Пришельцы. Выпуск 2
Шрифт:
…Нам, окруженным чудесами электроники, опутанным паутиной Интернета, через пять минут узнающим о событиях на другом конце планеты, кажется, что на Земле уже не осталось белых пятен. Но это, к счастью, не так. Где-то, как и сто лет назад, бьют барабаны туманной страны Мепл-Уайт, и летчики, пролетая над сельвой, по-прежнему вглядываются в зеленый океан под крылом, надеясь разглядеть в нем то самое неприступное плато…
Повести
Андрей Щупов
Похитители
Притулив папку с бумагами на голых коленках, я терпеливо выводил чернилами строку за строкой. Занятие — более чем странное, но вот уже полвека любителям компьютеров был объявлен бойкот. Организаторы выставок отказывались принимать фотографии и картины, изготовленные цифровым способом, а издатели упорно игнорировали тексты, сработанные на компьютерах. Может, в чем-то они были правы, хотя лично мне прогресс всегда нравился. Согласитесь, тот же суп удобнее хлебать пневмоподсосом, нежели примитивной ложкой, обучаться приятнее во сне, а выступать с трибун исключительно виртуальных, дабы не наполучать за сказанное вполне реальных шишек и синяков. Я и рыбачить предпочитаю исключительно в ночное время, заранее настраивая индуктор на ловлю щук, акул и гигантских осьминогов. Тем не менее тоска по древним архаизмам нет-нет да и дает о себе знать. Вот и мне, детективу с семилетним стажем, иными словами — человеку исключительно мирной профессии, смерть как хотелось писать. Разумеется, о себе, о своих приключениях, о верных друзьях и непримиримых врагах. Я читал, как пишут об этом другие сочинители и, чего греха таить, многим из них смертельно завидовал. Конечно, они врали, но ведь читалось-то взахлеб!
Если честно, работа частного детектива скучна и монотонна, но тем сильнее мечталось мне сочинить что-нибудь эдакое, чтобы хоть на кроху проникнуться к профессии сыскаря должным уважением. Словом, я писал. Мозолил пальцы и напрягал голову.
«Итак, я был голубоглазый блондин роста весьма немалого, а именно — шести футов и…» — на минуту задумавшись, я прикинул, какой рост по нынешним критериям — весьма немалый и вместе с тем — устрашающий и привлекательный. Ни к чему так и не придя, вывел наугад: «…семи дюймов. Стальные бицепсы украшали мои руки, орлиный нос украшал мой профиль, а поджарый живот…» — я опять задумался, потому что живот, пусть и самый поджарый, украсить мог только живот, но никак не грудь и не ноги. Чего греха таить, писать было страшно трудно. Под темечком у меня гремели бодрящие песни, успокаивающе тикал встроенный таймер, специальный чип дозу за дозой впрыскивал стремительно убывающие эндорфины, но я все равно отчаянно мучился и путался в словах, как младенец в простынках. «Поджарый живот» застрял в голове занозой, и все же, сделав усилие, я выкрутился из положения боксерским финтом: «…а мой поджарый живот вместе с ухмылкой полярного волка приводил в трепет всех жаждущих взглянуть на них средь бела дня и ночи. И это было правильно. Поскольку я защищал закон и порядок, а они — то есть те, что были по другую сторону баррикад — как раз наоборот. Они хотели стереть наш мир с лица земли, заставить всех трудиться в поте лица своего…» Два раза повторилось слово «лица», но я уже не мог остановиться. Вдохновение несло меня и крутило в сюжетных водоворотах… «Именно поэтому даже в свободное от работы время я продолжал свою охоту, покуривая дорогие сигары, заходя в окрестные бары, где, танцуя с тамошними цыпочками, выведывал информацию о местных нарушителях. Это было не так уж сложно. Следовало лишь вовремя подливать в их (это я о курочках и цыпочках) бокалы двойную порцию виски и обаятельно улыбаться. Между танцами я сидел в кресле, забросив левую ногу на правую и, цедя двойной кок-портвейн, с усмешкой наблюдал за готовящимися справа и слева кознями против честных граждан. Если у меня спрашивали закурить, приходилось вставать и драться. Я же видел, как ухмылялись они за моим затылком! При этом я никогда не начинал первым. Они сами лезли, а я вежливо отслонялся, пытаясь до последнего избегать грязного побоища. Но из благих пожеланий ничего не выходило. Они липли на меня, как на мед, с битами и обломками киев заходя справа и слева. И вот тогда я грустно вздыхал и прыгал. С легкой улыбкой на тонких, не лишенных изящества губах, я совершал сальто и выбрасывал свой коронный хай-кик в гущу обидчиков. Это было страшно и потому действовало безотказно. Враги рассыпались по углам, как горох и крошево от чипсов. Правда, когда против меня выходило сразу человек эдак…»
Я шумно выдохнул, выбирая между желанием поскромничать и соблазном приукрасить, но, в конце концов, избрал среднюю арифметическую величину, вписав в рукопись «с дюжину», что звучало вполне литературно. «Но когда против меня выходило человек эдак с дюжину, вашему покорному слуге приходилось туго. Ног и рук просто уже не хватало, и, выхватывая свой шестизарядный наган, я в мгновение ока укладывал всех своих противников на залитый кровью пол…»
Я крякнул. Опять получалась нестыковка. Пол залит кровью, а они только падают. И потом шесть зарядов против дюжины злодеев?.. Я догрыз бедное перо, и оно распалось на две половинки. Действительно, что-то было не то. Хотя с другой стороны — кровь могли разлить и до меня, а револьвер… Револьвер я мог успеть и перезарядить! Скажем, изящно отскочить в сторону, спрятаться за табурет и стремительно заполнить барабан сияющими патронами. Другой вопрос — надо ли это специально оговаривать?
Покусывая губу, я отложил попку с исписанными листами, устало похлопал себя по поджарому животу. Грудь у меня тоже была поджарой, а вот бицепсы… Я внимательно оглядел свои руки и сумрачно вздохнул. Бицепсы у меня тоже, верно, относились к категории поджарых. Впрочем, не подумайте обо мне совсем плохо. Бегать я умел весьма прилично. Это признавали все в нашем отделе, и если другие отличались в компьютерных ралли или забегах виртуального свойства, я, к сведению некоторых, пару раз участвовал в настоящих эстафетах, выходя на дорожки вполне реальных стадионов. К сожалению, успех в эстафетах не решал главной проблемы, а потому в свободное от работы время я страдал — и страдал вполне искренне.
Нет, ребятки, двадцать первый век — это не шутка. Начинался-то он дымно и весело: тут вам и дурное чипирование, и удалое освоение планет, и прорывы в робототехнике, а потом… Потом человечество скисло. Все равно как стайер на последнем круге. Верно говорят, двадцать один год — переломный возраст для людей. Нечто подобное, вероятно, испытывала и наша перенаселенная планета. Согласитесь, одно дело — наблюдать ренессансы и освоение новых земель, крестовые походы с запада на восток и с востока на запад, и совсем другое — созерцать унылое благополучие угомонившегося человечества. Разве не скучно? Еще как! И честное слово! — мне следовало родиться значительно раньше — лет этак на сто или двести. Тогда, может, и не пришлось бы писать про самого себя романы. Но кто же знал, ребятки? Падаем-то все, а чтобы соломки подстелить — об этом вспоминаем, лишь крепко ударившись…
Я достал из стаканчика новенький карандаш, и в этот момент вызов материализовался прямо в кармане моего халата. Одновременно пискнул в углу подаренный шефом дистанционный куратор. А ведь я только-только вкусил курортной свободы, преисполнившись решимости довести свой первый детективный роман до конца. Но, увы, мне снова напомнили о треклятой работе. Шеф был в своем амплуа. Еще один минус нашего времени. С некоторых пор телефоны пихали куда только можно — в часики, сережки и клипсы, а то и вовсе прямо в головы в виде миниатюрных чипов. То же самое происходило и с письмами: они беспрепятственно проникали в карманы курток и халатов, а то и вовсе вспыхивали голографическими видениями перед глазами в самую неподходящую минуту. От этого было невозможно спрятаться, от этого трудно было отмахнуться. Общество стало чудовищной мелкоячеистой сетью, в коей и билось-трепетало попискивающее рациями, телефонами и прочими дивайсами человечество.
Не переодеваясь и не утруждая себя лишними сборами, я спроецировался через репликатор прямо в кабинет НОРа — начальника отдела расследований, моего шефа и моего безраздельного хозяина. Приветственно помахав рукой, я плюхнулся в низенькое кресло и, подражая герою своего романа, забросил ногу на ногу. С удовольствием закинул бы ноги и на стол шефа, но это было бы явным перебором. А потому я ограничился тем, что шумно и не без вызова прокашлялся, оттопыренным мизинцем потерев сначала кончик носа, а потом и затылок. Шефу ничего не оставалось, кроме как, полюбовавшись моим курортным видом, в свою очередь свирепо потереть огромную, покрытую седым ежиком голову.
— Привет, — пробурчал он. — Неплохо выглядишь.
— Мерси, — скромно поблагодарил я.
— Ну, а для тех, кто неплохо выглядит, у меня всегда отыщется заковыристое дельце. Так вот, Шерли, слушай меня внимательно!..
Видали?.. Вот так плюнут в душу — и не заметят. Мало того, что сказано это было совсем неласково, вдобавок ко всему и имя мое в очередной раз переврали. Шерли меня звали месяца четыре назад. Шерли Холмсон. С тех пор я успел сменить три имени, которые шеф беспрестанно путал, чем раздражал меня до чрезвычайности. Может быть, шеф и запамятовал мое нынешнее имя, но я-то все свои имена помнил прекрасно. Мегре Хил, Шерли Холмсон, Арчи Голдвин… Впрочем, неважно. Куда важнее было то, что шеф упорно игнорировал мое исконное право выбирать себе имя по вкусу.
— Джеймс, — угрюмо поправил я. — Джеймс Бондер.
— Ах, да, — НОР поморщился, словно на его глазах я лизнул дольку лимона. — Прости, Джеймс. Понимаешь, эти Бендеры, Бондеры, Шмондеры… Ну, не у всех такая феноменальная память, как у тебя.
Насчет памяти он не врал. Я и впрямь умел запоминать любую чепуху. Мог только раз взглянуть на человека, а после назвать точное количество прыщей и веснушек, описать, каким узлом завязаны шнурки и сколько ниток к какой брючине прилипло. Словом, тут НОР ничуть не преувеличивал. Хотя и здесь я ощутил непонятный подвох. На всякий случай я счел за лучшее промолчать.