Пришедший оттуда
Шрифт:
Эдик скромно кашлянул и сказал бархатно, вкрадчиво:
– Если бы было легко, мы не обратились бы к Ценциперу.
Ценципер встрепенулся, резко повернул голову и стал похож на ястреба, заприметившего полевую мышь.
– Хм. Работаете по снабжению?
– Предположим, - ответил Эдик ему в тон.
– Сразу видно. Тут талант нужен. Для всего остального, э! Сойдет без таланта, если ты архитектор, повар, кораблестроитель, писатель, начальник пожарной команды, заведующий учебной частью. Работоспособность вывезет. Но что касается снабжения, - Ценципер поднял указательный палец и покачал им, - тут только талант. Призвание.
–
– От парткома института - просьба о содействии. Лично от директора института, члена-кора Академии наук, депутата...
Откуда только взялись эти письма? Когда они успели их заготовить?
– Нечего меня агитировать, - сердито закричал Ценципер и взмахнул короткими руками, точно крыльями.
– Своих трое. Уберите письма. Смешно!
Старичок высказал предположение, что на цеховых складах могли случайно залежаться запасные части от этой давней опытной партии. Надо только пошарить как следует по ящикам, по стеллажам.
Ценципер полузакрыл глаза и с минуту думал, остроклювый, нахохленный, с окаймляющим лысину венчиком из торчащих серо-седых перьев.
– Хм. Одного пропущу на завод.
– Мы с Эдиком оба встали.
– Кто, собственно, отец?
– Эдик сел.
– Позвоню начальникам цехов. Будут в курсе.
– Он искоса посмотрел на меня, совсем по-птичьи, и, кажется, пришел к неутешительным выводам.
– Провожатого надо. Идем!
Старичок только успел пискнуть: "Счастливого пу..." - и дверь за нами закрылась.
Ценципер несся по коридору с большой скоростью, увлекая меня за собой. Мелькали коричневые двери, от них рябило в глазах.
– Выше голову!
– покрикивал на ходу Ценципер.
– Больше действий и меньше слез! Отец - это опасная профессия. Бодрость двигает горы, она же берет города.
Наконец Ценципер толкнулся в дверь с табличкой: "Комитет комсомола" (у меня, признаться, создалось такое впечатление, что он открыл ее ударом своего короткого, загнутого от основания клюва).
– Привет!
– В комнате было полно народу.
– Идет кто-нибудь в третий корпус?
– Да нет, вроде никто... Или постойте. Андрей идет в цех нормалей. Идешь, Андрей?
Андрей, рослый, с хорошо вылепленной грудной клеткой, обтянутой толстым свитером, с выправкой спортсмена, сидел в углу, под бархатным знаменем, и, упрямо нагнув голову с крупно вьющимися темными волосами, писал что-то на листке клетчатой тетради.
– А?
– Он не сразу поднял голову.
– Да, иду.
– Выручи, - сказал Ценципер.
– Оформи пропуск. И проводи до сборки. Уже в дверях он бросил через плечо: - Надеюсь. Смотри.
– И ушел.
Андрей кивнул головой и продолжал писать.
Хотя я видел листок вверх ногами, но мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять - он доказывал теорему о среднем. И доказывал ее неправильно. Это удивительное дело - я не запоминаю улиц, плохо ориентируюсь в лесу, могу заблудиться в трех соснах; но ошибку в формуле увижу, кажется, даже в темноте.
Андрей встал, надел куртку и ушанку, сунул сложенную тетрадку в карман. И мы пошли.
В бюро пропусков стояла очередь.
– Да вы идите, - сказал я Андрею.
– У вас ведь дела.
– Нет, уж раз я взялся вас доставить...
– Он улыбнулся добродушной улыбкой сильного человека.
– Слово есть слово.
У окна шумели командировочные из Харькова - они приехали "перенимать опыт товарища Гладких",
Как все медленно идет. Как все невыносимо тягуче, нескончаемо медленно движется. А там, дома... Но лучше об этом не думать.
Андрей на голову возвышался над очередью и осторожно жался к стенке, словно боялся кого-нибудь придавить. Из кармана его куртки торчала сложенная тетрадка.
Дотронувшись рукой до тетрадки, я сказал:
– Теорема о среднем доказывается не так. Вы упустили одно слагаемое...
– Как вы могли заметить? И запомнить?
– он смотрел на меня с простодушным изумлением, как будто ему показали фокус.
И сразу погрустнел, повесил голову.
– Да-а! Видно, что вы на этом деле собаку съели. А я... Двадцать девять лет, и только на третьем курсе.
– Добавил, словно извиняясь: - Так жизнь сложилась. Я из демобилизованных офицеров.
Мне нравилось его свежее, ясное лицо, точно умытое снегом, темнобровое, со здоровым румянцем и полоской сплошных белых зубов, матово поблескивающих, когда он говорил. Нравилась вся его мужественная стать, широкий разлет плечей, ладная постановка головы на сильной шее.
Наконец пропуск был получен, и мы вышли на заводской двор. Карнизы цехов обросли длинными ломкими сосульками, целыми наростами сосулек. Стволы деревьев чернели в слишком просторных для них воротниках мартовского, уже слежавшегося снега. Светило солнце, и где-то высоко в неярком небе мотались, как клочки бумаги, голуби.
– Демобилизовали меня, пошел в цех учеником.
– Андрей сдвинул ушанку на затылок, прищурился, подставляя лицо солнечным лучам.
– Нет, обиды не было. Какая же тут может быть обида? Наоборот, интересно - новый кусок жизни. Но материально... Ох, это был тяжелый перепад. Я ведь как привык? Если выпить с другом - то обязательно коньяк. Если кофточку жене - чисто шерстяную, самую лучшую, подороже. Если ехать к старикам в деревню - полны руки гостинцев, всех соседей одарить. А в цех меня взяли учеником. Первая получка - на руки копейки. И главное, стыдно - у маленьких ребятишек выходит, а у меня нет. Браку сколько понаделал! Унизительно - ты сам людей учил, воспитывал, а тут последний, никудышный. Придешь домой, грязный, все косточки ломит, хлоп на диван, и, кажется, не глядел бы на людей. Жена у меня гордая, полковницкая дочь, очень за меня переживала. Наследник уже был, ему покупай мандаринки. Вот соседи давай меня уговаривать: "Иди начальником вагона-ресторана. Сам будешь сыт, семью прокормишь. И все-таки начальство". Я как-то совсем отчаялся, думаю: а может, и вправду мне там лучше будет. Решил брать расчет...
Вошли в третий корпус. Нас обдало волной тепла и шума. Между рядами станков двигались фигуры в белых халатах. Висел плакат: "Подхватим почин Гладких и дадим..."
Из окошек, прорезанных в потолке, падали косые мощные лучи света и упирались в цементный пол, как накренившиеся колонны. Когда проезжал кран, лучи один за другим гасли и потом один за другим появлялись опять. Музыка света... Математика света...
– Пошел брать расчет, - Андрей тихонько засмеялся.
– Стою в отделе кадров, он у нас рядом с бюро пропусков, окна большие, во всю стену. Смотрю, бежит моя гордячка, безо всего на голове, прямо по дождичку. "Уже уволился?" Еле дышит. "Подождем, Андрюша, потерпим, лучше я кулон продам, что мне мама подарила". Вот так и остался я на заводе...