Природа плакала в тот день...
Шрифт:
— Да? — сонно с улыбкой бормочет в трубку.
— Билл, добрый день. Простите, что разбудил, — говорит его Том чужим голосом. — Я хотел узнать, вы сегодня въедете? Мы договаривались…
— Я еду, да, — счастливо улыбается он. — Ты только не волнуйся, я еду. Сейчас вот-вот… Том… Я еду к тебе. Подожди…
— Билл… Бииилл… — вкрадчиво зовет голос. — Это Ирвин. Билл, может быть мне перезвонить?
— Кто это? — внезапно просыпается Билл, обнаруживая себя говорящим с кем-то по телефону.
— Ирвин. Ирвин Лестевник. Мы с вами общались по поводу квартиры в Берлине.
— Ах, Ирвин Лестевник! — нельзя сказать, что Билл
— Я понимаю. Вы въедете сегодня?
— А разве мы говорили не о завтра?
— Вообще-то мы говорили о вчера.
— Да вы что? Это я тут три дня что ли проспал? — опешил он.
Ирвин скромно промолчал.
— Подождите, Ирвин. Сейчас соображу… Я просто, как вернулся, упал в кровать и умер… Пока вы меня не воскресили…
— Я понимаю. Простите.
— Сколько времени?
— Три часа сорок три минуты.
— Нет, сегодня не успею. Давайте так. Я соберу вещи и закажу на утро машину. А вы завтра будете ждать меня в той квартире. Думаю, что во второй половине дня буду уже в Берлине. Я позвоню вам в любом случае. У меня же даже ключей нет. Договор подпишем на месте, деньги я тоже привезу. Там все так, как на фотографиях?
— Абсолютно.
— О’Кей, тогда до встречи, — беззаботно чирикнул Билл, нажал отбой и грубо выругался. Он совершенно забыл, что съезжает с квартиры Тома. Внезапно стало страшно. Куда это он едет… Как? В какой Берлин? Зачем? Как он будет там один? Без Тома? Без его Тома?
Прислушался.
Тишина.
Стало больно и обидно.
Интересно, а куда свалил Том, если валить ему, по идее, больше не к кому? Может, опять к своему Юргену улетел — держать за ручку, как это принято у всех геев на свете?.. Тьфу! Билл задрожал от негодования и врубил на полную мощность музыкальный центр.
Замечательно! Нет, просто замечательно! У Тома брат уезжает, а ему плевать! Никаких попыток остановить! Ни-че-го! Ни слова! Он срывал с вешалок вещи и складывал их в сумки. Доставал из шкафов какие-то важные для него безделушки, которые трепетно хранил многие годы. Собрал все рамки с фотографиями, на которых был один. Он не хотел в своей новой квартире видеть ничего, чтобы хоть как-то напоминало ему о Томе. Поэтому Тома в его квартире не будет. Это он решил. Ничего, никакой вещи, никакой фотографии, даже мыслей в его новом доме не будет о Томе. Куда он опять пропал-то?.. Больной ведь… Билл видел, что ему тяжело стоять, когда они только вошли в квартиру. Охрана разнесла их чемоданы по комнатам и ушла. А Том стянул с себя куртку, словно с трудом, бросил на полку шапку, и, чуть придерживаясь за стену, ушел к себе. Билл хотел помочь, но потом вспомнил, как тот орал на него в автобусе, и передумал. Том, конечно, почти сразу же извинился за ту выходку, повинился, покаялся, Георг и Густав над ним постебались, вроде бы перевели все в шутку. А вот Билл расстроился. Очень расстроился. И обиделся. И обида-то эта какой-то детской вышла, смешной и идиотской, но все равно такой болезненно-отчаянной, очень обидной была та обида. А самое главное, его Тома, его маленького плюшевого Тома Том тут же грубо заткнул за ремень джинс, и Биллу показалось, что его Тому там неудобно, больно и неприятно. Так же, как было больно, неудобно и неприятно самому Биллу.
Ближе к утру Билл доел всё, что заказал, выкинул мусор, привел свою теперь уже бывшую комнату в относительный порядок, как следует заправил кровать. Мало ли, кто тут будет ночевать… Ему не хотелось, чтобы его подушки дарили кому-то его сны, а его одеяло согревало кого-то его теплом. Он забрал их с собой. Он собрал в ванной все свои маски для волос и лица, все крема, гели и шампуни, лаки, муссы и косметику, все бритвенные принадлежности. Оставил Тому зубную пасту и гель для бритья — они всегда пользовались одним и тем же тюбиком. Взял зубную щетку… Ванная как-то сразу осиротела, опустела… А единственная щетка в стакане… Она отражалась в зеркале и, казалось, что их две.
— Придется тебе теперь подружиться с подружкой их сиятельства. Его белые аристократические зубы, наверное, тоже чистят по утрам простые нейлоновые щетки. Вам будет весело, уверяю.
Ну вот и всё… Пришла машина…
Он показал грузчикам, какие вещи забирать.
Прошелся еще раз по гостиной, прощаясь с предметами, постоял в спальне. Подошел и прислонился лбом к двери в спальню брата. Погладил ее.
— Ты… Я люблю тебя… Я смогу… Смогу без тебя…
Он медленно обувался в коридоре. Застегнул куртку… Открыл ключницу на стене и забрал свои ключи. Погасил свет в квартире. Взялся за ручку, и вдруг его словно током ударило — ключи! Что-то не то!
Он распахнул ключницу. Ключи! Ключи Тома на месте! От машины и от дома! И от студии! И от родительского дома! То есть, если Билл сейчас закроет квартиру, то Том просто не попадет домой?
Билл похолодел.
Крутка Тома на месте.
Он пошарил по карманам — портмоне на месте.
Все кроссовки Тома на месте. Стоят в рядок на полке.
Том дома?
И за три дня…
Он метнулся к нему в комнату, мысленно умоляя только об одном — хоть бы был жив!
Замер перед дверью, не решаясь войти.
Хоть бы был жив… Пожалуйста, только живи… Он останется… Он сделает всё, что угодно! Пожалуйста, только живи…
Билл взял себя в руки и попытался думать логически. В квартире достаточно тепло, если не сказать жарко. Если бы Том умер, то начал бы уже разлагаться, иными словами, вонять на всю квартиру. Если от Тома не воняет, следовательно, он живой. Ведь так? А если он жив, то чего Билл так перепугался? Может, у брата очередной заскок, и он решил утопиться в своей депрессии? Хотя то, что за три дня Том не подал никаких признаков жизни, неприятно напрягало.
Он осторожно нажал на ручку и толкнул дверь — та бесшумно распахнулась, пропуская его вперед.
Так… крови не видно, стало быть, вены целы. Хотя их можно порезать и в кровати…
Билл робко шагнул в спальню.
Судя по раскиданным по подушке дредам, Том под одеялом…
Но ведь можно и таблеток наглотаться…
Дома тепло… Если не пахнет…
— Том, — неуверенно позвал он. — Том, я уезжаю… Ты не хочешь, меня проводить?
Не шевелится.
Билл втянул ноздрями воздух.
Ничем особенным не пахнет… Хотя он не может сказать точно, как пахнут трупы. Человеческие трупы…
Он подошел к брату. Огромным усилием воли заставил дотронуться до оголенного плеча…
Шумно выдохнул, рухнув на край кровати.
Насколько он помнил из литературы, мертвые должны быть холодными на ощупь.
— Удивительно даже, насколько ты урод, — проворчал Билл. — Вот необыкновенный урод. Я, знаешь, сколько всего успел подумать за эти тридцать секунд. А тебе хоть бы что.