Природа плакала в тот день...
Шрифт:
— Ты будешь выступать в мокрых трусах? — зачем-то спросил Билл.
— Я же не могу снять их при дамах, — кивнул в сторону трех женщин, брат.
— Надо согреть руки, — ожил Георг, кидаясь к чайнику с теплой водой.
— Сухие носки… У меня есть с собой, — Густав полез в сумку. — И кроссовки. Тебе должно быть в них удобно.
— Посмотри на меня, — строго приказал Билл.
Том повернулся.
Билл не знал, как описать это состояние. В его глазах плескалось горе, боль, отчаянье, обида. В его душе было холодно и пусто, мертво. Он был на грани нервного срыва и не понятно за счет чего сейчас держался. Том не мог выступать. Он не мог выступать не только эмоционально, но и физически. Он просто не вытянет концерт до конца, не выдержит, сорвется на глазах охочей до сенсаций публики.
— Ну, наконец-то! — воскликнул
— Какие люди нас осчастливили, — с сарказмом произнес Питер. — Потерял часы? Перепутал время?
— Том не может выступать, — твердым голосом сказал Билл. — Питер, прости, но концерт надо отменить. Я объяснюсь со зрителями.
— Билл… — слабо-слабо скривился Том. Обмяк, сжался, присев на край дивана.
Младший близнец упал на колени перед старшим, взял его ледяные руки в свои, поднес к губам, согревая дыханием.
— Я сейчас только к ним выйду, ладно? И мы поедем в отель, хорошо? — ласково зашептал он. — Не надо… Не думай об этом… Я знаю. Я всё знаю…
— Билл, концерт нельзя отменять, они не виноваты.
— Ты не сможешь… Я чувствую, что ты не сможешь…
— Я смогу. Я буду стараться. Дэйв, я сейчас буду готов. Только оденусь… И руки согрею… Прости, батарейка еще ночью сдохла, я, правда, не мог позвонить. — По щекам текли слезы.
Глаза Билла тут же стали влажными. Том аккуратно вытер слезинки.
— Ты-то чего? Тушь потечет. Макияж испортишь. Давай, я оденусь. Зрители ждут. И так почти на час задержались.
Георг протянул другу чай. Густав накинул на голые плечи свитер. Билл так и остался сидеть у его ног, вцепившись в колени.
Это был не концерт, а полтора часа чистейшего мучения. Билл на нервной почве путал слова и сбивался. Том лажал, словно заново подбирая музыку к неизвестным доселе песням. Георг старался подстроиться под близнецов и тоже постоянно ошибался. Густав вообще был не с ними в этот вечер. И лишь зрители в зале кричали и визжали по настоящему, бросали на сцену мягкие игрушки и красивые лифчики.
— Его надо в отель и спать, — шепнул Билл Георгу, когда они уходили со сцены. — Надо как-то не допустить до него Хоффмана. Том на грани.
— Я вижу. И, боюсь, отвлечь Питера сейчас не получится ни коим образом. А Тоби нам не подмога.
— Думай! — рявкнул Билл. — Ты у нас самый умный.
— Густав, — позвал Георг. — Иди сюда, дело есть…
Они ехали в машине в отель. Том невидящим взглядом уставился в окно. Лицо еще немного держит, не дает маске упасть и открыть миру свое горе. Движения заторможенные, на вопросы отвечает с задержкой и невпопад, односложно. Он отключался от действительности прямо на глазах, и Билл не знал, что делать. Врач группы, осмотрев брата, диагностировал нервное истощение на фоне постоянного стресса, выдал успокоительное и велел немедленно ложиться спать. Он еще что-то говорил продюсерам очень умное и сложное, но Билл понял только про нервное истощение. Рядом со скорбными лицами стояли друзья и выразительно кивали в такт выдаваемым научным сентенциям.
— Остаться с тобой? — спросил Билл, глядя, как Том накрывается одеялом.
Он покачал головой.
— Принести тебе чего-нибудь? Будешь есть?
Опять отказался.
— Насчет Питера и Дэвида не переживай. Им сегодня наш врач так по ушам проехал, что они тебя теперь не тронут. Ты только завтра придумай, что им сказать. Они ничего не знают об Юри, поэтому можно говорить всё, что хочешь.
— Спасибо тебе.
— Ты только глупостей не делай, хорошо? Это никто не оценит, а мне и родителям ты сделаешь больно. Спи. Завтра у нас трудный день…
Он потушил свет и вышел из номера брата.
Том повернулся на спину, посмотрел в окно. Лицо исказилось. Он беззвучно закричал, сжимая кулаки, а из глаз хлынули слезы.
Глава 14.
Билл не знал, радоваться или рвать на голове волосы тому милому факту, что из Белграда они должны попасть в Женеву на автобусе, а не на самолете. А потом еще день переезда из Женевы в Дортмунд и этот хренов европейский тур, наконец-то закончится. И они будут отдыхать. Почти две недели! Единственное, о чем он сейчас мечтал, — это выспаться в своей родной, любимой кроватке, под своим обожаемым, теплым, тяжелым пуховым одеялом, на своих пышных, огромных подушках, на мягких, мятых простынях, которые они никогда с Томом не гладили принципиально. Спать столько, пока голова не начнет болеть от пересыпа. Поесть, посмотреть телевизор и снова спать, если надо сутки, если хочется, то двое, в конце концов, спать неделю, и чтобы ни кто не трогал, не звонил, не приставал, не доставал!
Том рано утром, отказавшись завтракать, переместился в автобус, залег на своей полке и выполз с нее только по приезду в Женеву, где снова добрался до номера и закрылся. По щелочке под дверью Билл видел только то, что брат даже света не включил, предпочтя темноту. Еще утром он обратил внимание, что Том выглядел хуже некуда — глаза красные, лицо в пятнах, губы искусаны, руки все так же дрожат. Он не спал, это очевидно. Билл крутился около него весь день, предлагая то попить, то поесть, то просто что-то рассказывал, отвлекая брата от грустных мыслей. Он пытался его растормошить, как-то вытянуть из раковины, заставить говорить, не думать. Хотя бы говорить… Том молчал, отвернувшись лицом к стене. Потом на Билла прикрикнул Густав, и он, обидевшись, ушел надоедать водителю. Как они все не понимают, что ему, Биллу, надо как-то скрыть беспокойство, ему сейчас нужен брат как никогда, ему просто необходимо быть с ним в контакте — зрительном, физическом, эмоциональном. Он волнуется, переживает, он все понимает. Понимает, что для Тома измена Юри — серьезный удар по самолюбию и психике, что, наверное, ему стоило больших трудов пойти на это, или, наоборот, это словно прыгнуть с высокой скалы, как в телевизоре, в морскую пучину, не зная, разобьешься ли или вода примет тебя в свои объятия. Том, который всегда волочился за девочками, общался с девочками, бегал от девочек, вдруг вляпывается в такую историю с парнем… Сколько Юрген со своим Франком зажигал? Два года? Они пытались расстаться? Может быть, это произошло из-за Тома? Или Юри хотел забыться, отвлечься и использовал для этого Тома? А может быть он пользовался братом, чтобы доказать Франку, что искусен и может соблазнить любого, даже такого заядлого гетеро, как Том Каулитц? И если Том вернулся в подобном ужасном состоянии, то в игре «Третий лишний» выбыл как раз именно он, а не Франк, который чуть не убил Юргена. А может быть, они еще все это ему в лицо сказали? Они смеялись над ним? Унижали? Оскорбляли? Надо быть рядом с ним, помочь, поддержать. Больше всего Билл боялся, что Том сорвется и что-нибудь с собой сделает. Надо дать понять ему, что он не одинок, что друзья будут относиться к нему по-прежнему хорошо. Дьявол, и посоветоваться не с кем… Попробуй, расскажи, что твой брат — гей, сразу же станешь одним из них. Что за жизнь? Уж лучше б он с этой вертихвосткой встречался, тоже какая-то там мелкая аристократка… И чего Тома на голубые крови потянуло? Голубые крови… Билл захохотал. В яблочко.
Проведя почти бессонную ночь, Билл чувствовал себя утром так, словно его всю ночь пинали ногами в какой-нибудь подворотне. Впрочем, Том еще и выглядел так. Наташа замазывала синяки, пыталась привести в порядок лицо, но подобные мешки под глазами могла убрать только срочная пластическая операция. Питер уехал, пообещав надрать всем задницы по возвращению домой, с ними остался Дэвид. Билл видел, что продюсер несколько раз так же безуспешно пытался пообщаться с Томом, при этом тому брат хоть что-то отвечал, хотя бы односложно. С остальными Том вообще не разговаривал, ни с кем. Можно подумать, окружающие виноваты, что его развели и кинули, как последнего лоха, два гомика. Иногда Билл испытывал что-то вроде злорадного удовлетворения (это ему за все мучения, за игнорирование, за унижения, за постоянное чувство вины, за испорченный отпуск!), но он тут же гнал от себя дурные мысли. Так нельзя… Том какой-никакой, но брат. Пусть и гей. Чтоб его…
На публике Том держался. Билл видел, как перед каждым публичным появлением, он словно маску надевает — улыбка, блеск глаз, собирается внутренне, мобилизуется. Интервью. Фотосессия. Еще одно интервью. Телевиденье. Радио… Саундчек.
— Том, ты не ел три дня, — зло произнес Билл за обедом, заметив, что тот раскрошил булку в тарелку, поковырялся в супе, отодвинул второе. Выпил немного сока.
— Я не хочу, — еле слышно шепчет он. Зубочистка ломается в руках.
— Нам через полтора часа на сцену! Ты за три дня выпил два стакана сока! Ты в голодный обморок хочешь упасть? На тебя уже смотреть страшно! Быть анорексиком — это моя привилегия! — все больше и больше расходился Билл.