Он был рождён имперской стать столицей.В нём этим смыслом всё озарено.И он с иною ролью примиритьсяНе может. И не сможет всё равно.Он отдал дань надеждам и страданьям.Но прежний смысл в нем всё же не ослаб.Имперской власти не хватает зданьям,Имперской властью грезит Главный Штаб.Им целый век в иной эпохе прожит.А он грустит, хоть эта грусть — смешна.Но камень изменить лица не может, —Какие б ни настали времена.В нем смысл один, — неистребимый, главный,Как в нас всегда одна и та же кровь.И Ленинграду снится скиптр державный, —Как женщине покинутой — любовь.
1960
* * *
Пусть с каждым днём тебе труднееИ сам ты плох, и всё — не так,Никто тебя не пожалеет,Когда прочтёт о том в стихах.Как жить на свете ни мешали б,Как дни бы ни были трудны,Чужие жалобы смешны:Поэзия — не книга жалоб.. . . . . . .Но все застынут пред тобою,Когда ты их — себя скрепя —Ожгёшь необходимой болью,Что возвращает всем — себя.
1960
* * *
Он собирался многое свершить,Когда не знал про мелочное бремя.А жизнь ушла на то, чтоб жизнь прожить.По мелочам. Цените, люди, время.Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,Но пусть всегда, везде горит над всеми: Вы временные жители земли! И потому — цените, люди, время!
1961
ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ
Мужчины мучали детей.Умн'o. Намеренно. Умело.Творили будничное дело,Трудились — мучали детей. И это каждый раз опять, — Кляня, ругаясь без причины… И детям было не понять, Чего хотят от них мужчины.За что — обидные слова,Побои, голод, псов рычанье?И дети думали сперва,Что это за непослушанье. Они представить не могли Того, что было всем открыто: По древней логике земли, От взрослых дети ждут защиты.А дни всё шли, как смерть страшны,И дети стали образцовы,Но их всё били. Так же. Снова.И не снимали с них вины. Они хватались за людей. Они молили. И любили. Но у мужчин «идеи» были, Мужчины мучали детей.Я жив. Дышу. Люблю людей,Но жизнь бывает мне постыла,Как только вспомню: это — было.Мужчины мучали детей.
1961
* * *
У меня любимую украли,Втолковали хитро ей своё.И вериги долга и моралиРадостно надели на неё.А она такая ж, как и прежде,И её теперь мне очень жаль.Тяжело ей — нежной — в той одеждеИ зачем ей — чистой — та мораль.
1961
* * *
Брожу целый день по проспектам прямымИ знаю — тут помнят меня молодым.Весёлым. Живущим всегда нелегко,Но верящим в то, что шагать — далеко.Что если пока и не вышел я в путь,Мне просто мешают, как надо, шагнуть.Но только дождусь я заветного дня,Шагну — и никто не догонит меня.Я ждал. Если молод — надейся и жди.А город — он тоже был весь впереди.Он рос, попирая засохший ковыль.В нём ветер крутил августовскую пыль.Он не был от пыли ничем защищен…Но верил, надеялся, строился он.И я не страданьем тут жил и дышал.Напор созиданья меня заражал.И был он сильнее неправды и зла…А, может быть, всё это юность была.Но если кручина являлась во сне,Причина была не во мне, а вовне.Так было… А после я жил, как хотел,И много исполнил задуманных дел.И многое понял. И много пронёс.И плакал без слёз. И смеялся до слёз.И строки руками таскал из огня…(За что теперь многие любят меня.)Был счастлив намёком, без злобы страдал.И даже не знал, что с годами устал.Но вдруг оказалось, что хочется в тень,Что стало дышать мне и чувствовать лень.Вот нынче в какую попал я беду!Никто не мешает — я сам не иду.И снова кручина. Я вновь, как во сне.Но только причина — теперь не вовне……И вот я, как в юность, рванулся сюда.В мой город… А он — не такой, как тогда.Он в зрелую пору недавно вступил,Он стал властелином в притихшей степи.И пыль отступила пред ростом его.И больше не надо напора того,Который спасал меня часто тогда.Того, за которым я ехал сюда.Здесь был неуют, а теперь тут — уют.Здесь трезвые парочки гнездышки вьют.И ищут спокойно, что могут найти.И строят свой город с восьми до пяти.А кончат — и словно бы нет их в живых —Душой отдыхают в квартирах своих.И всё у них дома — и сердце и мысль.А если выходят — так только пройтись.Работа и отдых! На что ж я сержусь?Не знаю — я сам не пойму своих чувств.Я только брожу по проспектам прямым,По городу, бывшему раньше моим,И с каждым кварталом острей сознаю,Что ВРЕМЯ закончило юность мою.И лучше о прежнем не думать тепле —По-новому счастья искать на земле.
Август-сентябрь 1961 — Караганда.
Найдено и доработано 19–20 мая 1968 года Москва
КАТАЛОГ «СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК»
(Памяти Марины Цветаевой)
Поколенье, где краше
Был — кто жарче страдал
М. Цветаева
Тут не шёпот гадалок:Мол, конец уже близок —Мартиролог — каталог«Современных записок»Не с изгнаньем свыкались,Не страдали спесиво —Просто так, задыхалисьВдалеке от России.Гнёт вопросов усталых:«Ах, когда ж это будет?»Мартиролог — каталогЗадохнувшихся судеб.Среди пошлости сытойИ презренья к несчастью —Мартиролог открытий,Верных только отчасти.Вера в разум средь ночи,Где не лица, а рожи, —Мартиролог пророчеств.Подтвердившихся. Позже.Не кормились — писали,Не о муках — о деле.Не спасались — спасали,Как могли и умели.Не себя возносилиИ не горький свой опыт —Были болью РоссииО закате Европы.Не себя возносили,Хоть открыли немало, —Были знаньем России!..А Россия — не знала.А Россия мечталаИ вокруг не глядела,А Россия считала:Это плёвое дело.Шла в штыки, бедовала —Как играла в игрушки.…И опять открывала,Что на свете был Пушкин.
1962
БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РИГЕ
Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,А меня любопытство не гложет — успею.Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,Между плитами Братского кладбища в Риге?Белых стен и цементных могил панорама.Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.Перед нею рядами могильные плиты,А под этими плитами — те, кто убиты. —Под знаменами разными, в разные годы,Но всегда — за неё, и всегда — за свободу.И лежит под плитой русской службы полковник,Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,До сих пор он уверен, что это — Россия.А вокруг всё другое — покой и Европа,Принимает парад генерал лимитрофа.А пред ним на безмолвном и вечном парадеСпят солдаты, отчизны погибшие ради.Независимость — вот основная забота.День свободы — свободы от нашего взлёта,От сиротского лиха, от горькой стихии,От латышских стрелков, чьи могилы в России,Что погибли вот так же, за ту же свободу,От различных врагов и в различные годы.Ах, глубинные токи, линейные меры,Невозвратные сроки и жесткие веры!Здесь лежат, представляя различные страны,Рядом — павший за немцев и два партизана.Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.Чтит за то, что он встал на защиту покоя.Чтит за то, что он мстил, — слепо мстил и суровоВ сорок первом за акции сорокового.Всё он — спутал. Но время всё спутало тоже.Были разные правды, как плиты, похожи.Не такие, как он, не смогли разобраться.Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…Столько лет длится спор и конца ему нету,Возражают отчаянно павшие павшимПо вопросам, давно остроту потерявшим.К возражениям добавить спешат возражения.Не умеют, как мы, обойтись без решения.Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,Спорят плиты — где выбиты званья и даты.Спорят мнение с мнением в каменной книге.Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.Точки зренья, как точки в бою огневые.
1962
НА ШВЕЙНОЙ ФАБРИКЕ В ТИРАСПОЛЕ
Не на каторге. Не на плахе.Просто цех и станки стучат.Просто девушки шьют рубахиДля абстрактных чужих ребят.Механически. Всё на память:Взлёт руки — а потом опять.Руки! Руки! Ловить губамиВас в полёте. И целовать!Кожа тонкая… Шеи гнутся…Косы спрятаны — так у всех.Столько нежности! Задохнуться!Только некому — женский цех…Знаю: вам этих слов — не надо.Знаю: жалость — не тот мотив.Вы — не девушки. Вы — бригада!Вы прославленный коллектив!Но хочу, чтоб случилось чудо:Пусть придут моряки сюдаИ вас всех разберут отсюда,С этой фабрики Комтруда!
1962
* * *
Видать, была любовьюТы всё ж в моей судьбе.Душой, губами, кровьюТянулся я к тебе.И жизнь внезапно ценуИную обрела.И всё твоя изменаПод корень подсекла.Что ж… Пусть… Живу теперь яНеплохо. Ничего.Не верю в счастье. Верю,Что можно без него.И жизнь на сон похожа,И с каждым днем я злей.И ты, наверно, тожеЖивешь не веселей.Безверье и усталостьВ душе, в судьбе, в крови…Приходит рано старостьК живущим без любви.