федя?
— Как сказать… Иногда да, иногда нет.
— В зависимости от настроения? — лукаво засмеялась она. — Или от женщины?
— Даже не знаю, что вам ответить.
Федор растерянно подергал мочку уха.
— А почему мы до сих пор на «вы»? Живо брудершафт! — Вершикова выставила согнутую полукольцом руку со стопкой.
Преодолевая неловкость, Федор выпил через переплетенные руки и замешкался.
— Ну! — Марина ожидающе подняла лицо, и он поцеловал плотно сжатые губы.
"Молодец девка! — подумал Золотев. — Умело работает. По-моему, мальчик уже готов. Или почти готов. Но надо контролировать дальнейший ход событий. Если они вдруг и впрямь надумают пожениться. Тогда плохо. Перемкнутся друг на друга, и все — теряю обоих! Этого допустить нельзя. Ну да ладно, видно будет…
Используем старую любовь — солдатика служивого, или еще что-нибудь придумаем. Не впервой…"
Золотов на миг взглянул на себя со стороны. "А ведь я привык вертеть людьми, распоряжаться чужими судьбами. Даже испытываю удовлетворение от этого. И неплохо получается. А как расценить такую привычку с позиций общепринятой морали?
Безусловно, однозначно: значит, я мерзавец, отщепенец и негодяй! Так? Лично я не считаю себя негодяем. Правда, ни один мерзавец не признается в этом.
Подсознательный барьер ограничивает пределы самокритики. Можно сказать: «Ах, я недостаточно усидчив!» Или: «Я ленив!» В чем еще не стесняются признаваться?
«Грешен — люблю хорошо поесть (выпить, одеться, погулять)!» То есть в мелочах, подразумевая, что в случае необходимости эти недостатки легко преодолеть…
А кто посмеет сказать: «Я глуп, жаден, подл, труслив»? Какая женщина произнесет:
«Я развратна»? Даже не произнесет, подумает? Нет таких! Перед собой всегда находится тысяча оправданий, объяснений, уважительных причин и веских аргументов, чтобы задрапировать голую правду, сделать ее более привлекательной и не такой стыдной. А если все-таки это не удается, можно махнуть рукой и не держать ответа перед собой, а окружающим нетрудно замазать глаза, запудрить мозги, заткнуть рты. И все в порядке. Как легко быть чистым, честным и порядочным! Мало кто занимается самокопанием.
Но я же не принадлежу к серой массе! Правда, так думают все — каждому человеку свойственно оценивать себя выше остальных. Но я могу доказать это очень просто: признаться себе в том, в чем рядовой середнячок признаться не способен: да, если исходить из объективных критериев и общепринятых оценок, то иначе как негодяем меня не назовешь! То, что я это понимаю, и возвышает меня над толпой!
Я не всегда был таким, и моя беда, а не вина, что я таким стал. Бытие определяет сознание. Точно! Окружающим пришлось немало постараться, чтобы сделать из меня того, кто я есть. Так что теперь пусть не обижаются".
— Валера, ты что, заснул? — Голос Федора вывел его из задумчивости.
— Да вроде задремал — разморило. По-моему, засиделись мы здесь.
Когда они вышли на улицу, оживление спало — то, что связывало этих четверых людей, осталось в ресторанном зале. Первым откланялся Хамид, потом засобиралась Вершикова, а Федор вызвался ее проводить.
— Счастливо, — улыбнулся им Золотов. — С Федей я не прощаюсь, вечером зайду, поговорить надо.
Он шел в сторону лесополосы, и мягкая рыхлая земля приятно подавалась под ногами. Между молодыми деревцами Золотов лег на траву и, заложив руки за голову, закрыл глаза. Хотелось безмятежности и абсолютного покоя, но мысли о Деле продолжали терзать мозг.
О Деле он начал думать давно.
Достойного места под солнцем добиться не удавалось: крах честолюбивых планов в институте положил начало цепочке аналогичных неудач. Он так и топтался у подножия лестницы, в которой следующими ступеньками были отдельный телефон, отдельный кабинет, несколько телефонов, двойная входная дверь, селекторная связь и длинный приставной стол для совещаний, приемная с симпатичной секретаршей и персональный автомобиль с исполнительным водителем. Все — предел!
Каждый человек имеет свое представление о внешней стороне успеха в жизни. Для Золотова атрибуты высшего преуспевания связывались с водителем, и секретаршей — людьми, обязанными за государственную зарплату обслуживать его персону, заботиться об удобстве, спокойствии, комфорте, избавлять от прозаических житейских забот и ограждать от назойливых посетителей.