Шрифт:
Всю ночь шел дождь. Он очистил воздух от пыли и грязи, и теперь огромная гладь Гибралтарского пролива сверкала во всей своей красе под непередаваемо голубым небом. Оно было того цвета, какой никогда не удается получить на палитре; я пробовал черт знает сколько раз и ничего не получалось. Итак — вот он, Гибралтар, — красивый, как на почтовой открытке, — и вот он я, сидящий на ржавой палубе «Прекрасной Марии». Я плыву домой. Настроение препаршивое. Лето кончилось, и — прощай, Европа!
Я сплюнул в океан.
Меня зовут Энди
Слева по борту началась суета. Переместившись туда, я обнаружил, что к пароходу причалила какая-то посудина. Новый пассажир? Хорошо бы! А то моим единственным товарищем по путешествию оказался старый французский священник с трясущейся головой и красными глазами: не очень-то веселая компания. К тому же он ни слова ни говорил по-английски… Правда, на невероятном английском пытался изъясняться капитан Себастьяно, однако я его плохо понимал.
В катере и впрямь оказался новый пассажир, вернее, пассажирка. Однако мне от этого не стало легче. Это была женщина, арабка, с ног до головы закутанная в черное, в черных туфлях и перчатках, да еще и в чадре. Говорит, наверняка, только по-арабски, подумал я. Ну, может, еще по-французски… Интересно, сколько ей лет? Может, под сотню? Надо было мне все-таки накупить перед поездкой побольше книг…
И вот, проходя мимо, она взглянула на меня. Черт! Я никогда не видел таких прекрасных глаз. То, что на мгновение показалось из-под чадры ровная, бархатистая кожа, красивые брови и бездонные черные глаза — произвело на меня впечатление разорвавшейся бомбы. Надо же, как обманчиво бывает первое впечатление!
Я пошел в свою каюту, достал бутылку граппы и налил себе стаканчик, чтобы успокоиться. А потом принялся мечтать.
Конечно, под этой черной одеждой могло быть что угодно. Но уж поскольку я. не знал, что именно, то мог позволить себе пофантазировать. Итак, самая прекрасная из женщин, загадочная мусульманка, а впереди еще десять дней путешествия, и…
Так, предаваясь весьма сладостным мечтаниям, я заснул. Разбудил меня звон стакана, выпавшего из моей руки и вдребезги разлетевшегося. «Прекрасную Марию» сильно раскачивало.
Вскоре раздался мелодичный звук гонга, зовущий к ужину. Кок на этом корабле был отменный, но требовал, чтобы его уважали, отчего опоздавшим всегда доставалось подгоревшее мясо или переваренные спагетти. Поэтому я поспешил вниз, надев в предвкушении встречи с прекрасной незнакомкой последнюю чистую рубашку и повязав галстук.
Она вошла, когда я уже доедал суп, и грациозно уселась на свободное место за длинным столом. Глаза ее были еще прекраснее, чем днем.
— Буона сера, — пробормотал по-итальянски Алессандро, второй помощник капитана.
— Буона сера, — мелодично ответила она.
— Э-э-э… синьора… Синьорина, — начал я, лихорадочно вспоминая итальянские фразы. — Алессандро, как это будет, что мы рады видеть ее?
— Я говорить по-английски, — сказала она, мило коверкая слова.
— Уфф… Мы очень рады вам, — произнес я.
Она кивнула. А у меня, как назло, мозги перестали работать. Что бы еще такого сказать? Хлебнув для храбрости вина, я с нетерпением ждал, когда же ей принесут суп. Ведь тогда она будет вынуждена снять эту чертову чадру…
И она сняла ее. Святая Мария! Я еще не видывал таких красоток. Вот бы нарисовать ее!
— Меня зовут Энди Дэвис, — брякнул я. — Ваш, так сказать, попутчик.
Рука с ложкой застыла на мгновение на полпути к очаровательно очерченному рту. Не поняла?
— Я есть ваш попутчик также. Имя есть Таму Сафари.
— Прекрасное имя, — сказал, я, чтобы что-нибудь сказать.
— Так назвал мой отец меня. — Построение фраз у нее было невероятное.
— Ну да? — сказал я. — Мое имя тоже придумал мой папаша. — Это было неправдой. Меня назвали в честь дяди моей матери, а отец звал меня не иначе, как недоноском.
Ей очень хотелось поговорить, я это чувствовал. И, самое интересное, с каждой новой фразой она говорила все лучше. Девушка рассказала мне про свой городишко, не помню уж, как его там, и как ее отец открыл большое дело, которое принесло им много денег, а теперь вот она едет в Штаты повидать родственников. Я тоже поведал ей историю о том, как закончил колледж и устроился на работу, а потом скопил немного денег и подался в Европу, и что мой отец — президент целой корпорации, может, она слышала о такой? Нет, она не слышала. Собственно, почти все это было правдой, за исключением того, что из колледжа меня выперли, а в Европу я уехал, чтобы не служить в армии.
Потом она извинилась и ушла в свою каюту, а я пошел в свою и допил граппу, и даже в темноте перед моими глазами все стояло ее лицо…
На следующее утро я нашел ее на палубе, где она сидела и с интересом читала Библию. Чадры на ней уже не было, однако мерзкая черная одежда оставалась.
— Вы читали эту книгу? — спросила она.
— Ну да, конечно. Это же бестселлер…
— Мне дал ее священник во время завтрака. Он сказал, что мне это понравится. И правда, интересно! Местами она очень похожа на Коран.
Погода была отличная, и мне вовсе не хотелось вступать в религиозные беседы.
— Почему бы нам не позагорать? — с невинным видом спросил я.
Заметив на ее лице вопросительное выражение, я прочитал маленькую лекцию по сравнительной цивилизованности. Библия тут же была забыта.
— Вы у себя на Востоке, — втолковывал я ей, — носите массу ненужной одежды, вроде бы для того, чтобы не было жарко. Мы же делаем наоборот. — Я сбросил рубашку. — Смотрите-ка, как устроены эти кресла. На них можно полежать… Короче, мы носим одежду зимой. Летом мы раздеваемся, чтобы позагорать.